Гроза в Безначалье - Олди Генри Лайон (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .txt) 📗

Ракшас грустно переваривал сказанное.

Судя по всему, от обещанного количества копыт у него началась изжога.

Колесница Арджуны шла по лесной тропе ходко, как по мощеной дороге. Разумеется, у Матали она бы вообще не касалась колесами земли – но это у Матали, синеглазого конюшего… И все равно неплохо. Весьма. Почти незаметно, что возница полностью сосредоточен на ездовых мантрах; взгляд рассеян, плывет туманом, лишь губы еле-еле шевелятся, полные, чувственные губы, женщины от такого рта, небось, до сих пор без ума…

Мой сын.

Мой единственный сын.

Мой единственный смертный сын.

Мальчик мой, что ж ты так плохо выглядишь?

Богини не рожали мне детей. И апсары не рожали мне детей. Тайком я пробирался во владения Водоворота, в резервацию к женщинам мятежного рода гигантов-данавов, рискуя, что меня заметят свои – тщетно. Сомнительный миг удовольствия, зарница на закате, и все… все. Я взял в жены Шачи, втайне надеясь, что дочь демона-убийцы Пуломана родит Индре наследника – надежда растаяла быстрей утренней дымки над озером. Угрюмый призрак бесплодия будил меня по ночам, я избегал апсар и всерьез подумывал бросить престол и предаться аскезе…

Именно тогда я, обезумев, стал волочиться за супругами святых подвижников, и едва не стал скопцом.

Вылечила же Могучего, уже считавшего себя Бессильным, обезьяна. Ласковая самка из дебрей Кишкиндхи, которую тогда еще никто льстиво не именовал Рикшараджей, Царицей Чащи, Слезой Брахмы. Да и не искала маленькая Рикша почета или славы; просто была тихо счастлива, когда я месяцами пропадал в ее логове, нянча младенца и не откликаясь даже на призывы Миродержцев.

Он умер почти век тому назад, мой Валин-Волосач, могучий ублюдок с сердцем бога, душой святого и мохнатой мордой зверя. Его называли царем обезьян – и это была правда. Его называли Ревнителем Обетов – и это тоже была правда. Его называли Победителем Десятиглавца, неуязвимого ракшаса, ужаса богов и демонов… он жил и умер, мой сын от бескорыстной обитательницы Кишкиндхи, а я узнал, что могу иметь потомство.

От обезьян.

И еще – от людей.

На миг мне показалось, что я смотрюсь в зеркало – до того мы были похожи. Видимо, настал день, когда боги моргают, у меня все валилось из рук с самого утра, и именно в этот проклятый день судьба уготовила Индре встречу с Серебряным Арджуной. Отцу с сыном, Миродержцу с наследником Лунной династии; вот мы и встретились. Еще когда юный Арджуна пять лет прогостил у меня, в Обители Тридцати Трех, все вокруг замечали наше сходство: и брови, сросшиеся на переносице, и миндалевидный разрез глаз, и орлиный нос, не говоря уже о летящей походке или порывистости движений. Но если я всегда проходил мимо Калы-Времени…

Арджуна выглядел сейчас, как должен выглядеть мужчина-кшатрий, заканчивая четвертый десяток. То есть почти на десять лет моложе своего реального возраста – на Поле Куру у него сражались и погибали взрослые сыновья, а вне битвы ждали невестки с маленькими внуками. Точно так же он будет смотреться, удвоив этот срок: не божественное родство, но собственный Жар-тапас Обезьянознаменного сохранит ему силы и ясность рассудка. К таким первые признаки дряхления подбираются лишь после сотого дня рождения – и то…

Я должен был видеть перед собой знаменитого воина без возраста, способного пробыть весь день на солнцепеке, не снимая доспеха; великоколесничного бойца, в одиночку останавливавшего целые армии; героя, чьим именем клялись от Двуречья Ямуны-Ганги до отрогов Восточных Гхат.

Я его и видел.

И еще видел, что незримый червь выгрызает моего сына изнутри, прокладывает в мякоти чужой души извилистые ходы, набивает брюхо краденым; и Обезьянознаменный это прекрасно знает.

Сейчас мы были похожи, как никогда.

Спрыгнув с колесницы, Арджуна кинулся ко мне. Сочная трава хрустела под боевыми сандалиями, брызжа соком во все стороны. Мне показалось, что на какой-то короткий миг герой стал мальчишкой, шестилетним огольцом, и вот сейчас самый сильный в Трехмирье отец подбросит сына к облакам, вслушается в ошалелый от счастья визг и улыбнется, отшвырнув прочь заботы и горести…

Я никогда не подбрасывал Арджуну в небо.

Я ВОЗВОДИЛ его на небо, в Обитель Тридцати Трех. И хотя я даже тогда (равно как и сейчас) был в силах подбросить сына вверх – согласитесь, негоже бросать взрослого мужчину, прославленного героя, имеющего собственных детей, да еще в присутствии богов и гандхарвов-панегиристов.

Я прозевал его детство.

Кала-Время ревнивей апсар…

Поэтому сейчас я мог только стоять и смотреть.

В облаке пряных ароматов он припал к моим ногам, обнял колени и так замер. Лишь сопение ракшаса нарушало тишину, да еще пестрая куропатка-чакора, у которой при виде яда тускнеют бусины ее глаз, свиристела в колючих зарослях.

Лес Пхалака ждал.

– Ладно, – наконец сказал я, улыбаясь, как если бы действительно секунду назад бросал в воздух восторженного шестилетка. – Не маленький уже… Ну вставай, вставай, как я с тобой разговаривать стану, с почтительным? – а уйти, так ты мне в ноги клещом вцепился! Вставай, мальчик, папа разрешает…

Росту мы тоже были одинакового.

И тут забытый ракшас с оглушительным воем бухнулся в ноги нам обоим.

– Горе мне! – с подобным заявлением людоеда я был абсолютно согласен.

– Горе мне, несчастному! Глаза мои бельмастые – вырву и растопчу вас, проклятые! В ослеплении посмел я грубыми словами оскорбить самого Владыку Тридцати Трех, и теперь готов принять мучительную смерть от руки Индры или его могучего сына! Но смилуйтесь, господа мои, не велите казнить, велите слово молвить!

Подобные высказывания я уже однажды где-то слышал, только не припомню, от кого. Впрочем, неважно. Надо отдать должное моему другу-ракшасу, пострадавшему от страховидных слонищ – соображал он быстро. Не зря, видать, до сих пор небо коптил. Сопоставить колесницу под стягом Обезьяны, идущую по лесу, аки по мраморным плитам, с нашим сходством – и сделать правильные выводы…

Простокваша в детстве, несомненно, пошла на пользу. И речь достойна царедворца: "В ослеплении посмел я…" Заранее выучил, что ли, на случай встречи?

Готовился?

– Это еще кто? – раздраженно спросил Арджуна, сдвигая густые брови.

– Местный, – я усмехнулся, но лицо сына по-прежнему оставалось сумрачным.

Странно.

Раньше он был отходчивей и уравновешенней – если только дело не касалось соперничества в воинском искусстве.

Ракшас же воспринял вопрос Арджуны, как руководство к действию, и разразился рыданиями.

У меня самого слезы на глаза навернулись – до того жалостно!

– Ведь я не просто зверь лесной, пугало достойных людей! – вопия, он бил себя кулаками в грудь, и вопли от этого выходили гулкими, как рычание большого гонга. – Я – брахмаракшас [20] Вошкаманда, проклятый сто лет тому назад аскетом Вишвамитрой за принуждение к мужеложству! Молил я разгневанного аскета о смягчении кары, и сжалился надо мной мудрец…

"Вот это ты врешь, приятель," – подумал я. Аскет Вишвамитра, чье имя на благородном языке означало "Всеобщий Друг", был притчей во языцех; и все знали, что Друг скорее вдоль и поперек распроклянет тебя за косой взгляд, чем смягчит проклятие хоть на половинку трути [21]!

По лицу Арджуны было видно, что наши мысли сходятся.

Еще бы: Всеобщий Друг, милейший аскет Вишвамитра, о котором я расскажу как-нибудь в другой раз, числился в списке предков моего сына и до сих пор пребывал в добром здравии! Так что когда Друг объявлялся как гром с ясного неба, желая погостить на досуге во дворце Арджуны – всем, и слугам, и хозяевам, приходилось ходить на цыпочках и приклеивать к губам улыбочку, если они не хотели схлопотать сотню лет в козлином облике!..