»Две жизни» (ч.III, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
— Какая радость, отец, видеть тебя и твоих спутников в нашем доме! И еще большая радость, что ты пришел именно в тот час, когда я так стремился к тебе. Мне не терпится показать тебе наши достижения.
Человек этот, в котором каждый мог бы признать артиста, напомнил мне Бронского некоторыми характерными чертами манер и внешности. Какая-то до сих пор только в Бронском подмеченная мною освобожденность движений придавала всей его фигуре легкость и элегантность.
— Здравствуй, друг! И я очень рад, что пришел к тебе вовремя. Вот, познакомься с нашим гостем, молодым другом И. Он привез тебе письмо из оазиса, а также посылку от Дартана. Но за посылочкой ты сам к нему придешь, а письмо получи сейчас.
Зовут твоего милого письмоносца Левушкой. Наверное, он уже оценил все то, что из твоих трудов в Общине видел. Он писатель и чуток к красоте. Вы, наверное, подружитесь. Это, Левушка, тот художник, формой чашек и рисунками которого ты так восхищался. Зовут его Грегор.
Грегор очень любезно поздоровался со мной, поблагодарил за похвалу его произведениям, которую я не замедлил повторить, но лицо его, как только Раданда упомянул об оазисе, из сияющего, радостного стало серьезным, глаза отразили печаль и даже боль.
Я вынул сумку с письмами и на самом верху увидел большой конверт, где было написано по-латыни: "Другу, брату и сыну Грегору Стафилион, художнику".
Я подал ему письмо, всем сердцем призывая Великую Мать помочь мне внести мир и облегчение в сердце художника. Душа моя, мои внутренние очи духа, как и внешние мои глаза, были так полны обликом Великой Матери, Ее атмосферой живой Радости, что, подавая пакет, я жил у Ее ног, моля Ее стать заступницей и оправданием печали этого человека, талант которого сквозил во всех его движениях, как горящий внутри мраморной вазы светильник.
— Спасибо за письмо и за то доброжелательство, с которым оно подано.
Он пожал мне руку, и от его пожатия волна теплоты еще больше прилила к моему сердцу, я был тронут, что Грегор почувствовал несущуюся к нему любовь и ответил на нее.
— Какая радость! Ты здесь, отец, редкостный гость, и даже со спутниками! Оглянувшись на раздавшийся сзади меня голос, я увидел человека среднего роста, одетого так же, как Грегор, слегка напоминавшего его родственным сходством в лице, но совершенно разнившегося фигурой, волосами, манерами и движениями. Он весь был сплошной темперамент. И речь его была быстрой, слова сыпались четко, точно скороговорка. Все его члены были точно ртутью налиты. Но вместе с тем суетливости в нем не было. Каждое движение было точно, ловко. Бросалось в глаза, что у этого человека был совсем особенный глазомер, то он нигде не споткнется, ничего в своей стремительности не заденет, а, наоборот, может и умеет сделать на практике все, о чем думает и чего хочет. Человек поднялся на террасу, Раданда обнял его.
— Тебя, Василион, без горшка с цветком увидеть трудно.
— Да ты посмотри, отец, что за цветок! — поднося к глазам Раданды горшок с прелестным розовым цветком, сыпал словами Василион. — В последний раз, когда Дартан был здесь, он привез мне два жалких цветочка этого вида. С таким трудом я вывел эти горные лилии в оранжерее оазиса, а без меня никто не смог их там разводить. Я не надеялся вывести их вновь здесь, и вот, посмотри, что за чудо природы. Что за цвет, розовый, переливчатый! Что за радужное сияние! Ведь это будто из розового и белого жемчуга божественная рука вырезала цветы. Этакая красота. — Василион высоко вверх поднял руку с горшком. — Грегор, первая проба этого цветка, воспроизведенного на чашках, — отцу и его сегодняшним спутникам.
О, как я буду стараться, дорогой отец, чтобы цветочек на чашке казался живым и отливал своим радужным жемчугом.
Василион, казалось, забыл обо всем и обо всех. Вся его фигура выражала порыв восторга. Гладя на него и его цветок, я подумал, до чего целен этот человек в своем порыве, и что часовня Великой Матери была бы лучшим местом для его цветка, почти в точности отображавшего цвета дивного сияния Ее статуи. Мимолетный взгляд и улыбка Раданды снова дали мне понять, что и эту мою мысль он прочел. Я же вспомнил его слова: "Есть вещи столь высокие, священные, что о них не говорят".
Мысленно я еще раз преклонился перед статуей, из атмосферы которой выйти уже не мог, и послал благоговение труду артиста, в таком восторге созерцавшего красоту цветка — Брат, цветок очарователен, но: твоя любезность хозяина далеко не очаровательна. Познакомься с новым гостем, поблагодари сестер-затворниц, которые ради нас нарушили свое домоседство. — Грегор взял цветок из рук брата, подвел его к нам, стараясь свести на землю с его цветочного неба.
— Тем более будь внимателен, что этот юноша не только посол Дартана, но друг и секретарь Учителя И.,- прибавил Раданда, пристально глядя на здоровавшегося о мной и радостно мне улыбавшегося Василиона.
Потрясающая перемена произошла с его смеющимся и радостным лицом. Оно побледнело, бледность сквозила даже под сильным загаром. Рука, пожимавшая мою, за мгновение теплая, стала ледяной. Человек пошатнулся и грузно оперся о мое плечо, которое я поспешил ему подставить.
— О, Боже, мой! Уже! — шептал он, опустив голову мне на плечо. — О, я не готов, не готов. Неужели так быстро промчались десять лет?
Он еще сильнее сжал мою руку, еще грузнее теперь опирался на меня. Я впервые почувствовал в себе огромную физическую силу, которой раньше в себе не знал.
Впервые понял, как я стал высок ростом, ибо голова Василиона приходилась на уровне моего плеча. Что я рос очень сильно, это я и сам замечал и видел в этом только чудо воспитательных талантов И. Что же касается новой и внезапной силы, то для меня сомнений не было: она пришла в момент моего посещения часовни. И еще яснее я понял, как все в человеческом организме должно быть в полной гармонии. Я не мог бы вынести той мощи волн Радости и Света, что влились в мой организм, ослепив меня, на мгновение почти убив и превратив в одну из нот божественного аккорда Великой Матери, если бы я не превратился в Голиафа: Василион, за минуту весь воплощение энергии и действия, сейчас был инертен и безнадежен. Я усадил его в кресло и встретился взглядом с Грегором. Бог мой! Какой полной противоположностью своему брату был он сейчас. В его лице и помине не было той печали, какая скользнула по нему при упоминании имени Дартана. Оно точно солнцем светилось от радости. Имя И. вызвало на поверхность все благоговение, таившееся в его сердце. Он был уверен, спокоен, прост. Он подошел ко мне.
— Каким гонцом счастья входите Вы в этот дом! Более великой минуты, чем свидание с нашим спасителем, Учителем И., не могло наступить для нас. Не обращайте внимания на расстроенность моего брата. Его первые слова — слова отрицания — только грубая внешняя отрыжка старых-старых привычек мышления. Давно уж, как это хорошо знает наш любящий и любимый отец, друг и защитник Раданда, он оставил губившее его жизнь отрицание. Он всеми силами стремится утверждать Жизнь и разделять Ее труды в своем сером дне. Не судите его и меня строго, — голос Грегора звучал проникновенно.
— Мне судить Вас? О, друг, что Вы говорите? Мне, такому несовершенному человеку, к которому так незаслуженно было проявлено столько милосердия, судить пути достижения людей? Чем больше сближаюсь с людьми, тем все глубже вижу и ощущаю, что такое милосердие и как далек я сам от возможности и умения проносить его в свое общение с людьми.
— После прочтешь письмо свое, Грегор. И Василиону Левушка подаст его письмо позже. Никогда не надо приступать к чтению ответственных бумаг и к каждому большому делу, пока не привел весь свой организм к полному спокойствию. Что же это такое, дети мои дорогие, полное творческое спокойствие? Для каждого ученика это слияние его Единого с Единой Творящей Жизнью и в Ней общение с людьми и делами. И к такому общению всегда надо приготовиться человеку. Тебе, Василион, мое особое слово. Вот получил ты весть, которую искал и ждал более половины жизни. Надеялся, к ней благоговейно стремился и старался приготовить дух свой. А пришла весть — и первое твое слово ей в привет и встречу было словом отрицания.
