Жизнь Амброза Бирса - Уолтер Нил (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗
Он часто размышлял, не обманула ли его монетка.
«Я давно стал бы генерал-майором, вышел бы в отставку с отличным доходом. Во время службы я тоже мог писать. Но не так, как хотел бы. Я с трудом могу представить успешное соединение этих двух занятий. И ни в одном я не был бы Амброзом Бирсом. Я был бы человеком дяди Сэма, неотличимым от других. Моё богатство – это моя независимость. Её даёт литература. Я пишу то, что мне угодно, не важно, кого это задевает. Если бы я остался в армии, то я напечатал бы немногое из того, что написал. Монетка была права, она не обманула».
II
Вернувшись в 70-х годах из Лондона, Бирс поселился в Калифорнии и занялся журналистикой в Сан-Франциско. Слава, полученная им за рубежом, шла впереди него. Бирса ждал успех и в самых высоких областях литературы, и в журналистике, а в добавление к возраставшей славе – деньги. Но гранитные горы, известные как Великий водораздел[63], не мог пересечь ни один писатель с тихоокеанского побережья. Этот подвиг пытались совершить Брет Гарт, Хоакин Миллер и многие другие, но и сегодня, когда они мертвы, они, по большей части, известны по другую сторону гор.
Обитатели атлантического побережья относятся к писателям с тихоокеанского побережья с безразличием, если не высмеивают их «претензии». Мы на Востоке до сих пор воротим нос от того своеобразного типа культуры, который существует к западу от Аппалачской гряды. Мы, кажется, считаем, что не нужно ехать дальше Питтсбурга, чтобы найти варварство, совершенно неизвестное в Бостоне и Нью-Йорке. В ранние дни Брета Гарта, Марка Твена, Хоакина Миллера и Амброза Бирса анемичные писатели, обитавшие на узкой полосе, известной как атлантическое побережье, были совершенно уверены, что они единственные создают литературу, достойную внимания. Их анемичные читатели соглашались с ними и подтверждали, что более достойную литературу можно найти только в Европе. Как издатель я признаю, что на Востоке до сих существует предубеждение против западных писателей и против всей культуры к западу от Аппалачей. Это предубеждение можно найти только на атлантическом побережье, но не в Европе. Я добавлю, что европейские писатели и читатели никогда не пренебрегали авторами с тихоокеанского побережья. Настоящими знаменитостями Лондона были Брет Гарт, Марк Твен, Хоакин Миллер, Амброз Бирс и другие. И ни один из тех, которых я вспоминаю, за исключением Лоуэлла[64], не приезжал в Лондон с атлантического побережья.
У Бирса были трудности с деньгами. Когда его слава великого писателя упрочилась на всём тихоокеанском побережье и распространилась на Европу, то к востоку от Скалистых гор его имя, в сущности, было неизвестно. И сегодня о нём редко можно услышать в литературных кругах восточных городов. Его и его работы лучше знают в некоторых деревушках Скандинавии, Германии, Бельгии, Франции, Англии и Италии, чем в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии и Балтиморе.
Были долгие промежутки времени, когда он зарабатывал своим пером не больше десяти долларов в неделю. Поэтому он был вынужден искать другое занятие и получил должность пробирщика на службе правительства США, на монетном дворе. В эти ранние дни он был редактором «Аргонавта» и других изданий. Он всегда наполнял эти журналы литературой высшего класса, но получал очень мало. Выходит Уильям Рэндольф Хёрст. Пусть сам Бирс опишет эту сцену[65]:
«Много лет назад я жил в Окленде (Калифорния). Однажды, когда я отдыхал в своём жилище, я услышал слабый, нерешительный стук в дверь. Открыв дверь, я увидел молодого человека, самого молодого молодого человека, которого я когда-либо встречал. Его внешний вид, его поза, его манеры, всё указывало на его крайнюю робость. Я не пригласил его войти, не усадил на лучший стул (у меня было два) и не спросил, чем мы можем служить друг другу. Если память мне не изменяет, я просто спросил его: «Ну?» – и ждал ответа.
«Я из “Сан-Франциско Экзэминер”», – объяснил он голосом, нежным, как фиалки, и немного отступил назад.
«А, – сказал я, – вы от мистера Хёрста».
Тогда это неземное дитя подняло свои голубые глаза и проворковало:
«Я и есть мистер Хёрст».
Его отец подарил ему ежедневную газету, и он пришёл, чтобы нанять меня. За этим последовало двадцать лет того, что его газеты называют «наёмным рабством». Мне пришлось много повоевать с его редакторами, чтобы сохранить чувство собственного достоинства, но я не могу сказать, что цепи мистера Хёрста были очень тяжелы. Хотя моя репутация в чём-то страдала из-за того, что я их носил».
III
Бирс рано распознал в Хёрсте высококлассные журналистские способности. Однажды он сказал мне, что придёт время, когда этому газетчику будут подражать даже самые фарисейские из его хулителей. Бирс ненавидел социализм и массовое мнение, высмеивая его званием «Умникиссимо», которым Хёрст наградил простой народ. В то же время люди, обладавшие храбростью, равнодушные к оскорблениям, заслуживали восхищение нашего знаменитого писателя. С тех пор, как «Сан-Франциско Экзэминер» «в качестве игрушки на серебряном подносе был вручён папочкой юному Уилли», Бирс оценил Хёрста как мастера коммерческой журналистики, творческого человека, который редко испытывал финансовые провалы и всегда достигал своих целей.
«Хёрст разбирается в делах своего предприятия лучше, чем любой другой газетчик, – говорил Бирс. – Он придумал шестифутовые заголовки, вся вычурная печать – это его изобретение. Нет ничего, чего бы он ни знал о газете. Он мастер во всём: от написания передовицы – лучшей, какая только может быть, с его точки зрения – до выбора шрифта. То, что он пишет, будет перепечатано на первых страницах газет по всей стране».
Что касается обвинений в том, что Хёрст приказывал своим авторам заниматься пропагандой вопреки их убеждениям, Бирс в это не верил. Бирс считал, что, помимо соблюдения правил общей политики – обычных для любого успешного предприятия – у авторов Хёрста были развязаны руки. Разумеется, он выбирал людей, которые придерживались его взглядов, но что с того? Он был бы дураком, если бы поступал иначе. Люди обычно окружают себя теми, кто сочувствует их целям. Республиканский президент США не набирает себе кабинет из демократов. О попытках принуждения со стороны Хёрста Бирс рассказал в «Черновом наброске»:
«Он не приказывает, не требует, чтобы я писал то, с чем не согласен. Только два раза он предложил, чтобы я воздержался высказывать своё мнение, когда оно не совпадало с политикой газеты. Несколько недель во время забастовки рабочих в Калифорнии, когда толпы головорезов останавливали поезда, захватили и подожгли столицу штата, грабили и убивали, он отстранил меня, сохранив, конечно, моё жалованье. Несколько лет спустя, когда бастующие работники трамвайной компании опустошали Сент-Луис, преследуя женщин на улицах и сдирая с них одежду, он предложил, чтобы я «обращался помягче с этим сборищем рабочих». Других случаев «капиталистической спеси» я не припоминаю».
Бирс утверждал, что Хёрст был очень терпимым нанимателем. Он никогда, ни по какой причине не увольнял своих сотрудников. Если репортёр был просто бесполезен, если он пил, ругал хозяина перед коллегами, Хёрст неизменно защищал его. И, перейдя к Бирсу, это была правильная политика. Бирс добавлял, что перед тем, как нанимать человека, Хёрст наводил о нём справки и требовал только одного качества: чтобы у работника было больше серого вещества, чем у других людей, поскольку нужно было заниматься особой журналистикой. Человек мог быть совершенно бесполезен во всех отношениях, мог быть аморален, как поэт, мог пить, как Бахус, главное, чтобы в его голове было серое вещество. Деловая проницательность Хёрста, выраженная в том, что он много платил – намного больше, чем его конкуренты – встретила искреннее одобрение Бирса.
Щедрость Хёрста к Бирсу была проявлена много раз, и часто признавалась получателем, но обычно с оговоркой: «Хёрст щедрый, но не справедливый человек». Как пример щедрости печатаю документ, который Бирс передал в мой архив:
