Завтра не наступит никогда - Романова Галина Владимировна (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Никто никогда не упомянул о ее детях и муже, будто их и не было никогда. Никто никогда не смог ей их потом заменить.
Она вернулась, долго жила одна в пустой квартире. Редко выходила на улицу. Потом однажды решила выйти раз и навсегда… через окно четвертого этажа. Не разбилась! Сломала три ребра и попала в психушку, вот и весь выход ее. Пока лечилась, к ней никто не приходил, кроме молодого соседского парня Сашки. Он жалел ее, приносил апельсины и кефир. А потом так же вот, жалеючи, присвоил себе ее трехкомнатную квартиру. И так же, жалеючи, выбросил ее на улицу.
Но Соня на него не обиделась. Каждый живет как может и хочет, решила она тогда. Лишь бы никому от этого вреда никакого не было. То, что она оказалась на улице, вредом не считала. И даже где-то в глубине души была благодарна Сашке за то, что он ей документы подсовывал на подпись. За то, что жить заставил на улице. Она немного хоть встряхнулась там, разговаривать с людьми начала. Научилась выказывать сочувствие, но вот по-настоящему сочувствовать и жалеть уже никого не могла. Будто окостенел в ней тот самый нерв, который за жалость отвечал в ее организме.
Она вот и сейчас видела, что Машкина душа разрывается от горя. Понимала, что толстая Ритка не права, что зря взъелась на девчонку. Машка же, она неплохая. И не пила совсем. Ритка как-то так ловила ее всегда, будто нарочно это делала, сука рыжая. Если бы Соню кто спросил тогда, она бы подтвердила, что Машка на тот момент, когда ее Гаврюшку отбирали, не была пьяницей. А была хорошей и заботливой матерью. Это уж потом спиваться начала. А тогда нет, не злоупотребляла и работала.
Но Соню никто не спросил. Да и кто поверил бы бывшей бомжихе? Она и жила-то в этой коммуналке всего два года.
А ведь поселилась как, сказать – никто не поверит! Сашка ведь ее на улице подобрал и сюда приволок.
– Чего же ты, тетя Соня, не сказала, что у тебя нет никого? – корил он ее после бани, где Соня мылась часа два. – Я-то думал, что куда-нибудь к родне подашься. Слыхал, у тебя тетка с сестрой двоюродной за Уралом. А ты в городе, да где! Когда увидел репортаж по телику про то, как вас гоняют, чуть не офигел совсем. Думаю, из-за меня человек пропадает!
Соня лишь улыбалась ему в ответ, с благодарностью собирая бутерброды с тарелки в пластиковый мешок. Она, конечно, могла бы ему возразить и сказать, что не она пропадает, а сам Сашка. Что не стал он счастливым, поселившись в ее квартире.
Женился, родили ребенка. Тот заболел. Жена загуляла, ушла потом и ребенка забрала. Сашка метался, искал их. Нашел будто бы за высоким забором, за которым собаки лаяли. Жена за богатого какого-то вышла. Только не пустили туда Сашку. И ребенка он больше никогда не видел. Начал выпивать. И спьяну во дворе каялся перед старушками, что это, мол, его бог наказал за то, что он Софью Миндалину без угла оставил. Найду, мол, исправлю положение.
Нашел, отмыл, накормил, снял комнату в коммуналке. Даже будто выкупить ее решил. Да хозяин не захотел.
Сашка теперь часто к ней заходил. Все что-нибудь тащил. То куртку новую с вьетнамского рынка, то туфли оттуда же. Продукты таскал еще. Садился напротив и плакал, как женщина. Все-то ему хотелось, чтобы Софья его пожалела.
Она гладила его по голове, как вот Машку теперь Гаврилову. Уговаривала и даже головой сочувственно покачивала время от времени, но жалеть по-настоящему не могла.
– Давай чаю попьем. Мне тут Сашка баранок приволок мешок целый. Говорю, куда мне столько-то, а он говорит, соседей угостишь. Вам тут небось весело. Столько народу! А я, мол, один там в этих страшных стенах. Стены, они… Они, Машка, и правда могут быть страшными. Они ведь и задушить могут!
– Хороший он, твой Сашка, – всхлипнула Маша, вытирая пояском серого халата вспухшие от слез глаза. – Заботится вон о тебе. И родители есть, а он к тебе ходит. Не бросает тебя.
– Родители-то его поедом едят, а я слушаю, – ухмыльнулась догадливо Соня. – Они жизни учат, а я просто слушаю.
– Не учишь?
– А чему я его научить могу, Машка? Чему?! Как страдать? Как от горя умирать день за днем, год за годом? Так он это умеет. А всего остального я и сама не умею. Теперь уж и не научусь.
Соня махнула рукой и пошла к своему столу в огромной кухне чай заваривать.
Делала она это с удовольствием, неторопливо. Вообще, как поселилась в комнате с видом на центральную улицу, снятую для нее Сашкой, Софья много чего делала с удовольствием.
Постель заправлять любила. Шторы задвигать на ночь, включать маленький светильник в изголовье, брать прессу пожелтее и читать всякую дрянь про именитых людей. Не верила, посмеивалась, откладывала потом газету и тянулась к выключателю. Еще пол мыла каждый день в своей комнате и старенький коврик мела с удовольствием. Цветами уставила весь подоконник. Поливала их, разговаривала с ними.
Чаевничать полюбила, заваривая чай и настаивая его подолгу. Разного варенья к чаю подавала, которое варить тоже полюбила.
– Ты варенье, Маш, какое будешь?
Соня поочередно покрутила толстыми пальцами четыре банки с наклейками из медицинского пластыря, на которых своим ровным детским почерком делала надписи.
– Мне все равно, Сонь, все равно. Я не хочу без него ничего, понимаешь!!! – Маша ухватилась за халат на груди и потрясла им. – Я все отдать готова, лишь бы он рядом был со мной.
– Что ты отдать можешь, детка? – вздохнула Соня, накладывая по своему усмотрению варенья из малины в вазочку. – У тебя ведь ничего нет.
– Как же нет?! Как же нет, Соня?! А любовь! Моя любовь! Ее ведь никто не заменит. Как ты не поймешь!
Она уронила руки на коленки, плечи ее начали вздрагивать.
Не думала Маша Гаврилова, что ее становление на путь истинный будет таким долгим, мучительным и болезненным. Представить себе не могла, что, распахнув трезвые глаза, ничего, кроме пустоты, вокруг себя не увидит. И тут еще эта мерзкая Марго!
– Вот скажи, Соня, за что она меня так? Что я ей сделала? Даже не встречались с ней почти, а она так со мной обошлась. За что?!
– Да ни за что! Дурочка ты, Машка, – снова погладила ее по голове Соня и, подхватив под руку, поволокла в свой угол чай пить. – Она же просто развлекается, когда кому-то больно. Ей как бальзам на ее гадкую душу слезы твои. Может… Может, приревновала когда… Ты же пока не пила, интересная была. Глазищи большие, серые… Цвет такой шальной.
– Какой-какой? – удивилась Маша, потрогав веки.
– Шальной. И волосы им в цвет. И белокожая такая, нежная вся. Это потом, когда уж пить начала, ты на мешок серый стала похожа. Одежду всю пропила, волосы мыть перестала. Глаза в прожилках красных.
– Хватит! – прикрикнула Маша и поморщилась.
Вспоминать о своем долговременном алкогольном загуле она не хотела. Мерзко было и зловонно, будто кто ее в мешок с перегнившей картошкой лицом совал.
– Сейчас выравниваешься, – тут же перешла на похвалу Соня. – Молодец. Что с работой у тебя?
– Да стою на рынке на лотке, когда позовут, – вздохнула Маша. – За каждый выход деньги дают наличными. Много ли мне одной надо?!
– Почему ты одна? – удивилась Соня, сдавила баранку в крепкой руке, разбив ее на четвертушки, потрясла ладонью, скидывая крошки, и отправила в рот. – Заладила: одна она и одна! Гаврюха твой жив, здоров, сыт, одет и обут. Да, не с тобой сейчас. Так сама виновата… Не надо было языком вообще болтать, раз такая стервь рядом живет. Пригрозила же она тебе?..
– Соня! – ахнула Маша, тут же вспомнив. – Что я натворила!
– Что?!
– Я ведь тут Марго этой расправой пригрозила. Да при свидетелях!
– Да ты что?!
– Да! Она привела парня молодого, как всегда, красивого. А я только из ванной вышла. Она прямо в коридоре вцепилась в меня и начала при нем оскорблять.
– Дела какие! – фыркнула Соня. – Она ко всем цепляется. Что же ей теперь каждый раз грозить?!
– Я терпела, пока она Гаврюшки не коснулась, – начала оправдываться Маша. – А как только Марго сказала про него, я…
