Бессмертник - Плейн Белва (книги без регистрации TXT) 📗
Они взобрались по лестнице в дедушкину круглую комнату. Кресла и портьеры еще хранят аромат гаванских сигар. На полках — рулоны с чертежами. На столе, в чашечке — свежие ноготки. Нанины цветы. Они обрамляют террасу и лужайку перед домом: бархатные, густо-оранжевые среди жемчужно-серого осеннего дня.
Джанет подошла к окну.
— Какой удивительный дом! — тихонько воскликнула она.
Джимми кивнул:
— Во многом он мне ближе и больше связан с детством, чем тот, где я на самом деле это детство прожил.
Дикий виноград наглухо оплел одноэтажную пристройку-библиотеку. Так разрастись он успевает не вдруг, а за жизнь целого поколения. Но уж разросшись, не поддается никакой силе, цепляется за крышу и стены — не отдерешь. И весь дом таков: стоек и непоколебим.
— Помню, однажды, совсем маленьким, я тут ночевал, — произнес Джимми. — В то время я ужасно боялся грома, а ночью разразилась страшная гроза. Ты, Нана, подумала, что мне страшно, и пришла в комнату, где я, разумеется, не спал, а лежал и таращился в темноту. Но отчего-то в этот раз мне совсем не было страшно. Ты так удивилась. А я сказал, что в этом доме ничего плохого не случается и бояться мне нечего. Помнишь?
— Нет! И рада, что ты сейчас рассказал. — Нана была очень довольна.
Вскоре они расцеловались на прощание и уехали. По дороге Джанет сказала:
— Джимми, у тебя такая чудесная семья. Особенно мне понравилась бабушка. Она… сильная, как ее дом. От нее веет каким-то постоянством, надежностью. Понимаешь? А я очень ценю постоянство, Джимми.
— Я тоже.
Джимми лежал на сбитых простынях, среди подушек, одежды и учебников, и смотрел, как одевается Джанет. Казалось, плоть его по-прежнему объята жаром, словно воздух, коснувшись тела Джанет, мгновенно доносил до Джимми ее тепло: согревал, обжигал, опалял. Он уже знал, какой тусклой станет сейчас его общежитская комнатенка, как одиноко будет ему здесь — до следующего прихода Джанет. За год он сроднился с нею, сросся каждой клеточкой, каждым ударом сердца, каждым вздохом.
— Не уходи, — сказал он.
— Джимми, надо идти! Иначе я не буду заниматься, а в четверг контрольная по химии.
— Мы оба будем заниматься. Я не стану тебя отвлекать.
— Ты сам знаешь, что заниматься мы не будем.
Он засмеялся:
— Ладно. Сдаюсь.
Она надела куртку:
— Все. Я пошла. Ко мне можно в пятницу. Соседка уедет на выходные к родителям.
— Хорошо. Погоди, я тебя провожу. Только надену что-нибудь.
Он подобрал разбросанную одежду: рубашку с пишущей машинки, брюки с пола.
— Джанет?
— Что, мой хороший?
— Мне очень стыдно за тот скандал дома. Надо же, угораздило в твой первый приезд! У нас и не бывает таких крупных ссор, честное слово! Так, иногда, по мелочи, если Стив заведется.
— Не переживай, я все поняла. Только мне было всех ужасно жалко, особенно бабушку. Она мне очень нравится.
— Еще бы. Ей, конечно, худо без деда… Она и вправду удивительный человек. Иногда ведет себя, будто принцесса из сказки — ну совсем не от мира сего. А другой раз думаешь: нет, эту даму не проведешь. Кстати, я говорил, что она большая театралка?
— Стив действительно бросит колледж? Как по-твоему?
— Думаю, да. Наверняка. Знаешь, — медленно произнес он, — Стив ведь у нас гений. То есть захоти он — был бы самым настоящим гением. Ему все дается: языки, математика — все! Я говорил, что он набрал на итоговом школьном экзамене чуть не восемьсот? Высший балл. А ведь он практически не учится! То есть учится, но куда меньше, чем я. Я же как зверь занимаюсь, корплю с утра до ночи. А у него уникальная память: прочтет страницу и она прямо-таки отпечатывается у него в голове. Потрясающе.
— Чем он интересуется?
— Ничем. Увлекался историей, но потом заявил, что все это глупости, подтасовка фактов и ни единого слова правды. Потом вроде увлекся философией — это у него основной предмет, — но я, честно сказать, не знаю, насколько искренне это увлечение и что он намерен делать в будущем.
— А что можно делать, кроме как преподавать?
— Но он не хочет преподавать. К тому же теперь у него новый бзик: университетское образование — туфта, ничего не дает, кроме подкормки для мясорубки, которую затеяли вояки. — Джимми на мгновение задумался и вдруг засмеялся: — Помню, он сообщил дедушке, что выбрал основным предметом философию, а тот, естественно, спросил, что с этой философией потом делать. Для деда существовало только то, что имеет практический смысл. Стив не ответил, и дед сказал, вроде как в шутку: «Что ж, откроешь магазин: „Стив Штерн. Философия“». Все жутко развеселились, а Стив взбеленился и хлопнул дверью.
— Да, с юмором у него туго.
— Особенно сейчас. А все этот чертов Вьетнам. Некоторые ни о чем другом и говорить не могут.
— Но, Джимми, это действительно серьезно! — возразила Джанет.
— Я понимаю. Но нельзя, чтобы это отравляло людям каждую минуту жизни. Меня, к примеру, с пути не свернуть, все равно стану врачом! И ты тоже, верно?
— Разумеется.
Они затворничали не так уж долго, но мир за это время совершенно изменился. Снег, мягко сеявший с самого утра, превратился в колючую крупу, которая звучно ударялась о землю. Порыв ветра захлопнул дверь за их спинами и яростно тряхнул ветви деревьев — с них со звоном посыпались сосульки.
— Стихия разбушевалась не на шутку, — сказала Джанет.
Наверное, надо родиться здесь, в степях Среднего Запада, иначе не привыкнуть к ураганным ветрам и темным, беспросветным, морозным зимам. Ледяная снежная крупа обожгла щеки. Зажмурившись, они двинулись вперед, то и дело скользя и спотыкаясь. Джанет не удержалась — плюхнулась. Джимми помог ей подняться, и они кое-как добрались до ее корпуса. Свет из окон упал на запорошенные снегом волосы Джанет.
— Как красиво: белый снег на черных волосах, — произнес Джимми.
Она провела рукой по его щеке:
— Я люблю тебя, Джимми. Ты такой… мягкий. Я должна помнить об этом и никогда тебя не принуждать, не пользоваться твоей мягкостью.
— Я этого вовсе не боюсь.
— Ладно. Смотри, не заучись до ночи.
Он пробирался назад наперекор ветру и снежной мороси, упрятав лицо — до носа — в шерстяной шарф. Он ощутил вдруг безмерную усталость, не физическое, а душевное измождение и только теперь понял, как тяжело дались ему выходные, проведенные под родительским кровом. То он опасался, что Джанет не приглянется его семья, то наоборот: вдруг они ее не одобрят. Она же сразу почувствует и обидится — на него, Джимми. Но все обошлось. Зато теперь напряжение последних дней дало о себе знать.
Особенно его радовало, что Джанет подружилась с Лорой. Преодолев в себе вызывающую подростковую дерзость, сестра превратилась в самую что ни на есть приятную девушку, «девушку что надо». Она так живо и радостно воспринимает жизнь! И все в этой жизни приемлет — без надрыва и драм. Разумеется, чужая душа — потемки, и Лоре тоже порой приходится трудно. Но все-таки Джимми она представляется человеком легким — и для себя, и для окружающих. В этом она походит на папу.
А Стив — копия мамы, хотя об этом и заикаться не стоит: все тут же начинают возражать. И очень даже ясно — почему. Стив и мама ведут себя совершенно по-разному, никакого сходства! Мама — сама вежливость и тревожная заботливость. Она тревожится постоянно и постоянно сдвигает из-за этого брови, так что между ними образуются две глубокие вертикальные морщинки. А еще она старается никому не перечить и всегда подчеркнуто сдержанна. Может, боится, что дети не будут ее любить? В детстве она спускала им многое, слишком многое. Стив ведет себя иначе, но в нем та же неизбывная тревога.
«Пожалуй, я не безнадежно толстокож и сумею понять своих будущих пациентов», — подумал Джимми.
Накануне Дня благодарения они с Джанет отправились в больницу к отцу. Он все им показал и рассказал подробно, как настоящим коллегам. Вернувшись из операционных в кабинет, они пообедали и еще долго беседовали о труде врачей и вообще о медицине. А потом незаметно перескочили на семью. Может, потому, что в больничном вестибюле Джанет заметила бронзовую табличку с именем деда?