Колосья под серпом твоим - Короткевич Владимир Семенович (читать книги полностью .TXT) 📗
Загонные с бубнами и трещотками, обходя лесом поляну, прошли в пущу по ту сторону от берлоги. Сок, сидящий на верхушке мощного дуба, должен был свистом дать им сигнал, когда зверь побежит на них. Логово было у самого края поляны, и стать там было нельзя из-за близкого расстояния между дебрями и берлогой. Охотники не успели б выстрелить, могли в зарослях ранить друг друга.
Надо было оставить между медведем и стрелками приблизительно то расстояние, на котором находился теперь от берлоги пан Юрий, — саженей тридцать.
План был таков: зверь побежит на загонщиков, и тогда по сигналу сока на дубе цепь загонных поднимает шум и грохот, будет бить в бубны, кричать, трещать трещотками и стрелять в воздух. Зверю ничего не останется, как бежать прямо на посты.
Охотники бросили жребий и разошлись по номерам.
Пан Юрий, как хозяин охоты, мог выбрать то место, которое хотел. И он выбрал это. Немного схитрил.
Он был почти уверен, что зверь побежит на него, потому что как раз за его номером к поляне подходил большой овраг, так густо заросший деревьями и кустарниками, что и теперь трудно было что-нибудь рассмотреть в нем. Зверь побежит искать спасения, конечно же, только сюда.
Справа, саженях в двадцати, стоял на пятом номере Януш Бискупович, слева, на том же расстоянии, седьмой номер занимал Юлиан Раткевич. Сквозь кустарники была видна его длинная, как колядная свеча, фигура.
Юлиан словно врастал в землю — притаптывал снег вокруг себя и углублялся в него. Наконец на поверхности осталась только верхняя часть туловища. Юлиан взглянул на Загорского, и тот подумал, что Раткевич нервничает.
Сок «кугакнул» с дуба: видимо, подали сигнал, что края загонной цепи вот-вот сомкнутся и тогда в кругу останется почти вся лыжня.
Карп, седоусый и хмурый, шел к пану Юрию на широких лыжах: проверял всех. Скользил легко, лохматый, как лесной дух.
— Тролль, — тихо сказал пан Юрий и рассмеялся дню Карпу, заснеженным деревьям и легкости в себе.
— Пане, — хриплым и одновременно звонким голосом сказал Карп, — я стану между вами и Юлианом. И туда, и сюда смогу подскочить.
Он знал, что пан Юрий не любит помощников, и маскировал возможную помощь. А что она понадобится, знал по месту, на котором стояли шестой и седьмой номера.
— Как хочешь. Только держись ближе к Юлиану.
Карп отошел немного ближе к Раткевичу и присел на корточки.
Пан Юрий успел подумать: «Квочка», — и снова тихо рассмеялся. Снега, родная пуща, тени людей, махровая цветень изморози на крушине, свежий холодок.
Кровь от всего этого была как шампанское. Казалось, что в ней бушуют, кипят и с тихим звоном исчезают серебристые маленькие пузырьки радости.
…Началось. Два овчара на лыжах стали поодаль от выворотня. Пращи в руках, камни в сумках. Крутят… Раз… Два… Точно черти… Ну еще бы, с двадцати сажней могут попасть в висок. Бьют по выворотню, чтоб камни падали в берлогу.
Махрово цветет изморозь на ветвях крушины.
Так и есть. Выскочил. Не очень большой, Хотя отсюда плохо видно. Оставляя в снегу борозду, мчит на людей. Черта с два догонишь на лыжах. Так сыпанули от него, — наверно, только ветер в ушах свистит.
Медведь побежал в пущу, на загонщиков. И почти сразу после свиста сока между деревьями поднялся галдеж и шум. Тарахтели трещотки, мелко и гулко бухали бубны. Послышалось несколько выстрелов. Шли минуты, и людям на номерах казалось уже, что зверь прорвался. Но шум приближался, — значит, гнали.
Медведь выскочил из пущи, потоптался какой-то миг на месте…
Эх, если б сюда… Выстрелить. Зверь, увидев, обязательно встанет на задние лапы и пойдет. И тогда лезвие рогатины под левую верхнюю, где шерсть посветлее.
…Медведь наконец бросился бежать, но значительно левее, на седьмой номер — на Юлиана Раткевичи.
Черт… Черт… Вот везет!
Тряся задом и переваливаясь, зверь бежал все быстрее, прямо на Юлиана. Вот он оставил в стороне доезжачего, и Карп, выпрямясь, бросился на лыжах к седьмому номеру, на помощь… Ах, черт-черт!
Пан Юрий отставил ружье. И здесь не повезло.
Такой зверь! Бродяга. Правда, меньше, чем можно было ожидать по рассказам, но у страха глаза велики. Если так легко валил коней, значит, ловкач.
Бурый, он казался на снегу почти черным. И потому, что он бежал на соседа, разочарование охватило пана Юрия. В самом деле, тот, видимо, был прав, когда говорил: «Вот бы двуногого мишку этак».
Слева прозвучал выстрел. Второй. Зверь встал на задние лапы, сделал несколько шагов и, наверно обессилев, свалился на все четыре. Черт, как же они его? Ага, еще выстрел! Наверно, Карп.
Этот выстрел как будто снова подбросил медведя в стойку. Две фигуры бросились чуть не под него. Тонкая черточка рогатины стала наискосок и как бы соединила черную тушу с землей. Теперь выстрелы с восьмого и девятого номеров. Стреляют от радости вверх. Сыплется снег с ветвей.
На всех номерах люди подняли крик радости. Кричал даже дозорный на вершине дуба. Ну вот и конец! Кричат, черти, как резаные.
Чего их разобрало?
…Что-то мелькнуло в стороне от него. Пан Юрий посмотрел туда. За каких-то десять саженей от него…
И только тогда от понял, что люди кричали ему. Убит был не тот. Две берлоги были на одной поляне. Одна — под выворотнем, и в ней, наверно, спала медведица, и недаром так долго не могли разбудить ее овчары. А вторая была здесь, рядом, — они заметили б ее, если б не ночной снег. И в ней, именно в ней, лежал, страдая от бессонницы и голода, тот, кого искали они.
Медведь вылез из-за высокого, сажени на полторы, сугроба, который они все, и пан Юрий в том числе, приняли за муравейник. И это был, безусловно, тот, тут ошибиться не мог никто. Огромный, бурый, со свалявшейся шерстью и треугольной, тяжелой, как валун, головой, он бесшумно появился из берлоги и смотрел на пана Юрия.
В узких дремучих глазах зверя было что-то пещерное. Старый, но еще в полной силе богатырь. Десять саженей… Не успеешь перезарядить.
Нож… Рогатина… Нет в мире медведя, который перед нападением не встал бы на задние лапы. Хорошо… Но как близко и какой большой! Какой чудовищно большой!.. Пан Юрий на мгновение ощутил, как ледяными иголками осыпало все тело… А потом это исчезло. Лицо стало хищным и строгим. И сердце заполнил большой, спокойный восторг борьбы.
Все это произошло за какую-то долю секунды. Еще раньше, чем пан Юрий поднял ружье, зверь бросился на него.
Он бежал с неожиданной скоростью, словно катился. Колыхался в воздухе горб, куцые лапы выбрасывались вперед — вначале обе левые, затем обе правые — и мягко плюхали в снег. Лобастая голова, как треугольный щит, была угрожающе опущена.
Глаза смотрели в глаза.
Голодный, в отчаянье, не понимая, что происходит, страдая от боли в застуженных, подмороженных босых пятках, злобный от всего этого, он мчался, как страшный крепостной таран, без всякой надежды на спасение — потому что хотел жить.
И синий огонь в глазах зверя связал его с глазами человека пониманием общности всего живого. Если б медведь свернул в этот момент, пан Юрий не выстрелил бы… Живое сопело и задыхалось в снегу, живое, одной болью связанное со всем живым.
Но зверь мчался, плыли доли мгновения, и прозвучал выстрел.
Зверь содрогнулся, но не сбавил скорости.
Второй выстрел. Снежная борозда взметнулась совсем близко.
Пан Юрий отбросил ружье и упер в снег рогатину. Зверь вот-вот должен был подняться — и тогда… в толстую шерсть под левой лапой…
…Медведь не поднялся.
— Гей-гей-гей! Гей-гей-гей! — кричали отовсюду страшными голосами люди.
Они бежали сюда вместе с собаками и кричали, чтоб отвлечь внимание медведя. Но снег был глубокий, собаки, еще раньше спущенные на первого зверя, тонули в сугробах и не могли так быстро добежать.
И со страшным горловым криком, кляня себя, что побежал к Раткевичу и оставил князя, проклиная медведя, пущу, душу и бога, летел от седьмого номера на широких лыжах доезжачий Карп…
