Поющие в терновнике - Маккалоу Колин (книги онлайн полные версии .txt) 📗
– Это невозможно, я тебе не позволю! – вскрикнула Мэгги. Потянулась, стиснула его руку выше локтя. Какая гладкая кожа, и под ней – скрытая сила, совсем как у Ральфа. Совсем как у Ральфа! И потерять право ощутить на этой коже прикосновение нежной девичьей руки?
– Я стану священником, – сказал Дэн. – Стану служить Богу безраздельно, отдам ему все, что у меня есть и что есть я сам. Дам обет бедности, целомудрия и смирения. От избранных своих слуг он требует преданности безраздельной. Это будет нелегко, но я готов.
Какие у нее стали глаза! Словно он убил ее, втоптал в пыль и прах. Он не подозревал, что придется вынести и это, он мечтал, что она станет им гордиться, что рада будет отдать сына Богу. Ему говорили, что для матери это восторг, высокое счастье, конечно же, она согласится. А она смотрит на него так, словно, становясь священником, он подписывает ей смертный приговор.
– Я всегда только этого и хотел, – сказал Дэн с отчаянием, глядя в ее глаза, полные смертной муки. – Ох, мама, неужели ты не понимаешь? Никогда, никогда я ничего другого не хотел, только стать священником! Я иначе не могу!
Пальцы ее разжались; Дэн опустил глаза – там, где мать сжимала его руку, остались белые пятна и тонкие полумесяцы на коже – следы впившихся в нее ногтей. Мэгги запрокинула голову и засмеялась – громко, неудержимо, истерически, и казалось, никогда не смолкнет этот горький, язвительный смех.
– Прекрасно, просто не верится! – задыхаясь, выговорила она наконец, дрожащей рукой утерла навернувшиеся слезы. – Нет, какая насмешка! Пепел розы, сказал он в тот вечер, когда мы поехали к Водоему. И я не поняла, о чем он. Пепел, прах. Прах еси и во прах обратишься. Церкви принадлежишь и церкви отдан будешь. Великолепно, превосходно! Будь проклят Бог, гнусный, подлый Господь Бог! Злейший враг всех женщин, вот он кто! Мы стараемся что-то создать, а он только и знает что разрушать!
– Не надо, мама! Не надо, молчи! – рыданием вырвалось у Дэна.
Его ужасала боль матери, но он не понимал ни этой боли, ни того, что она говорит. Слезы текли по его лицу, сердце рвалось, вот уже и начинаешь приносить жертвы, да такие, что и во сне не снилось. Но хоть он и плачет о матери, даже ради нее не может он отказаться от жертвы. Он должен принести свой дар – и чем тяжелее его принести, тем дороже этот дар Господу.
Она заставила его плакать – впервые за всю его жизнь. И тотчас задавила в себе гнев и горе. Нет, это несправедливо – вымещать что-то на нем. Он такой, каким его сделали полученные гены. Или его Бог. Или Бог Ральфа. Он свет ее жизни, ее сын. Из-за матери он не должен страдать – никогда.
– Не плачь, Дэн, – зашептала Мэгги и погладила его руку, на которой краснели следы ее недавней гневной вспышки. – Извини, я не хотела так говорить. Просто ты меня ошарашил. Конечно, я рада за тебя, правда, рада. Как же иначе? Просто я этого не ждала. – Она слабо засмеялась. – Ты меня вдруг оглушил, будто камнем по голове.
Дэн смигнул слезы, неуверенно посмотрел на мать. С чего ему померещилось, будто он ее убил? Вот они, мамины глаза, такие же, как всегда, такие живые, столько в них любви. Крепкие молодые руки сына обхватили ее, обняли сильно и нежно.
– Ты правда не против, мама?
– Против? Может ли добрая католичка быть против, когда сын становится священником? Так не бывает! – Мэгги вскочила. – Брр! Как холодно стало! Поедем-ка домой.
Они приехали сюда не верхом, а на вездеходе; и теперь Дэн устроился на высоком сиденье за рулем, Мэгги села рядом. Прерывисто вздохнула, почти всхлипнула, отвела спутанные волосы, упавшие на глаза.
– Ты уже решил, куда поступишь?
– Наверное, в колледж Святого Патрика. По крайней мере для начала. А потом уже вступлю в монашеский орден. Я хотел бы в орден Иисуса, но еще не совсем уверен, поэтому мне рано идти прямо к иезуитам.
Широко раскрытыми глазами смотрела Мэгги на рыжеватый луг за рябым от разбившейся мошкары ветровым стеклом ныряющей на ухабах машины.
– Я придумала кое-что получше, Дэн.
– Да? – Он сосредоточенно правил; дорога с годами становилась все хуже, и каждый раз поперек валились какие-нибудь стволы и колоды.
– Я пошлю тебя в Рим, к кардиналу де Брикассару. Помнишь его?
– Помню ли! Что за вопрос, мама! Я его, наверное, и за миллион лет не забыл бы. Для меня он – совершенство, идеал пастыря. Если бы мне стать таким, это будет счастье.
– Идеал – тот, чьи дела идеальны, – резко сказала Мэгги. – Но я могу вверить тебя его попечению, я знаю, ради меня он о тебе позаботится. Ты можешь поступить в семинарию в Риме.
– Ты серьезно, мама? Правда? – Радость на лице Дэна сменилась тревогой. – А денег хватит? Это обойдется гораздо дешевле, если я останусь в Австралии.
– По милости упомянутого кардинала де Брикассара у тебя всегда будет вполне достаточно денег, мой дорогой.
Они поравнялись с кухней, и Мэгги втолкнула сына в дверь.
– Поди скажи миссис Смит и остальным. Они будут в восторге.
А сама через силу, еле волоча ноги, поплелась к Большому дому, в гостиную, где – чудо из чудес! – Фиа не работала, а разговаривала за чаем с Энн Мюллер. Когда вошла Мэгги, они обернулись и по ее лицу сразу поняли: что-то стряслось.
Восемнадцать лет кряду Мюллеры приезжали в Дрохеду погостить, и казалось, так будет всегда. Но минувшей осенью Людвиг скоропостижно умер, и Мэгги тотчас написала Энн, предлагая ей совсем переселиться в Дрохеду. Места сколько угодно, в домике для гостей можно жить самой по себе, и никто не помешает; если гордость иначе не позволяет, пускай Энн платит за жилье, хотя, право слово, у Клири хватит денег и на тысячу постоянных гостей. Для Мэгги это был случай отблагодарить Энн за памятные одинокие годы в Квинсленде, а для Энн – поистине спасение. В Химмельхохе ей без Людвига стало невыносимо одиноко. Впрочем, Химмельхох она не продала, а оставила там управляющего: после ее смерти все унаследует Джастина.
– Что случилось, Мэгги? – спросила Энн.
Мэгги опустилась в кресло.
– Похоже, меня поразил карающий гром небесный.
– Что такое?
– Обе вы были правы. Вы говорили, я его потеряю. А я не верила, я всерьез воображала, что одолею Господа Бога. Но ни одной женщине на свете не одолеть Бога. Ведь он мужчина.
Фиа налила дочери чаю.
– На, выпей, – сказала она, словно чай подкрепляет не хуже коньяка. – Почему это ты его потеряла?
– Он собирается стать священником.
Она засмеялась и заплакала.
Энн взялась за свои костыли, проковыляла к Мэгги, неловко села на ручку ее кресла и принялась гладить чудесные огненно-золотые волосы.
– Ну-ну, родная! Не так уж это страшно.
– Вы знаете про Дэна? – спросила Фиа.
– Всегда знала, – ответила Энн.
Мэгги сдержала слезы.
– По-вашему, это не так страшно? Это начало конца, неужели вы не понимаете? Возмездие. Я украла Ральфа у Бога – и расплачиваюсь сыном. Ты мне сказала, что это кража, мама, помнишь? Я не хотела тебе верить, но ты, как всегда, была права.
– Он поступит в колледж Святого Патрика? – деловито осведомилась Фиа.
Мэгги засмеялась – теперь почти уже обычным своим смехом.
– Это была бы еще не полная расплата, мама. Нет, конечно, я отошлю его к Ральфу. Половина в нем от Ральфа, вот пускай Ральф и радуется. – Она пожала плечами. – Он для меня больше значит, чем Ральф, и я знала, что он захочет поехать в Рим.
– А вы сказали Ральфу про Дэна? – спросила Энн; об этом заговорили впервые.
– Нет, и никогда не скажу. Никогда!
– Они так похожи, он может и сам догадаться.
– Кто, Ральф? Никогда он не догадается! Это уж во всяком случае останется при мне. Я посылаю ему моего сына – моего, и только. Своего сына он от меня не получит.
– Берегитесь богов, Мэгги, боги ревнивы, – мягко сказала Энн. – Может быть, они еще не покончили свои счеты с вами.
– Что еще они могут мне сделать? – горько возразила Мэгги.
Джастина, услышав новость, пришла в бешенство, хотя в последние три-четыре года она втайне подозревала, что это может случиться. На Мэгги решение Дэна обрушилось как гром с ясного неба, но для Джастины это был ледяной душ, которого она давно ждала.
