Детектив на исходе века (Российский триллер. Игры капризной дамы) - Трахименок Сергей Александрович
«Кто был Дервиш на самом деле? Как его звали? Была ли у него семья? Остались ли родственники? Все покрыто мраком… Типичная смерть секретного сотрудника».
Краевский поймал себя на мысли, что ему не жалко Дервиша. Словно там на дереве висел не его коллега, а мешок, в котором тот пребывал последнее время. Осознав это, он также равнодушно подумал, что незаметно перешел на первый уровень, но не в придуманной им операции, а в той иерархии, о которой когда-то говорил Дервиш.
— Бурдукова привезут на машине? — спросил Андросов.
— Нет, — сказал Проваторов, — я думаю проще будет, если его приведут под конвоем.
— А конвоировать его будет Масокин, — заметил Андросов.
— Ничего себе! — возмутился Базыка.
— А кто такой Масокин? — механически произнес Краевский, уловив необычные интонации в голосе Базыки.
— Долгая история, — начал объяснять Проваторов, — Масокин когда-то служил в полусотне Базыки, но был изгнан с позором за тупость: не мог запомнить отдельные положения устава. После службы в полусотне он устроился в тюрьму конвоиром.
— Не это главное, — перебил Проваторова Базыка, — а главное в том, что он толст и неповоротлив, как бегемот на суше, но убежать от него невозможно.
— Почему? — спросил Краевский, все более втягиваясь в разговор.
— Масокин, — сказал Базыка, — попадает из винтаря в почку от тополя.
— Тогда надо заменить конвоира…
— Не надо менять, — возразил Проваторов, — у нас в отделе есть специалист по варке патронов.
В ответ на эти слова Базыка ухмыльнулся во весь рот, и Краевскому стало ясно, кто этот специалист.
— Я уже отварил несколько обойм, — сказал Базыка, — две из них я подложу Масокину. Он может расстрелять все патроны, но ни одна пуля не попадет в Бурдукова. А в этой ситуации убежать от Масокина не сможет только дурак.
Потом все стали обсуждать другие детали операции. Где удобнее отвлечь внимание конвоира? Как незаметно расставить посты наблюдения, чтобы проследить путь и определить место, куда направится Бурдуков.
Все было, как обычно, кроме трюка с патронами, и Краевский засомневался в поварском искусстве Базыки.
— Обижаешь, начальник, — сказал Базыка и пригласил всех в автобус.
Шофера с собой решили не брать, за руль посадили Проваторова.
В березовой рощице Базыка прикрепил к дереву кусочек газеты. Потом отошел на два шага и выстрелил из винтовки. Осечка.
— Может, кто желает попробовать? — спросил Базыка.
Попробовать изъявили желание все, но никому не удалось продырявить газету.
— Ни одного выстрела… Вот это результат, — с восхищением сказал Андросов.
— В чем секрет? — спросил Базыку Краевский.
— Никакого секрета. Это старый трюк. Бросаешь в кастрюлю с кипятком горсть патронов и кипятишь их с часок. Порох и пироксилин сыреют и не воспламеняются.
— Ловко, — согласился Краевский, — а вдруг завтра это не сработает?
— Этого не может быть, — самоуверенно заявил Базыка.
По приезде в отдел замы и Краевский опять уединились в кабинете Бороды.
Базыка закрыл дверь на крючок к удивлению Краевского и позвонил дежурному:
— У руководства отдела совещание, просим не беспокоить.
— К чему такие предосторожности? — спросил Краевский.
— Сорок дней по Бороде, — ответил Базыка, — да и нам следует расслабиться, снять напряжение после стольких смертей.
— А стоит ли? — спросил Проваторов. — Завтра ответственный день…
— Стоит, стоит, — сказал Андросов.
Базыка, услышав это, вытащил из-под стола мешок, именуемый в Каминске «сидором», и выставил его на стол, извлек из ящика стола четверть самогона. Тут же появились три стакана, и Краевский понял, что Проваторов, видимо, вследствие его болезни, не считается в отделе полноправным участником застолья.
Закусь была небогатой, но достаточно сытной. Хлеб, сало, вареная картошка.
— Ты что, женой обзавелся в обход отдела кадров? — спросил Андросов Базыку.
— Еще чего, — отозвался Базыка, — самогон ребята конфисковали, а закусь Аграфена пожертвовала.
Базыка взял в руки стакан и уставился на Андросова, который готовился произнести речь.
Речь Андросова была длинной и бестолковой. Он начал, как обычно, с того, что мы окружены врагами, а закончил заверениями о неизбежности победы мировой революции.
Поскольку в речи Андросова не было сказано ни слова о Бороде, Краевский напомнил об этом.
Все замы, включая тактичного Проваторова, посмотрели на него как на сумасшедшего или представителя другого времени: только ему могло быть непонятно, что Борода — борец за торжество мировой революции, а значит, речь как раз шла о Бороде.
После первого выпитого стакана все, включая не пившего Проваторова, оживились и разговорились.
— А ты знаешь, — заявил Андросов, грозя Краевскому пальцем, — я сначала думал, что тебя из губернии прислали присмотреться, чтобы потом назначить начальником, а потом смотрю не-a… Ты еще зелен для начальника.
— Ну почему же, — язвительно заметил Проваторов, — в гражданскую полками командовали шестнадцатилетние, а дивизиями — двадцатилетние, если исходить из этого, то Краевский для нашего отдела явный перестарок.
— Ну сейчас не гражданская война…
— Как сказать, — ответил Проваторов.
— Что ты имеешь в виду? — запетушился Андросов.
— Война — это не всегда фронт, армии… Война — это мертвые, падение нравов, обесценивание человеческой жизни.
— Войну мы закончили на Тихом океане, — сказал Базыка.
— Хорош трепаться, — пьяно произнес Андросов, — давай еще по одной.
Выпили еще по стакану, и Краевский стал плохо соображать, где он, чем занимается. Однако внутренний голос все время нашептывал: в пьяном виде человек хуже обычного контролирует свои поступки и слова.
— Слушай, — обратился он к Базыке, — ты сказал, что закусь готовила Аграфена. Она что, была любовницей Бороды?
— У Бороды не было любовницы, — влез в их разговор Андросов, — у него был товарищ по досугу… Ясно?
— Ясно, ясно, — как бы оправдываясь в чем-то, произнес Базыка и предложил выпить еще.
— Ну довольно, — сказал Проваторов, — а то вы по пьянке Аграфену целить начнете.
— Целить не начнем, — ответил Базыка, — а поговорить можно. Почему бы не поговорить? Уж лучше о бабах говорить, чем о трупах и смертях…
— А что ты знаешь о смерти?
— Это ты мне говоришь, мне? — возмутился Базыка. — Да я столько смертей видел…
— Ты видел, как умирают люди, но не видел смерти.
— Что за чепуха, — вмешался в их спор Андросов, — кончайте, нашли о чем говорить.
— А я видел смерть, — сказал Краевский, и все посмотрели на него.
— Тут все ее не раз видели, — стоял на своем Базыка…
— Да я не про это… Когда я ехал с Бородой в телеге, я видел женщину в белом. Она парила в воздухе впереди лошадей. Это было перед тем, как взорвалась граната.
— Ерунда, — сказал Андросов, — так не бывает, ты, наверное, перегрелся на солнце.
— Или тебе спросонья показалось, — добавил Базыка.
— Да нет, — начал было оправдываться Краевский.
— А не выпить ли нам за человека, который может видеть смерть, — сказал Проваторов и достал из ящика стола маленькую рюмку, — я, пожалуй, тоже приложусь.
— Ну дела, — изумился Андросов и стал разливать остатки самогона.
Проваторов взял в руки рюмку, не ожидая других, опрокинул ее в рот, пошевелил губами и произнес:
— Однажды, а было это в пятнадцатом году под Сморгонью на фронте, я вдруг увидел на бруствере женщину в белом. Сам не знаю почему, но я поднялся и пошел за ней. А она не шла, а парила в воздухе. Так я шел за ней до вершины холма, а потом она исчезла. И только потом я посмотрел вниз и увидел, что все наши ходы сообщения и блиндажи заполняются желто-зеленым туманом. Это был хлор, о котором мы тогда еще не знали. Из всей нашей батареи тогда я один остался живой. Уже после я понял, что эта женщина и была смертью…
— Не-а, — сказал Андросов, — если бы человек мог видеть смерть, то он был бы бессмертен. Если он видит смерть — то убежит от нее и спасется.
