Жутко громко и запредельно близко - Фоер Джонатан Сафран (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Ты Томас? — спросила я.
Он покачал головой — нет.
Томас, — сказала я. Я уверена.
Он покачал головой — нет.
Из Дрездена.
Он показал мне правую ладонь с татуировкой НЕТ.
Я тебя помню. Я подсматривала, как ты целуешься с моей сестрой.
Он достал маленькую книжицу и написал: Я не говорю. Прости.
Я расплакалась. Он утер мне слезы. Но так и не признал, что он — это он. Никогда не признал.
Мы провели вместе вечер. Все время хотелось к нему прикоснуться. Я так давно его не видела, и он пробудил во мне такую жалость. Семь лет назад он был великаном, а теперь казался маленьким. Я хотела отдать ему деньги, которые мне дали в агентстве. Я не спешила рассказывать о себе, но жаждала знать о нем. Мне хотелось оберегать его, и я была уверена, что смогу, хотя сама была беззащитной.
Я спросила: Ты стал скульптором, как мечтал?
Он показал мне правую ладонь, и наступило молчание.
Нам столько нужно было друг другу сказать, но мы не знали, как.
Он написал: Ты в порядке?
Я сказала: У меня глаза паршивят.
Он написал: Но ты в порядке?
Я сказала: Это очень сложный вопрос.
Он написал: Это очень простой ответ.
Я спросила: Ты в порядке?
Он написал: Бывают дни, когда я просыпаюсь с чувством благодарности.
Мы еще долго говорили, но лишь снова и снова повторяли одно и то же.
Наши чашки опустели.
День опустел.
Я ощущала одиночество сильнее, чем если бы была одна. Мы собирались разойтись в разные стороны. Мы ничего другого не умели.
Уже поздно, — сказала я.
Он показал мне левую ладонь с татуировкой ДА.
Я сказала: Мне, наверное, пора.
Он отлистнул назад несколько страниц в своей книжице и указал на: Ты в порядке?
Я кивнула, что да.
Я направилась к выходу. Я решила идти к Гудзону и идти дальше. По пути я бы подобрала камень потяжелее — и пусть вода заполнит мне легкие.
Вдруг я услышала, как он хлопнул в ладоши у меня за спиной.
Я обернулась, и он жестом подозвал меня к себе.
Мне захотелось убежать от него и захотелось подойти к нему.
Я подошла.
Он спросил, могу ли я ему попозировать. Он написал свой вопрос по-немецки, и я только тогда осознала, что все это время он писал по-английски, и я говорила по-английски. Да, — сказала я по-немецки. Да. Мы договорились на завтра.
Его квартира была как зоопарк. Повсюду звери. Собаки и кошки. Дюжина птичьих клеток. Аквариум. Стеклянный куб со змеями, ящерицами и насекомыми. Мыши в клетках, чтобы их не съели коты. Просто Ноев ковчег. Но в одном углу была чистота и порядок.
Он сказал, что он специально отделил это место.
Для чего?
Для скульптур.
Я хотела спросить, от чего или от кого он его отделил, но не спросила.
Он провел меня за руку. Полчаса мы обсуждали его замысел. Я сказала, что готова на все.
Мы выпили кофе.
Он написал, что еще не делал скульптур в Америке.
Почему не делал?
Не мог.
Почему не мог?
Мы никогда не говорили о прошлом.
Он открыл задвижку дымохода — я не знала, зачем.
В соседней комнате щебетали птицы.
Я сняла одежду.
Я легла на диван.
Он стал на меня смотреть. Я впервые была обнаженной перед мужчиной. Интересно, знал ли он об этом?
Он подошел и стал двигать мое тело, как будто я была куклой. Он заложил мне руки за голову. Он слегка согнул в колене мою правую ногу. Я решила, что его руки огрубели от скульптур, которые он лепил раньше. Он опустил мой подбородок. Он развернул мои кисти ладонями вверх. Его взгляд залатал дыру в самом центре моего существа.
На следующий день я пришла опять. И на следующий.
Я перестала искать работу. Его взгляд — единственное, что имело значение. Ради него я всем была готова пожертвовать.
Каждый раз все повторялось.
Он говорил о своем замысле.
Я говорила, что сделаю все, что он скажет.
Мы пили кофе.
Мы никогда не говорили о прошлом.
Он открывал задвижку дымохода.
В соседней комнате щебетали птицы.
Я раздевалась.
Он придавал мне позу.
Он меня лепил.
Порой я думаю о тех ста письмах, что остались разложенными на полу моей спальни. Если бы не они, может, наш дом не горел бы так ярко?
По окончании сеансов я смотрела на скульптуру. Он уходил кормить животных. Он давал мне возможность побыть с ней наедине, хотя я никогда не просила его об этом. Он понимал.
Почти сразу стало очевидно, что он лепит Анну. Он пытался воспроизвести ту девочку семилетней давности. Он лепил, глядя на меня, а видел ее.
Поиск позы занимал все больше и больше времени. Он трогал меня везде. Он меня перекладывал. Он потратил целых десять минут, сгибая и разгибая мое колено. Он складывал и выпрямлял мои руки.
Надеюсь, это тебя не смущает, — написал он по-немецки в своей книжице.
Нет, — сказала я по-немецки. — Нет.
Он сложил мою руку. Он распрямил мою руку. На следующей неделе он возился с моей прической — не то пять, не то пятьдесят минут.
Он написал: Я ищу приемлемый компромисс.
Как он не умер в тот вечер, хотела бы я знать.
Он коснулся моих грудей, разведя их в стороны.
Мне кажется, так хорошо, — написал он.
Что хорошо, хотела бы я знать. И чем это лучше?
Его руки были повсюду. Я рассказываю тебе об этих вещах, потому что я их не стесняюсь, потому что они для меня важны. И я не сомневаюсь, что ты меня поймешь.
Ты единственный, в ком я не сомневаюсь, Оскар.
Поиск позы и был лепкой. Он лепил меня. Он пытался сделать меня той, которую смог бы любить.
Он раздвинул мне ноги. Его ладони прижались к моим бедрам изнутри. Мои бедра прижались к его ладоням снаружи. Он надавил.
В соседней комнате щебетали птицы.
Мы искали приемлемый компромисс.
На следующей неделе он размял тыльные стороны моих ног, а еще через неделю лег сзади. Я впервые занималась любовью. Интересно, знал ли он об этом? Это было все равно как плакать. Я подумала: Зачем люди вообще занимаются любовью?
Я смотрела на недолепленную скульптуру своей сестры, а недолепленная девочка смотрела на меня.
Зачем люди вообще занимаются любовью?
Мы вместе дошли до булочной, в которой первый раз встретились.
Вместе, но порознь.
Мы сели за столик. По одну сторону, лицом к окнам.
Меня не волновало, сможет ли он меня полюбить.
Меня волновало, сможет ли он во мне нуждаться.
Я нашла в его книжице чистую страницу и написала: Пожалуйста, женись на мне.
Он посмотрел на свои руки.
ДА и НЕТ.
Зачем люди вообще занимаются любовью?
Он взял ручку и написал на следующей и последней странице: Никаких детей.
Это было наше первое правило.
Поняла, — сказала я по-английски.
Больше мы по-немецки не говорили.
На другой день мы с твоим дедушкой поженились.
ЕДИНСТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ
Я прочел первую главу «Краткой истории времени», когда папа был еще жив, и у меня возникли запредельно тяжелые гири на сердце от того, как, в сущности, мало значит человеческая жизнь и как в сравнении со Вселенной и в сравнении с вечностью вообще не важно, что я существую. Когда в ту ночь папа укладывал меня спать и мы обсуждали книгу, я спросил, знает ли он решение этой задачи. «Какой задачи?» — «Того, что наша жизнь так мало значит». Он сказал: «Ну, смотри: что будет, если самолет сбросит тебя посреди пустыни Сахара, и ты возьмешь пинцетом одну песчинку и сдвинешь ее на один миллиметр?» — «Вероятно, я умру от обезвоживания». Он сказал: «Я имею в виду, в тот момент, когда ты сдвинешь песчинку. Что это будет означать?» Я сказал: «Без понятия, а что?» Он сказал: «Подумай». Я подумал. «Ну, типа, что я сдвинул песчинку». — «Из чего следует?» — «Из чего следует, что я сдвинул песчинку». — «Из чего следует, что ты изменил Сахару». — «И что?» — «Что? А то, что Сахара — громаднейшая пустыня. Она существует десятки миллионов лет. А ты ее изменил!» — «Вот это да! — сказал я, садясь на кровати. — Я изменил Сахару». — «Из чего следует?» — сказал он. «Что? Ну, скажи». — «И я ведь не говорю о том, чтобы нарисовать «Мону Лизу» или найти лекарство от рака. Я говорю всего лишь о том, чтобы сдвинуть одну песчинку на один миллиметр». — «Ага?» — «Если бы ты этого не сделал, история человечества пошла бы по одному пути…» — «Угу?» — «Но ты это сделал, и поэтому…» Я встал во весь рост, указал пальцами на фальшивые звезды и крикнул: «Я изменил ход истории человечества!» — «Вот именно». — «Я изменил Вселенную!» — «Точно». — «Я Бог!» — «Ты атеист». — «Меня не существует!» Я плюхнулся обратно в кровать, к нему в охапку, и мы вместе раскололись.
