Основано на реальных событиях - де Виган Дельфин (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT, FB2) 📗
Меня бросило в жар.
Я сказала Л., что ошиблась. Я отвечала тому корреспонденту в начале августа, за много недель до выхода книги. Я и вообразить не могла, что произойдет, какую реакцию спровоцирует моя книга. Мне казалось, я предвосхитила ее последствия, но я просчиталась. Мне это оказалось не по силам. Не тот размах, и всё тут. Вот почему теперь я, наоборот, хотела вернуться к вымыслу, рассказать историю, придумать персонажи, ничем не быть обязанной реальности.
– Выходит, все дело в комфорте?
Она не скрывала раздражения. Это застало меня врасплох.
– Да, в каком-то смысле в комфорте, для меня и для других. Сносная, терпимая ситуация, которая позволяет…
– Всем плевать. Людям хватает их порции басен и персонажей, они пресыщены неожиданными обстоятельствами, новыми поворотами событий. Им хватает хорошо закрученных интриг, их ловких зацепок и развязок. Людям надоели пустобрехи и деляги, лепящие свои байки как пирожки, чтобы втюхивать им свои книги, автомобили или йогурты. Производимые в промышленном количестве и бесконечно множащиеся истории. Читатели, можешь мне поверить, ждут от литературы другого, и они правы: они ждут истины, подлинности, они хотят, чтобы им рассказали про жизнь, понимаешь? Литературе не следует путать территории.
Прежде чем ответить, я на мгновение задумалась:
– А разве так важно, о настоящей или ложной жизни рассказывается в книге?
– Да, важно. Важно, чтобы это было правдой.
– Но кто может утверждать, что знает это? Людям, как ты говоришь, возможно, нужно только, чтобы это верно звучало. Как музыкальная нота. Кстати, может, в этом и кроется загадка чтения: правда это или нет. Я думаю, люди знают, что ничего из того, о чем мы пишем, не может быть совершенно чуждо нам. Они знают, что всегда есть нить, мотив, трещинка, которые соединяют нас с текстом. Однако они согласны, что мы транспонируем, сгущаем, перемещаем, искажаем. И придумываем.
Так я думала. Или мне хотелось так думать. Я имела возможность знать, до какой степени «люди», или хотя бы отдельные читатели, любят истину, стараются отделить ее от басни, гонятся за ней от книги к книге. Скольким из них хотелось узнать, что в моих предыдущих романах было автобиографическим? Частью пережитого? Сколько из них спросили у меня, действительно ли я жила на той улице, правда ли, что познала фантастическую страсть к телеведущему, эгоцентрику и выдумщику, была ли на самом деле жертвой морального насилия? Сколько из них после прочтения моего последнего романа спросили у меня: «Неужели все это правда?»
Но мне хотелось верить вот во что: встреча с книгой – встреча интимная, глубоко личная, эмоциональная, эстетическая – происходит в другом месте.
Я чувствовала, что Л. охвачена глухой, мощной яростью.
– Значит, твой последний роман – это просто история, как другие? И это не важно? Ты воображаешь, что сделала достаточно, чтобы истина была произнесена? А теперь, сделав шажок в сторону и чуть было не вывихнув ногу, ты чувствуешь, что тебе дозволено вернуться в зону комфорта?
Я ощущала на себе ее возмущенный взгляд, нацеленный, как оружие. Я начинала чувствовать себя виновной в чем-то, чего не существует, где я не написала первой строчки, в этом не было никакого смысла.
– Но истины нет. Истина не существует. Мой последний роман был всего лишь неловкой неудавшейся попыткой приблизиться к чему-то неуловимому. Способом рассказать историю сквозь деформирующую призму, призму боли, сожалений, отказа. И еще любви. Ты все это прекрасно знаешь. Как только мы что-то пропускаем, растягиваем, сжимаем, затыкаем дыры – мы оказываемся в вымысле. Да, я искала истину, ты права. Я сравнивала источники, точки зрения, рассказы. Но любой процесс писательства сам по себе есть роман. Рассказ – это иллюзия. Он не существует. Никакой книге не должно быть дозволено носить такую награду.
Л. больше ничего не сказала.
В какое-то мгновение я решила процитировать ей знаменитые слова Жюля Ренара: «Как только истина становится длиннее, чем пять строчек, это уже роман». Но вовремя остановилась. Л. была не из тех, на кого можно произвести впечатление вырванной из контекста цитатой. Она налила вина и подошла ко мне.
– Я не говорю тебе о результате. Я говорю о намерении. Побуждении. Писательство должно быть поиском истины, иначе оно ничто. Если через писательство ты не пытаешься познать себя, тщательно рассмотреть, что в тебе намешано, что тебя составляет, вскрыть свои раны, поковырять, раскопать собственными руками, если ты не задумываешься над собственной личностью, своими истоками, своей средой – это не имеет смысла. Писать можно только о себе. Остальное не в счет. Именно поэтому твоя книга нашла такой отклик. Ты покинула территорию романа, отбросила искусственность, ложь, притворство. Ты вернулась к истине, и твои читатели безошибочно уловили это. Они ждут, что ты продолжишь в этом направлении, пойдешь дальше. Они хотят сокровенного, нутряного. Они хотят, чтобы ты осмелилась сказать о том, что всегда обходила. Они хотят знать, из чего ты сделана, откуда взялась. Какое насилие породило такого писателя, как ты. Их не одурачишь. Ты лишь с одной стороны приподняла завесу, и они прекрасно это знают. Если это лишь для того, чтобы снова писать рассказики о депрессивных начальниках или о бездомных, то лучше бы тебе оставаться в своей маркетинговой конторе.
Я была потрясена.
Во время ссоры я теряюсь, у меня перехватывает дыхание, мозг не получает кислород, я делаюсь неспособной последовательно и логически аргументировать. Я стала довольно нелепо защищаться, уточняя деталь, как если бы это было самым главным:
– Я работала на предприятии в службе общественного контроля, а не в маркетинге. Это совсем другое.
Я бы объяснила Л., о чем идет речь, чтобы отвлечь ее, но Л. отложила нож и скрылась. Она отсутствовала несколько минут, из ванной доносился звук льющейся воды.
Когда она вернулась, мне показалось, что она плакала.
Что за ерунда? С чего бы Л. быть настолько заинтересованной в моей будущей книге? Она слегка коснулась своих щек румянами и заколола волосы. Надела жилетку поверх блузки. Я заговорила тихим, успокаивающим голосом:
– Понимаешь, вымысел, автобиографическое произведение для меня никогда не является ни принятым решением, ни претензией на что-то, ни даже намерением. На крайний случай, это результат. На самом деле, мне кажется, я не слишком отчетливо представляю границы этих понятий. Мои выдуманные истории всегда такие же личные, интимные, как другие. Иногда, чтобы изучить материал, требуется искажение. Главное – достоверность поступка, я хочу сказать, его необходимость, отсутствие расчета.
Я не находила правильных слов. Я понимала, что в глазах Л. демонстрирую досадную наивность. Я была потрясена. Мне бы хотелось продолжать, защитить себя. Но в этом споре лицом к лицу было что-то, что лишало меня такой возможности.
После короткого молчания она подлила масла в огонь:
– Я не о том. Это ты об этом говоришь. Мне плевать на коды, пакты, этикет. Я тебе толкую о поступке. О том, что приковывает тебя к столу. Я говорю о причине, которая на долгие дни привязывает тебя к стулу, как собаку на цепь, хотя никто не заставляет.
– Ну и?
– И вот этого ты не можешь не знать.
Я не знала, что сказать.
Я уже не понимала, ни о чем мы говорим, ни с чего все началось.
Л. снова взялась за приготовление ужина. Я смотрела, как она вытирает только что вымытые овощи. Я чувствовала, что ей приходится делать над собой усилие, чтобы замедлить свои движения, войти в ритм, доказывающий, что она успокоилась и что все это не имеет никакого значения. Я наблюдала за Л., с какой стремительностью она перемещалась по сравнительно тесному пространству, как огибала барную стойку, открывала шкафчики, прикасалась к предметам, углам, краям. Ее движения выражали беспричинную поспешность, нетерпение. Л. бросила овощи в вок с кипящим маслом.
