Ленинградские повести - Кочетов Всеволод Анисимович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
Папироса у Квасникова погасла, он выловил прутиком уголек из костра, опять прикурил.
— Ну, а дальнейшая судьба бегемота не известна? — спросил Карабанов.
— Как не известна! Известна. Заведующий зверинцем сообщает. Здравствует, мол, ваш пациент. Школьники его изучают на экскурсиях. Даже, говорит, сочинение писали по русскому языку о том, как один ефрейтор в боевой обстановке вылечил гиппопотама. По-научному, Андрей Васильевич, бегемот гиппопотамом называется.
— Извините, дорогие беседчики, — подошел, шаркая валенками, Митрич. — Заговорились вы, а ушица-то, поди, и переспела.
— И то верно, — спохватился председатель, заглядывая в ведро. — А ну, разбирай ложки! И ты, Митрич, подсаживайся. Не одним медом жив человек…
— Не одним, — пригладил бороду дед. Глаза его хитро блеснули в свете костра. — Кирилл Ильич коровенок книжками вот кормит, а они у него, что тот стали… Как его?.. Бегемот-то…
— Не книжками, а по книжкам, — обиделся Квасников. — Вел бы и ты, дед, своих пчел, как наука велит, — давно бы по двести граммов меду на трудодень получали. А то только хвастаешь.
— Хвастаю?! Зайди, зайди, крикун, ко мне на пасеку, ты у меня в меду утонешь вместе с твоим гиппопотамом. Хвастаю! — Дед решительным жестом оправил складки своей рубахи…
Чтобы не дать разгореться спору, Валентинов принялся поспешно раскладывать рыбу по деревянным лоткам, разливать уху. Но спор все-таки, разгорелся и за ухой. Спорили ожесточенно. Карабанов никого не останавливал. Не на меже из-за единоличной делянки схлестнулись люди — из-за того, как лучше и правильнее вести общественное хозяйство.
После ухи гуляли по деревенской улице, снова толковали о делах, о планах. Потом Квасников пригласил к себе пить чай.
Дом у животновода был небольшой, но какой-то особенно складный и удобный по расположению. Пока хозяин объяснялся с хозяйкой на кухне, Валежников распахнул дверь в боковую комнату, щелкнул там выключателем, позвал Карабанова:
— Взгляни сюда, Андрей Васильевич!
Карабанов вошел, увидел письменный стол, несколько новых стульев, пружинный диван и, главное, — множество книг на разделанных под дуб высоких полках.
— Хорош кабинетик?
— Хорош, — похвалил секретарь райкома. — А библиотека просто отличная. Что тут? — разглядывал он корешки толстых томов. — Пушкин, Гоголь… Вот и Ленин. По подписке?
— А как же! У нас весь актив на труды товарища Ленина подписался. По подписке на литературу, — Валежников говорил это с гордостью, — наш колхоз, пожалуй, не совру, Андрей Васильевич, первым идет в районе. Митрич и тот пчеловодческий журнал получает.
— Мне бы еще «Крокодил» схлопотать, — ввернул дед, остановившийся в дверях. — До чего веселые в нем описания!
— «Крокодил» «Крокодилом», Кузьма Дмитриевич, — Карабанов взял деда под руку, — а и специальные книги читать надо.
— Не сам читаю, глазами слаб, — внучка этим заведует, скучно ей научные книги читать. Вот про смешное — хоть целый вечер будет… А еще про то, как жизнь на земле завелась, про небесные светила, про старину, про героев наших… И просить не надо, сама говорит: садитесь да слушайте, дедка с бабкой.
— А есть такие книги в колхозе?
— Есть, Андрей Васильевич, — за Митрича ответил Валежников. — Кирюшина библиотека, конечно, самая богатая — пятьсот томов. Но и у других по пятьдесят, по сто книг сыщешь. Без литературы нынче жизнь не мыслится. Знания нужны.
— Вот это ты, Степан, к месту помянул,— оживился Митрич. — Я как раз и хотел спросить Андрея Васильевича про коммунизм. Доживу до него, а, Васильич?
Тема всех волновала. Уже сидели за столом, уже разложила хозяйка мед по блюдцам, уже не одну опорожнили чашку, а все говорили. Все свои знания, как на экзамене, пришлось выложить перед внимательными слушателями секретарю райкома партии.
— Так, — словно подводя итог разговору, сказал Митрич, когда за окнами стало светлеть небо. — Выходит, вот он, коммунизм, — рукой подать. И то, гляжу, Васильич, другой народ стал. Доживу, значит? Ну спасибо тебе, толково объяснил.
Чуть свет секретарь райкома собрался наконец ехать, хотя Валежников вновь уговаривал его остаться, еще покажет плотину — недалеко тут, четыре километра, да новую силосную башню, да клеверотерку какую купили!..
Еле отбился. Но уехал опять-таки не сразу. «Эмка» задержалась при выезде из ворот двора Валежникова: по улице на пастбище гнали стадо. Ревели, терлись широкими боками пестрые коровы; клубя копытами серую пыль, едва прибитую росой, прорывались между ними бестолковые овцы; теряли матерей и жалобно кричали ягнята. В этой толчее важно шествовал могучий бык с грозными рогами и печальным беззлобным выражением глаз.
— Откуда такой красавец? — Карабанов открыл дверцу.
— Да это ж Витязь, Андрей Васильич. Не узнали?
Карабанов помнил одного Витязя, причинившего беспокойство всему району. Позапрошлым годом министерство прислало в совхоз «Бугры» необыкновенного чистопородного быка. Бык почему-то хирел, чах, какие только хитрые меры не принимали совхозные зоотехники. Потом Витязя передали в колхоз «Победа» — самый передовой в районе по животноводству. И в конце концов пришлось все-таки дать согласие выбраковать его на мясо.
— Неужели это он, тот Витязь?
— Он, Андрей Васильич. Как есть — он. Вы-то уже уехали, когда его окончательно списали, не помните. А вот Квасников не дал резать, на санях увез его с бойни, прямо, скажем, из-под ножа. Ходил за ним, что нянька, только из рожка не кормил.
— Витязь-то, а? — кивнул вслед стаду Карабанов. — Потрудней, поди, Сашки пациент?
Валежников сказал торжественно и уважительно:
— Наука, Андрей Васильевич! Без нее крышка.
Но Карабанов думал несколько иначе. Давно по сторонам мягких проселков мелькали жницы с серпами, тракторы в голубых дымках, пахари, понукающие коней, давно «эмка» мчалась опушками желтых лесов, спускалась к мостам в овраги и огибала встречные возы с сеном, с вершин которых махали ей вслед платками девчата, а секретарь райкома все еще не мог расстаться с мыслью о том, что и сама наука была бы бесполезной без людей, влюбленных в свое дело, и без великой цели, озарившей этим людям их путь в будущее.
ПАМЯТНИК ДРУГУ
Кто хорошо знал технолога Евстратова, тот, конечно, нисколько не удивился бы внешнему виду, какой Николай Иванович счел необходимым приобрести для этого хотя и не очень дальнего, но и не совсем обыкновенного путешествия.
— Коля, — говорила ему два дня назад жена, вытаскивая из сундука в передней пронафталиненный серый треух, брезентовые рукавицы на меху, теплые носки и суконные портянки. — Я понимаю, сапоги… Сапоги нужны: время осеннее, дожди. А шинель-то, шинель зачем, честное слово?
— Вот «честное слово», «честное слово»!.. — Николай Иванович жесткой щеткой продирал старую шинеленку. — Взяла бы лучше да вдумалась в то, что ты говоришь, Ляля. Там наша кровь лилась, там завоевывались победы, а я вдруг на местах исторических битв появлюсь, как павлин, в клетчатом пальтишке. Пусть это делают пижоны! Я, Лялечка, только погоны снял, но морально еще не демобилизовался и вряд ли когда демобилизуюсь. Запомни, пожалуйста.
Уехал Николай Иванович, понятно, в шинели. Он был упрямый человек и одержим фантазиями. Во всяком случае, он так сам о себе говорил. Но на заводе о нем судили несколько иначе. Никому и в голову не приходило думать, что, возвратясь с войны в институт, Евстратов закончит его с похвалами и отличиями лишь благодаря своему упрямству. А что касается фантазий, то о них, вручая технологу литейного цеха очередную премию, яснее всех сказал директор завода: «Ваши, как вы называете, фантазии, дорогой Николай Иванович, дали нам за год полтора миллиона экономии. Продолжайте фантазировать, прошу вас!»
Но фантазия фантазии рознь. Явно неудачно сфантазировал Николай Иванович с этой старенькой шинелькой.
Все шло хорошо в плацкартном вагоне почтового поезда. Там Николай Иванович даже посмеивался над Кононовым, который оделся в толстое пальто с барашковым воротником. Нормально обстояли дела и в колхозе, где председатель вслух размышлял, давать или не давать подводу для поездки в глухие заболотные места.
