Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - фон Риббентроп Рудольф (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗

Так называемый «юридический анализ» произошедшего в послевоенных процессах союзников по антигитлеровской коалиции ничего не может добавить к «установлению исторической истины». Также поэтому я не стану обращаться здесь к Нюрнбергскому процессу. Главным образом между объективными юристами и историками существует мнение, что здесь речь шла о ненадлежащем процессе в смысле западного понимания права. Вклад Нюрнбергского процесса в историю, если прилагать масштабы серьезного исторического исследования, очень незначителен. Стоит раз уяснить для себя, насколько неправым был суд над отцом в смысле традиционного правового порядка. Я описал серьезные процессы, приведшие ко Второй мировой войне, и — во всяком случае, для объективного наблюдателя — не может быть никаких сомнений, что вина за начало Второй мировой войны не лежит односторонне на Германии. Так как союзники знали это абсолютно точно, они с самого начала манипулировали статутом Нюрнбергского процесса таким образом, чтобы избежать любой возможности обсуждения этого вопроса — ключевого вопроса! — на суде. Иначе это могло бы закончиться плохо, опасался Роберт Х. Джексон, бывший американский министр юстиции, а теперь «сильный человек» обвинения в Нюрнберге:

«Немцы наверняка обвинят наших трех европейских союзников в осуществлении политики, приведшей к войне. Я это говорю потому, что все трофейные документы Министерства иностранных дел, которые я видел, приходят к одному выводу: «У нас нет выхода; мы должны бороться; мы окружены; нас душат». Как будет реагировать судья, если это станет известным во время процесса? Я думаю, он скажет: прежде, чем я кого-либо осужу как агрессора, он должен описать здесь свои мотивы» [481].

Немецкого министра иностранных дел успешно лишили в Нюрнберге возможности откровенно рассказать о своих мотивах. Союзники по антигитлеровской коалиции воспользовались «международным правом» убить министра иностранных дел своего военного противника, основанием для этого явилось попросту примитивное право победителя. Установленный задним числом статут суда, сверх того решительно урезавший права «обвиняемых», позволивший законодателю, обвинителю и судье объединиться в одном лице и, кроме многочисленных мелких отступлений от юридических норм, нарушивший также принцип всеобщей действенности законов, — это относилось исключительно и только к немецкой внешней политике, — не может служить основанием для надлежащего судебного процесса. Принятый задним числом закон или, как он назывался в Нюрнберге, «статут», который должен был служить юридическим основанием для приговора, является насмешкой над любым западным понятием правосудия. Осуждение отца в присутствии советского судьи за ведение агрессивной войны против Польши, хотя Советский Союз действовал против Польши таким же образом, впечатляюще доказывает беззаконие этого так называемого судебного процесса.

По окончании сбора доказательств, то есть еще до оглашения приговора, меня на несколько дней привезли в Нюрнберг, заперев в камере крыла для свидетелей, чтобы я смог, через зарешеченное окошко и в присутствии охранников с обеих сторон, поговорить с отцом минут десять в день. Нам обоим, собственно, было ясно, каким будет вынесен приговор; не потому, что отец в судебном смысле был «виновен», а потому, что суд однозначно вел процесс к смертному приговору. По оглашении приговора, бывшего, как мы оба и ожидали, смертным, мне больше не дали возможности попрощаться с отцом. После визита в Нюрнберг и разговоров, что я там вел, я наметил для себя список имен обвиняемых, которые, судя по ходу процесса, должны были ожидать смертный приговор; мое предсказание в точности оправдалось.

Отец хотел, «если его не устранят», как он выразился, имея в виду вероятный смертный приговор, заняться написанием мемуаров. Я обратился к нему с просьбой в этом случае отчетливо выразить его различные суждения о Гитлере. Я думал при этом в первую очередь о его усилиях предотвратить войну с Советским Союзом. Я знал, как уже описано, с самого начала об этих столкновениях. Однако отец в ходе процесса сознательно отказался рассказывать трибуналу победителей о своих расхождениях с Гитлером. В последнем письме к матери (от 5 октября 1946 года) он написал об этом:

«Я не хотел перед этим судом говорить о тяжелых разногласиях, которые были у меня с Гитлером. Иначе немецкий народ сказал бы по праву: «Что это за человек, он был министром иностранных дел Адольфа Гитлера, а теперь, по эгоистическим причинам, перед чужим судом оборачивается против него». Ты должна это понять, как это ни тяжело для нас обоих и для детей. Но без уважения порядочных немцев и, прежде всего, без уважения к самому себе я ведь не смог и не захотел бы дальше жить (…)».

Сегодня я благодарен тому, что отец в своей защите по отношению к Гитлеру не пошел «низким путем». В наших разговорах он жаловался на общую бесхарактерность, которую можно было наблюдать в Нюрнберге. Это были короткие разговоры с отцом, очень сердечные, мы говорили спокойно, сознавая, что побеждены всесильной судьбой, изменить которую было не в нашей власти. Мне следует не пропустить то, что д-р Вернер Бест в итоге констатировал по поводу «Нюрнберга»: «Р. (Риббентроп) в эти последние месяцы своей жизни производил во всех отношениях достойное впечатление. …И с таким же самообладанием он взошел на эшафот».

Я вправе завершить портрет отца словами Теодора Фонтане:

«Мертвые больше не могут защищаться, поэтому им надлежит еще больше справедливости».

Печальные последствия

Каждый, кто из вышеизложенного хоть немного познакомился с моей жизнью с 1933 по 1945 год, сможет понять приведенную цитату, она тем более справедлива в отношении этапа моей биографии, начавшегося 8 мая 1945 года. Однако, возможно, после прочтения станет ясно, что даже эта судьба — быть сыном отца с известным именем, судьба, от которой не уйти, — имеет две стороны, отрицательную, но и положительную. Имя означало, по крайней мере, с 1934 года, вызов, растущий для меня в той мере, в какой известнее и значительнее становилось положение, занимаемое отцом.

С этими личными обстоятельствами я и моя сестра Беттина были ознакомлены, когда нас — примерно в начале 1934 года — несколько церемонно позвали к родителям, сообщившим, что отец займет официальную должность. Для Беттины и меня это означало, что мы всегда и везде должны вести себя пристойно и вежливо, больше того, скромно. Мы не должны пытаться извлечь привилегии из положения отца, наоборот, оно накладывает на нас лишь обязанности. Представьте себе это «нравоучение»! Я вдруг перестал быть обычным учеником известной гимназии Арндта в Берлине-Далеме — таким же, как и более пятисот остальных, — теперь, конечно, если что-то «случалось», ко мне обращались, как правило, с укором: «Ты должен, при том положении, которое занимает отец, служить образцом!» Это оправданное желание родителей, к которому примешивалось ожидание, что мы будем стремиться к достижению чего-то особенного, установило мотивацию, которая, под различными знаками, должна была остаться определяющей в моей жизни. Мать ответила некоему, очевидно высокопоставленному, американскому следователю на его вопрос, была ли она «loyal to Hitler» («лояльна к Гитлеру»): «I was loyal to my husband» («Я была лояльна к своему мужу»). Время от времени мне задаются вопросы о мотивации, побуждавшей меня в поздней фазе войны, несмотря на различные ранения, вновь и вновь идти в бой. Лояльность в отношении к родителям, которые, в конце концов, подарили тебе жизнь, категорически требовала такого поведения — и, не в последнюю очередь, также и лояльность в отношении к товарищам. «Коллективная ответственность» (немецкое слово «Sippenhaft» буквально переводится как родовая/ клановая ответственность) в истинном смысле этого слова означает также и то, что «ручаешься» за репутацию семьи, следовательно, несешь за нее ответственность. Кое-кому из отпрысков известных семей следовало бы вписывать это в книгу семейной хроники («книга семейной хроники» (приблизительный перевод слова «Stammbuch») обычно заводится при бракосочетании, туда вписываются сведения о родителях молодоженов, о них самих, их детях).