Тайна России - Назаров Михаил Викторович (читать книги без .txt) 📗
Однако, если «демократию» понимать как выборное самоуправление народа, то мы ее имели гораздо раньше Запада — в Московской Руси. Именно в эпоху наибольшей чистоты православной самодержавной идеологии выборные органы и местные самоуправления имели у нас наибольшее государственное значение. Только это была иная демократия: представители народа выбирались не по предлагаемым сверху партийным спискам, а выдвигались снизу вверх. В разные периоды русской истории существовали разнообразные демократические структуры от сельского схода и городского вече (ему был подотчетен князь, утверждавшийся вечевым собранием), до боярской Думы и всесословного Всероссийского Земского Собора, заменившего при Иоанне Грозном вечевые сходы и решавшего важнейшие государственные вопросы.
Главное же: такая демократия не вычисляла истину подсчетом голосов, а соборно служила единой для всех высшей Истине, стараясь понять и единогласно выразить волю Божию. Именно в этом состояла и роль Земского Собора в призвании Царя как всенародный способ торжества идеи Боговластия, а не народовластия. При этом Царь несет тяжелейшее бремя: он "не обладатель всех прав человеческого общества, а носитель всех обязанностей человеческого общества" по отношению к Богу и в этом должен быть "началом и образцом для всех своих подданных" (Зызыкин). В так называемом "русском деспотизме" (как его видел Запад) была заложена идея служения всего народа: крестьян — дворянину, дворян — царю, царя — Богу.
Отсюда понятно, почему и рядовой русский человек на первое место ставил не права и свободы, а обязанности. С точки зрения Православия они первичны: лишь из обязанностей человека перед Богом как высшей Истиной вытекают его права, — это отмечали такие разные мыслители, как Л.А. Тихомиров, с. Л. Франк и B.C. Соловьев; последний заметил, что сословие, имеющее наибольшие обязанности, "может этим только гордиться, ибо чувство долга и сознание обязанностей очищает и облагораживает, а претензия на права озлобляет и делает мелким и придирчивым". Именно высшие ценности Царства Божия заставляли русского человека ограничивать себя в желаниях земных благ, личных политических прав и власти — так он понимал настоящую духовную свободу, соизмеряя все с ценностями жизни вечной.
Вот почему в России не было «священной» частной собственности, а писаные правовые нормы (не столь детальные, как на Западе) применялись вместе с неписаным законом православной совести. Поэтому и понятие социальной справедливости на Западе означало соблюдение юридической законности в имущественно-потребительских интересах отдельного индивидуума, а на Руси — единую для всего народа обязанность служения. Именно в этой общей для всех цели служения и спасения в Царство Небесное, в отличие от западного индивидуализма, коренится и русский соборный коллективизм. Само государство в русском понимании обретало ценность только в служении Божию замыслу, в обуздании земного греха и сил зла (согласно словам апостолов Петра и Павла о назначении власти).
Тогда как важнейшим признаком западной «демократии» и «свободы» стало то, что сознание единой Истины было заменено равнодушием к ней, «плюрализмом» множества эгоистичных равноправных «истин», узакониваемых арифметическим большинством голосов. Назначение западного демократического государства — лишь охранять эту «свободу» (в том числе свободу уклонения от Истины и проповедования лжи) и служить "воле народа" независимо от ее правоты. Это имело три важных следствия, которые особенно очевидны в наше время.
На духовном уровне это стало свободным отказом от самого стремления к Истине и от четкого различения между добром и злом, что ведет к легализации все больших форм греха (а это главный вид личной несвободы человека). На уровне политическом, поскольку истину определяют подсчетом голосов, — правящие круги, имея в своих руках деньги и средства информации, получили неограниченную свободу влиять на выборы в пользу своих ставленников (в этом смысл партийной "демократии сверху" как свободы выбора без должного выбора). И в результате политический уровень стал влиять на духовный в виде обратной связи: правящие круги таких демократий стали поощрять «свободу» как духовную варваризацию своих народов, ибо так ими легче манипулировать.
Таким образом, к началу XX в. западные демократии уже представляли собой: юридически — "власть народа", фактически — власть денег, инструментом же осуществления власти стало потакание низменным инстинктам людей, что и усилило тенденцию к новому варварству и духовному рабству человечества в мировом масштабе. Чем демократичнее становился мир в западном понимании, тем несвободнее он был с христианской точки зрения, подпадая в рабство силам зла.
Это было неизбежно, поскольку в демократии источник власти был уже не в Боге (как в монархии), а в греховной "воле народа", которой прикрывались эгоистичные устремления богатейших слоев общества, ставших вольными или невольными инструментами "тайны беззакония". И сама цель такой демократии была выражена в теории «прогресса» как все большее достижение обществом исключительно земного счастья, что лишало смысла обетование Христа о Царствии Божием. Таким образом, западная «демократия» — это не просто форма правления, внешне противоположная монархии, но и система мировоззрения, противоположного христианскому.
Эта основная тайна западной демократии очень символично иллюстрируется демократическим решением "народного большинства" о распятии Христа — Самой Истины. Римский наместник Пилат хотел отпустить Христа, не находя причин для его казни, но евреи "продолжали с великим криком требовать, чтобы он был распят; и превозмог крик их и первосвященников. И Пилат решил быть по прошению их" (Лк. 23:23–24). Кто побудил евреев к такой ненависти против Христа, мы уже знаем: "Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего… (Ин. 8:44). Таким образом, если власть не служит Богу, она служит целям его противника.
Эта религиозная ложь демократии в еще большей степени, чем ее политическая суетность, отталкивала русское самосознание. Даже многие российские демократы, попав после революции на Запад, сразу же разочаровались в демократии и дали ей уничтожающие оценки.
Например, Бердяев писал: "Секулярная демократия… хочет политически устроить человеческое общество так, как будто Истины не существовало бы…. Вообще, "воля народа не может быть арифметически выражена… То оторванное человеческое поколение очень краткого отрывка исторического времени, исключительно современное поколение и даже не все оно, а какая-то часть его, возомнившая себя вершительницей исторических судеб, не может быть названо народом. Народ есть великое историческое целое, в него входят все исторические поколения, не только живущие, но и умершие, и отцы и деды наши… Самоутверждение современного поколения, превозношение его над умершими отцами и есть коренная ложь демократии" ("Новое средневековье", 1924).
И даже масон-демократ В.А. Маклаков увидел "великую ложь" западной демократии: это "спортивный спектакль, где очень часто думали не столько о пользе и судьбе всего государства, сколько о сохранении или приобретении власти". Такие методы правления "соответствовали «волчьей» природе людей и понижали качество государственной деятельности… Добрые начала в человеке и они подавляли" ("Еретические мысли", 1948).
Однако подобная критика демократии послереволюционными эмигрантами — запоздалые интеллигентские прозрения. Ранее эта же интеллигенция сама находилась в рядах "пятой колонны" западной апостасии в России — в то самое время, когда "тайна беззакония" прочно утвердилась у власти в своих демократиях и в начале XX в. поставила цель глобального господства.
Раньше враги России действовали против нее в основном территориально-захватнически, не сознавая историософской цели своих действий и не видя себя исполнителями плана сатаны. Таков был и Наполеон, несмотря на свою демоническую гордость.
