Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть вторая - Горький Максим (книги онлайн без регистрации txt) 📗
– Может, потому, что тут крепость. Молодой, худощавый рабочий, в стареньком пальто, подпоясанном ремнем, закричал:
– Крепость? А – что она? Ты мне про крепость не говори! Это мы – крепость!
Он ударил себя кулаком в грудь и закашлялся; лицо у него было больное, желто-серое, глаза – безумны, и был он как бы пьян от брожения в нем гневной силы; она передалась Климу Самгину.
– Царь и этот поп должны ответить, – заговорил он с отчаянием, готовый зарыдать. – Царь – ничтожество. Он – самоубийца! Убийца и самоубийца. Он убивает Россию, товарищи! Довольно Ходынок! Вы должны...
– Ничего я тебе не должен, – крикнул рабочий, толкнув Самгина в плечо ладонью. – Что ты тут говоришь, ну? Кто таков? Ну, говори! Что ты скажешь? Эх...
Он выругался, схватил Клима за плечи и закашлялся, встряхивая его. Раненый, опираясь о плечо женщины, попытался встать, но, крякнув, снова сел.
– Как же я пойду?
– Отпусти человека, – сказал рабочему старик в нагольном полушубке. – Вы, господин, идите, что вам тут? – равнодушно предложил он Самгину, взяв рабочего за руки. – Оставь, Миша, видишь – испугался человек...
Клим заметил, что все рабочие отступают прочь от него, все хотят, чтоб он ушел. Это несколько охладило, даже как будто обидело его. Ему хотелось сказать еще что-то, но рабочий прокашлялся и закричал:
– Самоубивец твой чай пьет, генералов угощает: спасибо за службу! А ты мне зубы хочешь заговорить...
Махнув рукою, Самгин пошел прочь, тотчас решив, что нужно возвратиться в город. Он видел вполне достаточно для того, чтоб свидетельствовать.
«Тот человек – прав: горнист должен был дать сигнал. Тогда рабочие разошлись бы...»
Он почти бежал, обгоняя рабочих; большинство шло в одном направлении, разговаривая очень шумно, даже смех был слышен; этот резкий смех возбужденных людей заставил подумать:
«Радуются, что живы».
Впереди его двое молодых ребят вели под руки третьего, в котиковой шапке, сдвинутой на затылок, с комьями красного снега на спине.
– Ничего, – бормотал он, всхрапывая, – ничего. Ноги его подкосились, голова склонилась на грудь, он повис на руках товарищей и захрипел.
– Кажись – совсем, – сказал один из них, другой, обернувшись, спросил Самгина:
– Вы – не доктор?
– Нет, – сказал Самгин и зачем-то прибавил: – Это – обморок.
Парня осторожно положили поперек дороги Самгина, в минуту собралась толпа, заткнув улицу; высокий, рыжеватый человек в кожаной куртке вел мохнатенькую лошадь, на козлах саней сидел знакомый извозчик, размахивая кнутом, и плачевно кричал:
– Куда? Не еду я, не еду! Сына я ищу! Но уже в сани укладывали раненого, садился его товарищ, другой влезал на козлы; извозчик, тыкая в него кнутовищем, все более жалобно и визгуче взывал:
– Да – отпустите, бога ради! Говорю – сын у меня...
– Мы все – дети! – свирепо крикнул кто-то. Тогда извозчик мешком свалился с козел под ноги людей, встал на колени и завыл женским голосом:
– Милые – не поеду-у! Не могу я-а... Его схватили под мышки, за шиворот, подбросили на козлы.
– Четверых не повезет, – сказал кто-то; несколько человек сразу толкнули сани, лошадь вздернула голову, а передние ноги ее так подогнулись, точно и она хотела встать на колени.
– Какие же вы люди? – кричал извозчик. «Жестокость», – подумал Самгин, все более приходя в себя, а за спиной его крепкий голос деловито и радостно говорил:
– На Васильевском Оружейный магазин разбили, баррикаду строят...
– Кто сказал?
– Наши...
– Ребята – в город! Кто в город, товарищи? Самгин присоединился к толпе рабочих, пошел в хвосте ее куда-то влево и скоро увидал приземистое здание Биржи, а- около ее и у моста кучки солдат, лошадей. Рабочие остановились, заспорили: будут стрелять или нет?
– Довольно, постреляли! – сказал коротконогий, в серой куртке с черной заплатой на правом локте. – Кто по льду, на Марсово?
За ним пошли шестеро, Самгин – седьмой. Он видел, что всюду по реке бежали в сторону города одинокие фигурки и они удивительно ничтожны на широком полотнище реки, против тяжелых дворцов, на крыши которых опиралось тоже тяжелое, серокаменное небо.
«По одинокому стрелять не станут», – сообразил он, чувствуя себя отупевшим и почти спокойно.
На Неве было холоднее, чем на улицах, бестолково метался ветер, сдирал снег, обнажая синеватые лысины льда, окутывал ноги белым дымом. Шли быстро, почти бегом, один из рабочих невнятно ворчал, коротконогий, оглянувшись на него раза два, произнес строго, храбрым голосом:
– Неправильно! Солдат взнуздан, как лошадь. А ежели заартачится...
Донесся странный звук, точно лопнула березовая почка, воздух над головой Самгина сердито взныл.
– Это – в нас, – сказал коротконогий. – Разойдись, ребята!
Но рабочие все-таки шли тесно, и только когда щелкнуло еще несколько раз и пули дважды вспорошили снег очень близко, один из них, отскочив, побежал прямо к набережной.
– Чудак, – сказал коротконогий, обращаясь к Самгину, – от пули бежит. И продолжал:
– Так я говорю: брали мы с полковником Терпицким китайскую столицу Пекин...
Рассказывал он рабочим, но слова его летели прямо в лицо Самгина.
– «Значит – не желаешь стрелять?» – «Никак нет!» – «Значит – становись на то же место!» Н-ну, пошел Олеша, встал рядом с расстрелянным, перекрестился. Тут – дело минутное: взвод – пли! Вот те и Христос! Христос солдату не защита, нет! Солдат – человек беззаконный...
На Марсовом поле Самгин отстал от спутников и через несколько минут вышел на Невский. Здесь было и теплее и все знакомо, понятно. Над сплошными вереницами людей плыл, хотя и возбужденный, но мягкий, точно как будто праздничный говор. Люди шли в сторону Дворцовой площади, было много солидных, прилично, даже богато одетых мужчин, дам. Это несколько удивило Самгина; он подумал:
«Неужели то, что случилось на том берегу, – ошибка?» Он легко поддался надежде, что на этом берегу все будет объяснено, сглажено; придут рабочие других районов, царь выйдет к ним...
Впереди шагал человек в меховом пальто с хлястиком, в пуховой шляпе странного фасона, он вел под руку даму и сочно убеждал ее:
– Поверьте, не могло этого быть... «Было», – хотел сказать Самгин, вспомнив свою роль свидетеля, но человек договорил:
– Он – циник, да, но не настолько...
Самгин обогнал эту пару и пошел дальше, с чувством облегчения отдаваясь потоку людей.
Дойдя до конца проспекта, он увидал, что выход ко дворцу прегражден двумя рядами мелких солдат. Толпа придвинула Самгина вплоть к солдатам, он остановился с края фронта, внимательно разглядывая пехотинцев, очень захудалых, несчастненьких. Было их, вероятно, меньше двух сотен, левый фланг упирался в стену здания на углу Невского, правый – в решетку сквера. Что они могли сделать против нескольких тысяч людей, стоявших на всем протяжении от Невского до Исакиевской площади?
«Да, – подумал Самгин. – Наверное, там была ошибка. Преступная ошибка», – дополнил он.
Все солдаты казались курносыми, стояли они, должно быть, давно, щеки у них синеватые от холода. Невольно явилась мысль, что такие плохонькие поставлены нарочно для того, чтоб люди не боялись их. Люди и не боялись, стоя почти грудь с грудью к солдатам, они посматривали на них снисходительно, с сожалением; старик в полушубке и в меховой шапке с наушниками говорил взводному:
– Ты меня не учи, я сам гвардии унтер-офицер! А девушка, по внешности швейка или горничная, спрашивала:
– Слышно – стреляете вы в людей?
– Мы не стрелям, – ответил солдат.
На площади, у решетки сквера, выстроились, лицом к Александровской колонне, молодцеватые всадники на тяжелых, темных лошадях, вокруг колонны тоже немного пехотинцев, но ружья их были составлены в козла, стояли там какие-то зеленые повозки, бегала большая, пестрая собака. Все было удивительно просто и даже как-то несерьезно. Самгин ярко вспомнил, как на этой площади стояла, преклонив колена пред царем, толпа «карликовых людей», подумал, что ружья, повозки, собака – все это лишнее, и, вздохнув, посмотрел налево, где возвышался поседевший купол Исакиевского собора, а над ним опрокинута чаша неба, громадная, но неглубокая и точно выточенная из серого камня. Это низенькое небо казалось теплым и очень усиливало впечатление тесной сплоченности людей на земле.
