Чертово колесо - Гиголашвили Михаил (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .TXT) 📗
На крытом режиме — всегда тишина. На строгом — шумнее: бесконечные планы, хаты, ломы, гномы, форточки, отмычки, пули, ножи, ружья, рыжьё… На усиленном, говорят, полный бардак. А на общем режиме — вообще пионерлагерь: люди за кило конфет или бубликов сидят, кто тещу утюгом по спине огрел, кто пять мешков семечек с повозки украл…
Но сам Нугзар ни усиленного, ни общего не видел — сразу попал на строгий. Перед первым громким делом воры научили его: «Делай так страшно, чтобы сразу всем видно стало, кто ты есть и на что способен ради справедливости. Если повяжут — так на строгач пойдешь, где люди сидят, а не на усилок или общак, где бардак, грязь и вонь, шушера друг друга петушит и пичужит!»
Тогда он один поднялся на восьмой этаж гостиницы «Иверия», где кололся вор, уличенный в крысятничестве и, главное, в стукачестве, и приказал, под пистолетом, вору выкинуться из окна, сказав: «Если выпрыгнешь — шансы выжить у тебя есть, если нет — смерть через пулю!» Тот попросил дать последний заход и стал набирать все, что было в пузыре. Нугзар стоял над ним с пистолетом. Бывший вор глаз не поднимал, знал, что это неизбежно, дрожащими руками никак не мог попасть в вену. После прихода попросил: «Застрели!» — но Нугзар дулом указал на балкон: «Нет, сам… На тебя пулю жалко».
Это дело сразу дало ему имя, но стоило семи лет строгого режима. Что ж, звание вора тогда не давалось просто так, как сейчас оно покупается ничтожными людишками. Тот, кто не сидел в тюрьме, вором стать не мог (за редким исключением, вроде покойного Димы Лордкипанидзе). Не сидевший в тюрьме вор — оскорбление: как же ты можешь разбирать и судить, если не знаешь сам, что к чему? Если не знаком с людьми и вожаками, не понюхал пороха и дыма? А Нугзар уже тогда знал, что станет вором в короне, у которого на коленях, в знак чистоты и непокорности, будут вытатуированы звезды, а на спине — храм.
Он решил встретить О после лекций. Увиливая от велосипедистов, двигался по обочине. Не купить ли ему велосипед?.. В детстве он гонял по району, даже умудрялся подниматься на Черепашье озеро. Зато какая радость обуревает на спуске, когда мчишься с ветерком!.. Потом приходы морфия заменили ему этот ветерок…
На скамье в садике стал ждать. Правильно ли он сделал, послав письмо и сняв с себя самовольно и поспешно звание? Это орден или медаль можно потерять — новые выдадут, а звание… Воровской закон жив, но он не для всех. Наверняка будет ломка жизни и законы станут другими — и среди белого, и среди черного мира.
«Рыба ищет, где лучше, а человек — где глубже дерьмо» — повторял начальник оперчасти в Караганде. — Встречают по статье, а провожают после срока… Если, конечно, не докрутят себе пару-тройку гнедых», — шутил за стаканом коньяка. За коньяк и деньги начоп не вмешивался в дела Нугзара, державшего зону, и предпочитал с ним обговаривать все важные дела, пуская мелкие на самотек: «Пусть себе катятся ветчиной по Малой Сенной… Потехе — время, а делу час — и то много». И давал свидания жене, которая, в числе прочего, обязательно привозила Нугзару надушенный «Шанелью» платок, надолго отбивавший зонную вонь…
За вереницей мыслей он не заметил, как О отделилась от студентов и пошла к его скамейке.
— Ты сегодня как небесная куколка! Это тебе! — протянул он фиалки, купленные на ходу (а на том свете Варлам Ратиани покачал головой: «Фиалки?.. Куколка?.. Для этого я тебя короновал?»)
— А это — тебе! — протянула О бумажник. — У тебя же нет? Вот будет.
Нугзар смешался. Никогда у него не было ни бумажника, ни портмоне, ни кошелька, всегда только чужие лопат — ники лохов. Что ж, теперь и он — никто…
— Знаешь, у нас, если дарят бумажник, в него обязательно кладут монетку, — Нугзар осматривал отделения, пахнущие кожей.
О кивнула:
— У нас тоже. Там есть.
Да, в самом маленьком отделе лежала неизвестная монетка с письменами, похожими на грузинские.
— Что это? Китайские деньги?
— Таиландская монетка.
— Как похожи некоторые буквы! — стал Нугзар изумленно вглядываться в знакомые очертания, хотя где Таиланд и где Кавказ?..
— И мы похожи, хоть и разные…
Она села к нему на колени, и он не смущался, что мимо шли люди, а она целовала его, приговаривая:
— Счастье, счастье, счастье…
Потом был неприметный китайский ресторанчик, где работали знакомые О и была настоящая китайская кухня, которая Нугзару, в отличие от Сатаны, пришлась по желудку.
За пирожками и лапшой с молодым бамбуком Нугзар сообщил, что он переехал к спящему голландцу, так что пока есть где жить.
— А хочешь, женись на мне! — озорно предложила она. — Станешь Нугзар О!
— Я женат, — вздохнул Нугзар.
— Ну и что? Мужчина может иметь много жен. Это его природа, — отмахнулась детской ручкой О. — Станешь Нугзар О-Чжуан-цзы.
— Нет, спасибо. Нугзара О-Чжуан-цзы не будет. Хочешь, пойдем ко мне?.. Там такая старинная кровать… — предложил он.
— А стол? Не расшатан?
— Нет. Крепкий. Есть и подоконник.
Денег с них китайцы не взяли (О иногда помогала им с переводами). А старый хозяин — копия Синука из Роттердама — милостиво помахал сухой лапкой. Встать со своего кресла он, очевидно, не мог, как и Синук после своего героинового чая.
Так прошло несколько дней. Нугзар жил у Норби. Тот оказался пьяницей необременительным (чего опасался Нугзар, ненавидевший пьяные откровения): с утра шел за бутылкой дешевого шнапса и сосал ее целый день, запивая пивом. Что он делал в своей комнате — Нугзар не знал: оттуда ничего не доносилось. Пару раз в замочную скважину он видел, что Норби лежит в одной и той же позе в наушниках. Он почти не ел и на кухне появлялся редко. Нугзар чувствовал себя свободно, хотя тоже из своей комнаты выходил нечасто.
О привела у Нугзара в порядок кухню и комнату, но встречались они у нее, где все было слишком приспособлено для постели (шторки, фонарики, пуфики), так что Нугзар подозревал, что О раньше не только сидела в витрине, но и работала на дому. Ну и что? Чем больше понимал он ее женскую суть, тем сильнее хотел ее.
Он никогда не тяготился одиночеством: в камерах перед глазами — пустота и серость бетона, и желчь вечно-горящей лампочки в забрале, а внутри, под черепом — картины, видения, сны. И надо уметь входить в них, как в живую жизнь, чтобы не умереть от тоски.
В зонах он много читал, но что за книги?.. Или школьные учебники, или брошюры про пятилетки, партийцев, целину и стройки, или Короленко, Успенский, бесконечные рваные тома Мельникова-Печерского про Сибирь, скиты и секты. Хотя было время, когда медсестра в Караганде (влюбленная в него) носила ему книги из дома. Нугзар тогда прочел всю русскую классику и с тех пор стал более осмотрительно, осторожно и вдумчиво относиться к русским, хотя, конечно, в воровском мире признаются только две нации: хороший или плохой человек, наш или не наш, свой или чужой.
«А может быть, я поспешил с письмом на сходку? Зачем было торопиться?»
Но нет, он решил завязать. Самолично снял с себя звание вора, как его друг детства Алеко Гелбахиани. И что? Все стали Алеко уважать еще больше. Если чистый человек по тем или иным причинам не хочет и не может дальше быть вором, то нет основания для претензий… Конечно, тут, в Голландии, со званием вора и со старыми связями, осесть легче, но тогда надо продолжать воровскую жизнь, а этого Нугзар как раз и не хочет. Нет, сделал он правильно.
Теперь он — не в первый раз — оказался один на один с жизнью, новой по языку и понятиям. Что будет дальше? Ему уже сорок, и это немало, чтобы запросто вклиниться в здешнюю мишуру. Поздно… Или почти поздно. С изнанки жизнь на Западе не казалась такой цветной и нарядной.
Яркая — если есть деньги. Если Сатана привезет деньги и цацки, если марка уйдет с аукциона, можно будет открыть что-нибудь и жить себе припеваючи. Да вот хотя бы китайский ресторан или грузинский… Сатану поставить привратником, надеть на него чоху с газырями… Повара выписать… Плохо, что рядом нет друзей. Это да. Ну, а остальные… Он привык годами не видеть родителей и жену. И сейчас то же самое. Судьба!
