Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя - Синицин Игорь Елисеевич (читать книги txt) 📗
Три с половиной года без отпуска пролетели в Швеции незаметно. Мне уже полагалось возвращаться на Родину. Но тут произошел инцидент, который весьма серьезно сказался на моей дальнейшей карьере. Я случайно столкнулся с фактом казнокрадства моего шефа, заведующего бюро АПН.
Дело было так. NN ездил в отпуск в Союз, к дочерям, каждое лето, но в 1965 году почему-то решил отправиться в Москву в ноябре. До той поры я не имел никакого отношения к финансам бюро АПН, то есть не вел финансовых книг и отчетов, не получал деньги в банке и не выплачивал их по счетам типографии «друзей» за печать и рассылку наших изданий. А их уходило много. Каждые десять дней выходил тиражом 20 тысяч экземпляров иллюстрированный журнал на шведском языке «Новости из Советского Союза». Почти каждый месяц многотысячными тиражами печатались пропагандистские книги, брошюры, буклеты и за счет АПН рассылались шведской почтой бандеролями по всей Швеции.
Хотя я и не передавал типографии коммунистов никаких денег, а оплата по счетам этой фирмы, называвшейся «План-трюк», была своего рода формой передачи материальной помощи КПСС шведской компартии, у меня сложились теплые, дружеские отношения с директором типографии Ларсом Бигандером. Коммунист Ларс был когда-то очень известным шведским боксером, хорошо разбирался в спорте, и я всегда консультировался с ним, когда получал из Москвы заказы на спортивные очерки и репортажи. Кроме того, мы оба любили прекрасные пирожные со взбитыми сливками, которые выпекались в кафе поблизости от типографии. Кофе там тоже был отменный.
Как раз в разгар отпуска NN, когда его не было в Стокгольме, директор типографии позвонил мне в бюро и сказал, что в связи с окончанием года компартия хотела бы уплатить свои долги. Поскольку наши выплаты ей составляли существенную сумму, он попросил авансом, в счет печати и рассылки следующего номера нашего журнала, 25 тысяч шведских крон.
Я сказал, что передам его просьбу в Москву и думаю, что деньги они получат. В тот же день я дал соответствующую телеграмму в АПН. Назавтра мне сообщили, что в шведский банк, куда поступали деньги АПН, направлена необходимая доверенность на мое имя и требуемая сумма.
Еще через день я получил деньги, созвонился с Ларсом и поехал передавать ему аванс. Его кабинет был отгорожен стеклянной стеной от шума остального помещения типографии. Я уселся на стул перед его письменным столом, вынул конверт с деньгами и пересчитал 25 тысячных купюр. Бигандер деловито выписал мне квитанцию на получение 25 тысяч крон, потом взял деньги, снова пересчитал, а затем вынул из этой пачки две тысячные банкноты и протянул мне.
Я оторопел.
– Чего ты, Ларс?! – спросил я друга и не взял деньги.
– Да NN всегда так делал… – ответил мне Бигандер. – Фактически стоимость журнала составляет двадцать три тысячи крон…
Он протянул мне из своей папки фактуру с подтверждением этой суммы и добавил:
– А что, нам трудно, что ли, подписать счет на двадцать пять тысяч для Москвы? Ведь свои деньги мы получили, а твой шеф в первый раз, когда платил по счету за типографские расходы и бумагу, сказал, что ему дают по графе на представительские расходы слишком мало денег и он хотел бы иметь неподотчетный резерв. Так сказать, «черную кассу». Шведские фирмы часто это делают для постоянных клиентов. Мы, конечно, согласились… Москве сообщили, что стоимость наших услуг выросла на две тысячи за номер журнала… А раз ты не хочешь брать, то мы оставим до него…
Как и всякий нормальный советский человек, я слышал, что при «развитом социализме» была сильно развита и коррупция. Но прямое столкновение с казнокрадством меня просто ошеломило. Тем более что две тысячи крон составляли месячную зарплату заведующего бюро. А получал он эти деньги, как следовало из слов Бигандера, регулярно.
Я не спал всю ночь и думал, что мне делать. Писать шифровку в Москву Буркову было для меня нереальным, так как я по своей должности не был допущен к шифропереписке. Но возмущение мое столь крупным, регулярным и наглым казнокрадством, да еще разведчиком из ГРУ, разгоралось.
С кем я мог поделиться столь неприятным открытием? Единственно, что мне было доступно, так это пойти к послу, как моему прямому начальнику в отсутствие заведующего бюро, и рассказать ему всю историю. Я решил так и сделать.
Утром посол Белохвостиков, отнюдь не политический деятель, какими бывают сильные главы дипломатических миссий, а так называемый карьерный дипломат, смертельно боявшийся своего мидовского начальства, выслушал мое сообщение. Он, видимо, испугался крупного скандала, который мог бросить тень и на него. Трусоватый Белохвостиков почмокал губами, осудил NN, но просил меня ничего не предпринимать, а подождать возвращения заведующего бюро из отпуска, чтобы разобраться с этим делом. А я и не собирался больше ничего делать, переложив тяжелый груз подозрений с себя на подбитые ватой плечи дипломатического фрака «его превосходительства». Однако, как выяснилось позже, расслабляться мне было рано. Посол за моей спиной предпринял все-таки кое-какие меры, чтобы быстро перевести возможный коррупционный скандал без какого бы то ни было разбирательства в Швеции в Москву и «пустить поезд» на меня. Как оказалось, Белохвостиков дал в АПН, Буркову, шифротелеграмму, в которой просил срочно вернуть в Стокгольм из отпуска NN, а Синицина после этого немедленно отозвать.
Заведующий бюро появился в Швеции уже в самом начале января, а спустя пару дней я получил обычную шифровку о том, что мне за истечением срока командировки разрешено вернуться в Москву. Я был рад, поскольку работал в Швеции три с половиной года без отпуска и мне столь длительная загранкомандировка стала приедаться. Сборы были недолгими, в середине января я уже был дома.
Беседы с Бурковым я не удостоился, хотя это было принято, но я не придал этому значения. Зато в редакции, из которой я уезжал в командировку, меня очень тепло встретили и старые друзья, и новые коллеги. Правда, тех, кто пришел в редакцию после моего отъезда за рубеж, я знал только заочно, по телефону, обменивался с ними материалами по телексу и приветствиями по нашим праздникам. Коллеги и друзья еще ничего не знали о случившемся в Стокгольме. Все, в том числе и я, думали, что командировка закончилась успешно, тем более что ответственный редактор объявил о двух благодарностях, которые вынесены были за литературные материалы и фото, подготовленные по ленинской тематике и визиту Хрущева в Стокгольм.
Сдавая на третий день после возвращения загранпаспорт в управление кадров, я получил на руки приказ об отпуске на три месяца – по месяцу за каждый полный год работы за рубежом. Меня такой отпуск обрадовал, я начал строить планы на него. Но, как говорится, «недолго музыка играла». В ближайший понедельник по домашнему телефону мне было передано приказание явиться на следующий день на закрытое собрание партийной организации главной редакции стран Западной Европы для обсуждения моего «персонального дела». Но я еще не понимал, какого «персонального»?.. Что я совершил?..
В шестнадцать часов следующего дня меня провели в самую большую редакционную комнату, где собралось человек сорок знакомых и незнакомых мне товарищей по партии. Секретарь партбюро явно ждал кого-то и не начинал собрания. Наконец, в комнату торжественно вплыли секретарь парткома АПН Женя Мельников и заместитель Буркова, курировавший нашу редакцию, Георгий Федяшин. Как выяснилось, им-то Бурков и поручил раздавить меня.
Председательствовал на собрании старый коммунист, воевавший еще с Фадеевым в том партизанском отряде, с которого был списан знаменитый роман «Разгром», Василий Петрович Рощин. После Гражданской войны он долго и успешно служил во внешней разведке, но в 1953 году был уволен в отставку. Он давно был на пенсии, славился своей независимостью от мнения начальства, за что, вероятно, и был удален в расцвете сил и опыта из ПГУ. Много лет он работал в главной редакции стран Западной Европы и был ко времени моего возвращения на Родину уважаемым секретарем парторганизации ГРЗЕ. Василий Петрович и открыл собрание с единственным пунктом повестки дня – «Персональное дело бывшего заместителя заведующего бюро АПН в Швеции Синицина». У многих присутствующих с удивлением вытянулись лица, а некоторые с подозрением уставились на меня. Слово для доклада попросил секретарь парткома Мельников.
