Валентина. Мой брат Наполеон - Кеньон Фрэнк (читаем книги .TXT) 📗
— Парламент, — начал Жозеф мрачно, — никогда не согласится на продажу Луизианы.
— В любом случае глупо отказываться от французских владений в Новом Свете, — добавил Люсьен.
Взбешенный сопротивлением братьев и тем, что парламент может попытаться сдержать его, Наполеон властно заявил:
— Я продам Луизиану, что бы ни говорил парламент.
— Это противоречит конституции! — вскричал, неистово жестикулируя, обычно сдержанный Жозеф.
— Допускаю, — величественно произнес Наполеон, продолжая мыться.
— Предупреждаю тебя, Наполеон, — возбужденно проговорил Жозеф, — если ты и дальше станешь действовать подобными методами, я буду вынужден открыто выступить против тебя.
— И это заявляет мой старший брат, — усмехнулся Наполеон, — глава нашей семьи.
— Это место принадлежит мне по праву, — продолжал бушевать Жозеф. — Мне следовало с самого начала занять его, а не уступать тебе.
Наконец вышедший из себя Наполеон выскочил из ванны и подобно озорному мальчишке окатил Жозефа и Люсьена водой, хотя ему было вовсе не до шалостей. Братья, мокрые с головы до ног, но не умиротворенные, отступили и возобновили атаку в полдень в библиотеке Наполеона. С обеих сторон было сказано множество неприятных и горьких слов; в конце концов Наполеон швырнул в Люсьена табакерку, но тот, ловко уклонившись, растоптал ее.
— Вам будет интересно узнать, — заявил Наполеон, — что я принял предложение продать Луизиану за двенадцать миллионов американских долларов, и ни вы, ни парламент ничего не сможете поделать.
Немного погодя Жозеф все-таки сдался и принес извинения, но Люсьен остался непреклонным. Он написал и опубликовал анонимно памфлет, в котором выступал за восстановление монархии, давая понять, что Наполеон должен взять на себя роль крестного отца нового короля; и это он писал о Наполеоне, который сам мечтал о королевской или императорской короне. Ловкий и расторопный Фуше быстро установил личность автора и пришел, как и Наполеон, к выводу, что стойкий республиканец Люсьен таким путем попытался дискредитировать первого консула в глазах сторонников республиканской формы правления.
Но я забежала немного вперед.
— Люсьену конец, — заявил Наполеон, когда пришел навестить меня на другой день после неудавшегося покушения.
— Конец? В самом деле конец? — спросила я. — Не могу поверить. Ведь у тебя так сильно выражено чувство семейной привязанности, которое всегда преобладало над другими чувствами.
— Конец как министру внутренних дел, Каролина, — улыбнулся он несколько неловко. — Я произведу его в послы и направлю в Испанию. Ты, Каролина, согласна? — взглянул Наполеон на меня полушутя, полусерьезно.
В самом деле он вверял мне свои сокровенные планы и вполне искренне спрашивал моего совета? Если это действительно так, то я, безусловно, добилась значительных успехов!
— Считаю это мудрым и благородным поступком, — ответила я убежденно.
— Чувство семейной привязанности? — усмехнулся Наполеон. — Теперь у меня нет особой привязанности, кроме как к тебе.
Конечно же, он преувеличивал, поскольку никогда полностью не мог освободиться от обязательств по отношению к членам своей семьи, но было приятно сознавать, что я неожиданно выдвинулась на первое место.
— В сражении у Маренго я больше всего боялся, что, если меня убьют, моими преемниками будут никуда не годные братья, — проговорил Наполеон с грустью. — Но хватит! Все эти разговоры порядком тебя утомили. Как неосторожно с моей стороны! Ты должна отдыхать и избегать волнений, пока не родишь. Я стану молиться за благополучный исход.
— Ты… и молиться? — осмелилась я поддразнить.
Наполеон громко рассмеялся.
— Ты права, маленький непочтительный бесенок, я предоставлю молиться нашей преданной мамочке.
Я до сих пор ясно помню свои первые роды. Обо мне заботились три доктора и самая важная в тот момент персона — акушер. В революцию мужчины-акушеры вышли из моды, но Наполеон настоял, чтобы позвали этого франтоватого маленького человечка; причем только потому, что первого ребенка Жозефины принимал именно акушер, и Наполеон безоговорочно верил в их мастерство. Во время мучительных предродовых схваток он часто заходил в мою комнату, спрашивая нетерпеливо, долго ли ему еще ждать, словно сам был отцом будущего ребенка. Такое его поведение, поверьте, радовало меня больше всего. В один из моментов я слабо различила лицо Жозефины, склонившейся надо мной.
— Я хочу акушерку, а не акушера, — пожаловалась я.
— Дорогая, с акушером значительно меньше риска. Повивальные бабки, как и в мое время, слишком невежественны, суеверны и чересчур небрежны. У них всегда больше смертных случаев, чем у акушеров.
— Смертных случаев! Вы обрадуетесь, если я умру.
— Милая, я вас очень люблю!
— Милая! — фыркнула я.
— Так нежно, как вы только сами позволите, — сказала Жозефина, поднося чашку к моим губам. — Выпейте вот это.
— Ты хочешь меня отравить?
— Дорогая, это всего лишь сильное успокаивающее средство, прописанное акушером. Оно значительно уменьшит боль.
— Выпей, Каролина, — сказал Наполеон.
Послушно проглотив горькую микстуру, я вскоре почувствовала, будто парю в воздухе. Заметно утихшая боль, казалось, принадлежала кому-то другому существу. Через секунду или две я услышала, как мама спорила с Жозефиной относительно применения наркотиков. Мол, это воля Божия, чтобы женщины рожали в муках. Употреблять успокаивающие снадобья — значит противиться Его воле.
— Мадам Бонапарт, — проговорила мягко Жозефина. — Бог создал человека, а человек создал наркотики, тоже с Божьего благословения.
Я почти полюбила Жозефину в это мгновение.
Продолжая парить, я утратила всякое ощущение времени. Откуда-то издалека до меня доносились чьи-то плохо различимые голоса, но вот один, сильный и ясный, привлек мое внимание. Он принадлежал Наполеону.
— Голова настоящего Бонапарта!
Он, конечно же, имел ввиду крупные размеры, как у всех у нас. Но меня в данный момент больше всего интересовала совсем другая часть тела моего ребенка. Прежняя уверенность улетучилась. В страхе, что это может быть девочка, я с нетерпением ожидала окончательного ответа.
— Мальчик, мальчик! — закричал Наполеон, вне себя от радости.
— Ошибиться невозможно, — хихикнул акушер. — При таких внешних данных.
«Голова Бонапартов, — думала я сквозь дремоту, — другие важные внешние подробности, безусловно, Мюрата».
— Здоровый, крепкий мальчик, — проговорил Наполеон.
— Ахилл, — пробормотала я давно подобранное мною имя. — Твой Ахилл, Наполеон.
— Разумеется, — отозвался он. — Мне, как главе семьи, принадлежат все дети моих братьев и сестер.
Но этот, пообещала я сама себе, будет значить гораздо больше всех остальных.
Почти засыпая, я, тем не менее, была еще в состоянии почувствовать возникшую вдруг напряженность. Как сквозь туман я видела Наполеона. Он смотрел на Жозефину.
— Еще раз минеральные источники, — бросил коротко он.
— Попробуй их сам, — мгновенно взорвалась Жозефина.
— Где Мюрат? — проговорила я с упреком.
— В Дижоне, — ответил Наполеон.
Тут я вспомнила, что Наполеон не разрешил Мюрату приехать на роды, однако возмущаться не стала. Во всяком случае, я была для этого слишком слаба. Предстояло любыми способами преодолеть сохранившиеся у Наполеона предубеждение к нашему браку. Через несколько дней, когда Наполеон и словами и делами доказал свою безграничную привязанность к маленькому Ахиллу, я решила действовать по-другому.
— Я прекрасно понимаю, Наполеон, что Мюрат очень нужен в Дижоне, но…
— В Италии, — перебил он. — Я приказал ему отправиться в Италию.
В Италию! Все дальше и дальше от меня!
— Знаю, не моя вина и не твоя, — продолжала я твердо, — что Мюрат лишен радости увидеть сына. Пожалуйста, разреши мне поехать к нему в Италию.
— Ты действительно хочешь к нему?
Тон голоса Наполеона заставил меня пристально взглянуть на него.
