Тайная жизнь растений - Сын У Ли (серия книг .txt) 📗

После того, как родственник Сунми зашел в дом, бросив мне на прощание предупреждение, больше похожее на угрозу, передо мной появился мой брат. Унижение, которому я только что подвергся, было для меня не таким ударом, как отстраненность и холодность Сунми. Я лег на землю — хотелось сжаться в комок, но брат не дал мне этого сделать. Кто-то позвонил ему. Кто, если не Сунми? Однако это уже ничего не меняло. Лицо брата было пунцовым, в глазах — бешенство. Он поднял меня, его губы шевелились, как будто он хотел что-то сказать, но это были только отдельные звуки, которые не превращались в слова. Он схватил меня и потащил прочь со двора. Брат был чертовски силен, я не мог сопротивляться. Он тащил меня за собой, как щенка, и я послушно следовал за ним. Мне показалось, что он хочет убить меня, и думаю, я был недалек от истины.

Наконец, он швырнул меня на газон. Между многоэтажкой и проезжей частью был разбит небольшой парк. Установленные в нескольких местах фонари плохо освещали темную улицу; наверно, было уже совсем поздно, потому что вокруг не было ни души. Если брат и правда решил от меня избавиться, место для этого он выбрал вполне подходящее. Он навалился на меня и стал колотить что есть мочи. Однако уверенности в его движениях было все меньше и меньше. Он весь будто посерел, стыдясь своего замешательства. Он размахивал кулаками, но явно не знал, что предпринять. Кажется, он продолжал бить меня уже не от злости, а скорее от бессилия. Я понимал это и не мог сопротивляться. Я просто терпел удары. Я считал, что брат бьет не меня. Иначе мое чувство к Сунми перестало бы быть той идеальной любовью, которая не принимает в расчет обстоятельства и условия жизни. Но брат, похоже, думал, что бьет меня, а я не мог игнорировать его мысли просто потому, что они не совпадали с моими. Я уважал его мнение. У меня на лице была кровь. Моя одежда была запачкана кровью, его — тоже. Но я не чувствовал боли.

— Ты дерьмо, ты сукин сын, — сбивчиво выкрикивал брат. — Ты мешаешь всем, исчезни, исчезни, пропади куда-нибудь.

В конце концов, его крик перешел в рыдания. Я молчал, а он плакал. Жаль, он был не настолько глуп, чтобы не понять насколько унизительно его положение. И, к несчастью, его ума вполне хватало, чтобы понять, что я, его брат, являюсь причиной этого унижения.

Я хотел, чтобы он говорил со мной прямо и откровенно. Например, сказал бы просто: «Отстань от Сунми, она моя девушка, даже смотреть не смей в ее сторону!» Тогда я мог бы отвечать. Но он ничего такого не говорил. Он не хотел вступать со мной в диалог. Гордость не позволяла ему разговаривать с таким дерьмом, таким сукиным сыном, как я. И я это понимал.

Через три дня я ушел из дома, но желание брата, чтобы я исчез, было ни при чем. Побои, страх перед братом — все было ни при чем. Уж пусть он меня простит, но я был ему не по зубам. Что он мог сделать мне? Самое большее — обозвать дерьмом и сукиным сыном, поколотить в запале, а потом расплакаться от бессилия. С его непомерной гордостью он мог ранить и заставить страдать только самого себя. Все это было ни при чем. Не из-за брата я ушел из дома, я ушел из-за Сунми. Забыть ее холодное равнодушие я не мог. Перед глазами стояла она: вот она выглядывает из-за спин столпившихся прохожих, а на лице у нее недоумение и страх, вот мать уводит ее в дом, обняв за плечи, она оборачивается — и я вижу ледяной блеск ее насмешливой улыбки. Закрываю глаза — не могу забыть, открываю — и снова тот же мерцающий отблеск. Мне не было больно, когда брат избивал меня — наверно, ее презрительная усмешка подействовала на меня, как заморозка, и я ничего не ощущал. Никаких намеков на то, что заморозка отойдет, не было. В таком состоянии невозможно было жить нормальной жизнью. Время шло, а я, будто под анестезией, ничего не чувствовал. Подготовка к вступительным экзаменам какое-то время занимала меня, но теперь я не мог учиться.

Я не мог больше жить с братом в одной квартире. Он постоянно напоминал мне о Сунми. Последней каплей стали слова, сказанные мне матерью. Она отнеслась ко мне, как к последнему негодяю.

— Как же ты мог? Что брат тебе сделал?..

На мой взгляд, она возмущалась гораздо больше, чем следовало. По ее реакции можно было подумать, как будто это на нее, замужнюю женщину, кто-то позарился. Бред, конечно. Ее наши с братом дела вообще не касались. А если уж она решила вмешаться, то было бы правильнее сохранять нейтралитет. Но справедливости от нее ждать не приходилось, так что вывод напрашивался сам собой — не надо было ей лезть. Мне было нечего терять, дом стал мне ненавистен, тогда я готов был жить, где угодно, лишь бы не оставаться в нашей квартире. Я уже сбежал из дома однажды, так что в моем тогдашнем состоянии было нетрудно решиться на это еще раз.

Выходя из квартиры, я в качестве символической церемонии, знаменующей мой уход из дома, прихватил с собой фотоаппарат брата. По-детски наивно я думал, что, поскольку фотоаппарат очень дорог брату, поскольку это даже больше, чем просто вещь для него, то, забрав фотоаппарат, я смогу отнять у брата что-то очень дорогое, смогу оторвать и унести с собой кусочек его души. Ведь фотоаппарат был его глазами, был его словом. Зоркими глазами и правдивым словом. Без фотоаппарата он не мог ничего увидеть, не мог ничего высказать. Нетрудно себе представить, как он будет расстроен, взволнован, шокирован, когда обнаружит пропажу. Уходя из дома с фотоаппаратом, с его глазами и словом, я сжигал мосты, обратной дороги мне не было. Отрезав пути к отступлению, я сам себя назначил боевым генералом, которому остается только решительно атаковать. Кроме того, фотоаппарат был дорогой и мог принести мне реальную пользу, когда я уйду. Выходя из дома с фотоаппаратом брата на плече, я несколько раз ухмыльнулся. От необъяснимого удовольствия легонько щекотало плечо, по всему телу бегали мурашки.

Хозяин магазина техники был более чем доволен. Разглядывая фотоаппарат со всех сторон, он спрашивал, не жалко ли мне расставаться с такой драгоценностью, а у самого слюнки уже так и текли. Вещь и вправду была стоящая: мать купила фотоаппарат по просьбе брата во время поездки в Японию, это был Никон FM2, потом к нему еще докупили объектив 135 на 200 миллиметров. Было сразу видно, что это аппарат для профессионалов. Вместо того чтобы назвать цену, продавец осторожно поинтересовался, сколько я хочу получить за фотоаппарат, было видно, что он хочет быть вежливым со мной. Но он ошибался во мне — я ни черта не знал про фотоаппараты и мне было плевать на его дружелюбие. С полным безразличием я сказал, что возьму столько, сколько он заплатит. Наверно, в тот момент со стороны казалось, что я очень страдаю. Видимо, мое выражение лица внушило ему жалость, и он решил, что я переживаю, потому что должен расстаться с тем, что для меня чуть ли не дороже жизни. Последовали дежурные слова похвалы — мол, вы так аккуратно обращались с фотоаппаратом, он как новенький — продавец пытался продемонстрировать сочувствие. Повторяя, что пользовался ли я камерой или нет — на цену это почти не влияет, он назвал кругленькую сумму, которую готов был отдать. Оказалось гораздо больше, чем я ожидал. Я еле сдержался, чтобы вслух не высказать своего удивления. Но тут же сориентировался в ситуации и печально кивнул, изображая фаната фотографии, расстающегося со своим фотоаппаратом, который берег как зеницу ока. Мой собеседник сориентировался не хуже меня и открыл кассу, изо всех сил стараясь показать, что он понимает мои чувства. Мы оба играли, как в пьесе. Интересно, бывают люди, которые не играют? Разве могло быть по-другому, если мой собеседник заранее распределил роли, и мне оставалось лишь говорить соответствующий текст? Наша жизнь один сплошной спектакль.

Прежде чем отдать мне деньги, продавец спросил мое имя и номер телефона — чистая формальность, но вдруг пригодится. Ну что ж, эта часть пьесы была несложной, я не стал отказывать ему.

— Конечно.

Я взял протянутую мне бухгалтерскую книгу и записал наш домашний адрес — немного поколебавшись, вместо своего имени я вписал туда имя брата и его номер. Тайно продать вещь, принадлежащую брату, дело неблаговидное, но врать даже об имени владельца казалось мне уже полным абсурдом. Как будто в подтверждение того, что его просьба была лишь формальностью, продавец, даже не взглянув в книгу, отдал мне деньги.