С видом на Нескучный - Метлицкая Мария (читать бесплатно полные книги .TXT, .FB2) 📗
Одинокая тетка была невредной, но бестолковой и бесхозяйственной. Любила собрать подружек и крепко поддать. Пьянела быстро и тут же начинала жаловаться на жизнь – дескать, досталось ей по самое не балуйся: привезла стерва-сеструха девку и бросила, расти как умеешь, теть Дунь! Живите как сможете. Тетка плакала пьяными слезами и поносила Танину мать. Подружки сочувствовали. А Таня от обиды ревела – неужели она обуза? Неужели тягость, тяжелая ноша и страшный крест? Разве она не помогает тетке, не моет полы, не варит суп, не подает чай, когда та болеет, не бегает в магазин и в аптечный киоск, не копает картошку? Неужели она такое невыносимое бремя для тети Дуни? И учится почти на «отлично», и вязать научилась, и шить! И картошку жарит вкуснее Дуни. Дуня-то безрукая, ничего не умеет. Это не Танькины слова, так говорят бабы в деревне.
Когда Тане исполнилось четырнадцать, Дуня вышла замуж. Вернее, привела в дом сожителя, которого подобрала на автобусной остановке.
Это был мужик неопределенного возраста, испитой, высохший, с мутным, не фокусирующимся взглядом – наверняка бомж со стажем, давно не надеющийся на свою счастливую звезду – неужели даже такой, как он, может быть кому-то нужен? Оказалось, что нужен. Дуня ожила, захлопотала, забегала. Отмыла Виталика в бане, постригла, залечила ссадины и синяки, купила новую одежду. Дунина жизнь наполнилась смыслом.
Помолодевшая, она громко смеялась и на лавочных посиделках с бабами без конца повторяла «мой, мой»: «мой срубил старую яблоню», «мой окопал картоху», «мой попросил блинов».
Бабы все понимали – замуж Дуня так и не сходила, любовь не понюхала – так, все между делом, на сеновале или в сенях. Дурная баба, пустая, но не вредная, не обидчивая и добрая, сама нищая, а последним куском поделится. Да и девку чужую в детдом не сдала, пожалела. А ведь могла, и кто бы ее осудил? Вся семья была бестолковая, мать еще и безрукая, Дунька в нее. Отец слабый, пил да плакал. Сестра-кукушка. А брат Колька вообще сгинул, как не было – сел, убили, сам помер? Кто знает…
Правда, и Дунькин «муж» уж совсем сомнительный. Кто он, откуда, чего от него ждать? Может, вор, может, сиделец. Рассказывает, что жена выгнала – вот и остался на улице. А там кто его знает! Отъевшийся, отмытый и одетый в чистое, Виталик оказался вполне ничего – бланши сошли, царапины зажили, сложен он был хорошо, мускулист, поджар, ловок. И дров напилит, и огород вскопает, и крыльцо починит. Пил, кстати, в меру – по выходным и праздникам. О себе говорил скупо: жил в городе, работал водопроводчиком. Были семья, дочь, квартира. А потом все, кирдык. Жена изменила, начал бухать, и вся жизнь покатилась под откос. Ему и верили, и не верили – где она, правда, никто не узнает.
А счастливая Дуня летала. Крутилась у печки, роняла кастрюли и сковородки, материлась, когда подгорали блины – а подгорали они всегда. Сделала себе шестимесячную и стала похожа на овцу – в мелких кудрях, с розовыми деснами и постоянной блаженной дурацкой улыбкой.
Таня чувствовала, что молодым мешает. Уходила к подружкам, задерживалась в школе. Думала об одном – доползти до лета, до окончания восьмого класса, сдать переходные, получить аттестат и – тю-тю! Уехать, сбежать. Сбежать из этой деревни, от дурной влюбленной тетки, от этого странного, молчаливого и непонятного мужика – вроде не злого, не страшного, но почему-то Таня его боится. Точнее – опасается.
Вопрос был в другом – куда бежать, куда податься? В Москву страшновато, в Саратов не хочется. Была она там с классом, не понравилось.
Если уж ехать, то в большой, настоящий город! Или начинать новую жизнь проще в провинции?
Но и не это самое главное. Самое главное – выбрать направление, получить профессию, стать хорошим специалистом. Тогда тебя будут ценить, тогда ты устроишься. Медсестра, воспитатель детского сада, повар, кондитер, закройщик, парикмахер – сколько прекрасных профессий! Но нужно выбрать по душе.
Решила пойти на закройщика верхней одежды. Тихая, спокойная профессия и надежный кусок хлеба.
Съездила в Саратов, сходила в училище, пообещали койку в общежитии. Стипендия крошечная, на нее не прожить, значит, придется искать работу: дворники, почтальоны и уборщицы требуются всегда.
Переночевав на автовокзале, Таня с раннего утра поехала домой.
Домой… Разве это дом? Дом – это там, где тепло и спокойно. Где горячая еда, где тебе рады, где тебя выслушают, пожалеют и помогут. Дом – это родные люди. А разве у нее есть родные люди? Разве ей где-то рады? Смешно. Таня брела от автобусной остановки и зевала, очень хотелось спать. Рухнуть на свой скрипучий пружинистый матрас и спать до самого вечера.
У Дуниного дома стояла милицейская «канарейка». На такой приезжали из района – местный участковый дядя Ваня ездил на мотороллере. У дома толпился народ. Танино сердце забухало, как колокол. Что-то случилось. И случилось ужасное, страшное, дикое.
Она подошла к дому. Притихшие соседи смотрели на нее и перешептывались. Молодой милицейский, важный и напыщенный, как петух, заполнял какие-то бумаги.
Из дома, таща носилки, покрытые цветастым Дуниным пододеяльником, вышли два мужика в грязноватых белых халатах. Под пододеяльником проглядывали контуры человеческого тела, свисала выпростанная рука. Тонкая женская рука с розовым маникюром и тонким блеклым колечком с голубым камешком. Рука была не Дунина. Дуня отродясь не красила ногти и не носила колец, откуда у Дуни кольца?
– Кто это? – не своим голосом спросила Таня у стоящей рядом соседки. – Что случилось?
– Убили, – ответила та. – Вроде сеструха к Дуньке приехала. Сели отмечать. Ну а там пошло-поехало, напились, сцепились, кто-то схватил нож и… – Соседка внимательно посмотрела на побледневшую девочку. – Ой, Тань, прости! Сестра-то Дунькина – мать тебе, верно? Выходит, ее и убили? А может, Тань, не она? Может, так, слухи? Ты к милиционерам-то подойди, спроси, как и чего, может, врут? Может, не мать твоя, а кто-то другой?
– Кто ее? – Голос осел. Не голос, а хрип. – Кто ее? Дуня?
– Разное говорят. Ты в дом иди, Тань. Там все и расскажут.
В дом идти было страшно. Так страшно, что дрожали ноги.
Таня замотала головой:
– Нет, я здесь подожду.
Она села на пенек от недавно спиленной яблони и закрыла лицо руками. Что ее ждет? Сейчас и вообще?
Таня не видела, как из дома вывели окровавленного Виталика, а вслед за ним увезли в больницу и раненную в живот Дуню.
Таня зашла в сени и почувствовала запах крови. Ночевала в ту ночь она у соседки. Наутро дошла весть, что Дуня умерла. Обвиненного в убийстве Тони, Таниной матери, и в нападении на сожительницу Виталия посадили, хотя он и отрицал и одно, и другое, говорил, что на сестру, приревновав ее к нему, напала Дуня, а та, схватив нож, ранила нападавшую.
Разбираться не стали – бомж, алкаш, много чести! Да и у женщин не спросишь, обе мертвы. Похоронили их в одной могиле, возле родителей. Два металлических креста, две фотографии – миловидные, свежие, улыбчивые девушки с надеждой смотрят в объектив.
Других фотографий не нашлось, да и эти отыскались случайно.
– Счастье, что ты в тот день уехала, – хором повторяли соседки, – иначе бы все при тебе! И как бы все повернулось, будь ты, Танька, в доме! Ох, страшно представить.
Повезло. Вернуться домой и увидеть труп матери, а потом тетки. Хоронить их в одной могиле. Страшное везение, о чем говорить!
А кто кого там зарезал… Об этом Таня не думала, так было легче.
Все, тема закрыта, и закрыта навсегда. И никогда – никогда! – Таня не приедет сюда, в эту деревню, и не пойдет на кладбище к тетке и матери. И не зайдет в этот дом. У нее будет новая жизнь. Она ни за что не повторит судьбу этих женщин! Но для этого надо бежать, бежать без оглядки. Куда угодно, только подальше отсюда. И забыть, забыть, забыть навсегда.
И еще – теперь у нее никого нет. Вообще никого. Да и раньше особенно не было, если по правде.
