Первая сверхдержава. История Российского государства. Александр Благословенный и Николай Незабвенный - Акунин Борис
Участники этих жарких совещаний иногда в шутку называли себя на революционный манер «Comité de salut public», «Комитетом общественного спасения». Со временем, когда заседания перестанут быть тайной, придворные консерваторы зашепчутся безо всякой шутливости, а с ужасом, что это «шайка якобинцев».
На теоретическом уровне планы реформаторов вначале действительно выглядели сверхреволюционно. Обсуждались и конституция, и отмена крепостного права, и установление правового государства. Однако при всем прекраснодушии, будучи людьми умными, члены Комитета отлично понимали, что реформы невозможны без правительственного механизма, который будет их проводить в жизнь. Поэтому своей первоочередной задачей они поставили помощь императору «в систематической работе над реформою бесформенного здания управления империей», то есть административную модернизацию. А для того, чтобы это правильно сделать, требовалось, по выражению императора, «иметь перед глазами картину настоящего состояния империи во всех ее частях».
Таким образом, Негласный Комитет собирался сначала оценить ситуацию, затем отладить систему управления и лишь после этого заняться изменением государства.
За первый этап отвечал Новосильцев, делавший регулярные доклады перед остальными. Эта работа у них называлась «статистической», хотя подразумевала не просто сбор цифровых данных, а полный анализ экономического, социального и даже ментального состояния населения. Складывавшаяся картина заставила будущих реформаторов засомневаться в реальности их грандиозных планов.
Царь очень надеялся на своего дорогого учителя Лагарпа, конечно же, тоже приглашенного в Россию. В конце лета Лагарп, к тому времени видный деятель швейцарской Гельветической республики, прибыл и подключился к работе Комитета. Однако вместо того, чтобы поддержать в приунывшем Александре веру в революционные преобразования, Лагарп тоже стал призывать к осторожности. Долго проживший в России, он знал истинное положение дел лучше, чем его высокородные коллеги. Бывший кумир показался Александру постаревшим, а его друзьям – слишком велеречивым, умозрительным и утомительным. Через некоторое время швейцарца, от которого было мало толку, вежливо спровадили обратно, и Комитет продолжил работу в прежнем составе.
Очень любопытным образом проходило и завершилось обсуждение проекта конституции. Это важнейшее задание Александр решил не доверять своим молодым друзьям, а привлек к работе опытнейшего екатерининского деятеля графа А. Воронцова. Тот исправно выполнил поручение и составил манифест, нареченный «Всемилостивейшая грамота, русскому народу жалуемая». Слово «конституция» не упоминалось, но делался первый, абсолютно логичный шаг к будущей конституционной монархии: провозглашались верховенство закона и принципы Habeas Corpus, неотъемлемых личных прав всех граждан.
Заседание Негласного Комитета. И. Сакуров
«Утверждаем и постановляем впредь навсегда и ненарушимо, что безопасность личная есть право, российскому подданному существенно принадлежащее; почему каждый да пользуется оною сообразно с званием и чиносостоянием своим. Право сие да пребудет всегда под священною стражею закона, – объявлялось в документе. – …Да никто, не имеющий на то власти, законами данной, не дерзает российского подданного (к какому бы чиносостоянию он ни принадлежал) оскорблять в личной его безопасности, лишая его свободы, заточая, сажая в темницу, налагая оковы или просто имая под стражу».
Далее провозглашалась незыблемость частной собственности; право пользоваться «невозбранно свободою мысли, веры или исповедания, богослужения, слова или речи, письма и деяния, поколику они законам государственным не противны и никому не оскорбительны». Музыкой для всякого либерала звучит обещание «слова и сочинения не почитать никогда преступлением».
Вопиюще «антиордынским» образом выглядит заявление: «Не менее правилом себе поставляем признать сию истину, что не народы сделаны для государей, а сами государи промыслом Божиим установлены для пользы и благополучия народов, под державою их живущих».
По сути дела старый англоман Воронцов предлагал росчерком пера превратить Россию чуть не в Британию.
Представим себе «ордынскую» модель с ее четырьмя столпами, два из которых разом убираются. Не народ для государя, а государь для народа? Не высочайшая воля, а первенство Закона?
А чем же удерживать в повиновении население, если у него есть набор личных прав, которые нельзя отнять? Всяк начнет говорить и писать, что ему вздумается, критиковать власть, и от ее сакральности ничего не останется.
Все эти соображения несомненно пришли в голову и членам Негласного Комитета. При обсуждении «Всемилостивейшей грамоты» Новосильцев усомнился, не придется ли через некоторое время отбирать все эти свободы обратно? (Очень трезвое соображение. Именно так это и будет происходить всякий раз, когда реформы замахнутся на основы «ордынской» прочности.) Император немедленно согласился с этим суждением, и воронцовский проект отправился в архив.
Таким образом, «якобинцы» оказались осторожнее и консервативнее старого графа Воронцова. Разговоры о конституции после этого прекратились.
Но еще насущнее был вопрос о крепостном праве, которое все реформаторы справедливо считали главным корнем российских бед. Александр писал в дневнике: «Ничего не может быть унизительнее и бесчеловечнее, как продажа людей, и для того неотменно нужен указ, который бы оную навсегда запретил. К стыду России рабство еще в ней существует. Не нужно, я думаю, описывать, сколь желательно, чтобы оное прекратилось. Но, однако же, должно признаться, сие трудно и опасно исполнить, особливо если не исподволь за оное приняться».
Коренное слово здесь «исподволь». Все реформаторы были с ним согласны, но каждый толковал постепенность по-своему. Самым радикальным в этом вопросе был аристократ Чарторыйский, самым осторожным – революционер Лагарп. Последний доказывал, что предварительно нужно просветить народ, иначе он не сумеет распорядиться своей свободой. Кочубей и Строганов склонялись к первой точке зрения, Новосильцев – ко второй. Осторожность возобладала, потому что в конце концов устрашился рисков и царь. Александр боялся не столько народа, сколько дворян, которые убили его отца и деда. В самом деле – как было оставить без средств к существованию сословие, являвшееся опорой трона? Думали, не выплатить ли помещикам выкуп, но в казне таких огромных денег не было, а сами крестьяне за свою свободу по бедности заплатить не смогли бы.
В результате Негласный Комитет постановил «понемногу подготавливать умы» к отмене крепостничества – и тем удовлетворился. По этому поводу легко сокрушаться (многие историки это и делали), однако следует признать, что в 1801 году еще непрочно утвердившийся царь, покусившись на помещичью живую собственность, действительно мог легко потерять и корону, и голову. Вообще несколько ироническое отношение к деятельности «негласников» мне кажется несправедливым. Они не только руководствовались лучшими намерениями, но и провели огромную подготовительную работу: за один год проанализировали положение дел и изобрели новую структуру управления государством, лучше приспособленную для осуществления масштабных задач.
Поскольку все четверо собирались войти в правительство, келейная деятельность Негласного Комитета летом 1802 года заканчивается.
Александр и его команда переходят от бесед к действиям.
Реорганизация правительства
Российское общество, кажется, не очень понимало, с какой целью затеяно кардинальное переустройство высшего эшелона власти. Мемуарист Н. Греч высказывает следующее предположение касательно мотивов государя: «Нежная и кроткая душа его не могла долго выносить тогдашней тяжелой службы. К нему приносили большие кипы дел. Надлежало помыслить о сокращении его работы, об упрощении дел вообще, и оттого возникла мысль об учреждении министерств». Чарторыйский с досадой пишет: «Большинство рассматривало эту реформу не с точки зрения ее действительных достоинств и пользы, которую она могла принести государству, а по тому, как она должна была отозваться на личной карьере каждого. Получившие места в новых учреждениях одобряли реформу; те же, которые остались за штатом, порицали ее, как слепое увлечение молодости, направленное на изменение древних и уважаемых учреждений, под действием которых возвеличилась Россия».
