Первичный крик - Янов Артур (список книг txt) 📗
Нет сомнений в том, что ЛСД обостряет чувства, это подтверждают и данные клинических наблюдений. В недавно проведенных опытах ЛСД ввели группе обезьян, после чего было произведено патолого–анатомическое исследование. Наибольшая концентрация ЛСД была выявлена в тех участках головного мозга, которые отвечает за чувства.
Проблема с ЛСД заключается в том, что это соединение искусственно открывает индивиду больший объем реальности, чем может перенести пораженная неврозом личность, что приводит к возникновению кошмарного сновидения наяву — психоза. У системы психологической защиты есть совершенно четко очерченная задача — беречь целостность организма. ЛСД разрушает систему защиты с трагическим результатом — люди, принявшие ЛСД, заполняют отделения острых психозов психиатрических больниц. Как правило, после того, как ЛСД выводится из организма, системы психологической защиты восстанавливаются. Но в некоторых случаях, особенно, если зашита была изначально ослаблена, она может и не восстановиться.
Сила психологической защиты и величина принятой дозы ЛСД определяют, как человек на него отреагирует. Может быть (и такое действительно происходит), что психологическая защита настолько сильна, что индивид вообще никак не реагирует на ЛСД. При искусственном устранении ослабленного защитного вала, за которым прячется первичная боль, может произойти подавляющая пациента психическая стимуляция.
Одна из причин, но которой ЛСД часто называют средством, расширяющим сознание (психоделическим средством, психоделиком), заключается в символическом полете. Обострение и стимуляция чувств приводит к символическому формированию массы идей и представлений, что ошибочно принимают за расширение сознания. Мы должны при этом понять, что такое расширение есть элемент психологической защиты. Охваченный маниакальным психозом человек с безумной скачкой идей являет собой великолепный образчик расширения сознания, которое равнозначно бегству от чувства. Маниакальные пациенты, которых мне приходилось наблюдать, пациенты, зачастую обладавшие превосходным интеллектом, исписывали пачки бумаги за время психоза. Один больной написал, можно сказать, целую книгу за три или четыре недели.
Невроз отличается от психоза степенью и сложностью символизации. При неврозе больной сохраняет достаточную связь с реальностью. При психозе эта связь может утрачиваться; человек полностью погружается в царство символов и теряет способность отличать символы (голоса на стене) от реальности. Если разрушение психики заходит достаточно далеко, то пациент может потерять всякое представление о том, кто он, где он и какой идет год.
Представляется, что опыт применения ЛСД подтверждает одну из ключевых гипотез первичной теории: невроз начинается для того, чтобы уберечь нас от реальности наших чувств, и если эти чувства полностью ощущаются и переживаются в детстве, то это может привести к безумию. Стимуляция всех старых первичных чувств — внезапно, сразу и неестественным путем, с помощью лекарства, может создать предпосылки для возникновения точно такого же безумия.
На ранней стадии изучения ЛСД это средство было названо психотомиметическим (то есть, лекарством, действие которого воспроизводит симптоматику психоза). Это средство использовали для изучения природы психозов. Поначалу эти опыты не вызывали особого беспокойства, ибо считали, что психоз вызывается самим ЛСД — когда лекарство отменяли и оно выводилось из организма, психоз проходил. Но в некоторых случаях психоз оставался. Когда количество таких случаев стало нарастать, энтузиазм относительно применения ЛСД несколько убавился. Кончилось тем, что применение ЛСД в исследовательских целях было законодательно запрещено; запрещено и всякое другое его применение.
Я считаю, что ЛСД не только имитирует психоз, но и производит самое настоящее, пусть даже и преходящее, безумие. Более того, я не думаю, что фармакологические свойства лекарства имеют что?то общее с вызываемой им причудливой реакцией, за исключением того, что оно стимулирует высвобождение большего по интенсивности чувства, чем может интегрировать в себя психика больного.
Несколько месяцев назад ко мне на прием пришла молодая женщина двадцати одного года, которую выписали из местного нейропсихиатрического госпиталя с диагнозом постлизергиновой шизофрении. Ее направили на лечение методом первичной психотерапии. Женщина приняла большую дозу кислоты, выкурив предварительно несколько сигарет с марихуаной. Во время кислотного путешествия она впала в паническое состояние. Когда лекарство целиком вывелось у нее из организма, она, тем не менее, ощущала, что у нее продолжаются какие?то «припадки». Иногда ей казалось, что какая?то неведомая сила приподнимает ее со стула и уносит прочь. Иногда она могла часами смотреть на электрическую лампочку, мучительно размышляя, существует ли эта лампочка в действительности.
Женщину направили в нейропсихиатрический госпиталь, провели курс лечения транквилизаторами и выписали домой. Приступы ощущения нереальности происходящего продолжались, и спустя несколько недель я приступил к ее лечению. Первым делом я погрузил ее в первичное состояние, в котором она без всяких указаний с моей стороны начала заново переживать свои кислотные галлюцинации. Она говорила: «Все вокруг пахнет дерьмом. Все стены вымазаны дерьмом. Боже мой, оно везде. Я не могу стряхнуть его с себя». (В этом месте своего монолога она попыталась отчистить с одежды воображаемую грязь, но я вынудил ее прочувствовать, что это такое.) «О! О! Я схожу с ума. Кто я? Кто я?» Я заставил ее продолжить переживание чувства: «Не двигайся! Чувствуй это!» «Ах, это я. Я —дерьмо. Я — дерьмо!» В этот момент она начала плакать, из нее полились осознанные воспоминания о том, как «дерьмово» она всегда себя чувствовала (хотя и не понимала этого). Она говорила о своей обнищавшей семье, состоявшей из спившегося отца и забитой, запуганной матери. Она рассуждала о том, каким «люмпеном» она всегда себя ощущала. Она никогда ни на что не надеялась, никогда не пыталась ничего сделать, так как всегда «чувствовала себя куском дерьма, недостойного ничьего внимания». Она покрывала свои чувства псевдоинтеллектуальным и культурным занавесом, который был безжалостно сорван кислотой. В тот момент, когда она должна была ощутить реальное чувство (Я — дерьмо) — она отключилась (от чувства) и начала галлюцинировать, видя воображаемое дерьмо на стенах. Она превратила восходящую реальность в нереальность, чтобы уцелеть и выжить.
В другом случае психоз был индуцирован не лекарством. Эта пациентка в возрасте семи лет была отправлена в интернат, потому что ее родители развелись. Отец переехал в другой город, и матери пришлось пойти на работу. Мать обещала дочери, что будет часто ее навещать, но не сдержала своего слова.
Визиты матери становились раз от раза все реже, она появлялась в интернате пьяная с разными мужчинами, а потом и вообще перестала навещать дочь. Сначала мать писала письма, в которых объясняла, почему не может приехать, а потом перестала и писать. Ребенок ощутил реальность своего одиночества, девочка почувствовала, что брошена своей матерью. Девочка начала избегать общения и контактов с другими людьми — взрослыми и детьми, она изо всех сил старалась заглушить мучившее ее чувство, и изобрела воображаемую подругу, которая всегда была с ней. Время шло, подруга постепенно начала говорить с девочкой и рассказывать ей разные странные вещи. Подруга говорила, что все люди настроены против девочки и хотят изолировать ее от всех. Ребенок начал погружаться в психоз, чтобы уберечься от невыносимой реальности.
В обоих упомянутых случаях, как я думаю, именно реальность стала причиной возникновения нереальности, обе пациентки стали безумными, чтобы не стать душевно здоровыми и узнать и осознать правду. Им пришлось разорваться на куски, если можно так выразиться, чтобы защититься от понимания всей целостной правды.
Во время переживания первичной сцены, при столкновении лицом к лицу со страшной правдой, возникла альтернативная система зашиты, позволяющая скрыться от реальности. Задачей этой защитной системы стала фрагментация правды и ее символизация, что позволило страдающему неврозом ребенку разыгрывать свои чувства, не осознавая их природы. Индивид начинает неосознанно лицедействовать. Но когда реальность становится подавляющей — либо в связи с каким?то потрясшим человека событием, либо в связи с приемом такого лекарства, как ЛСД — и дальнейшая игра становится невозможной, над сознанием личности нависает страшная тень психоза. На фоне приема ЛСД у больного нет большого простора для разыгрывания чувства обычным путем. Человек, находящийся под воздействием ЛСД не может погрузиться, например, в писательство: чувства слишком сильны и непосредственны. Они должны быть символизированы либо ментально (причудливые идеи или галлюцинации и наваждения), либо физически (от неспособности пошевелить рукой до полной потери координации движений). В случаях нарушения координации движений, когда у человека изменяется и становится невообразимо причудливой и уродливой, например, походка, мы говорим о «двигательном» проявлении психоза. В действительности это тоже расщепление или диссоциация, которую мы наблюдаем и при ментальном психозе.
