Щегол - Тартт Донна (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью TXT) 📗

– Так, значит, вы не отрицаете, что эту вещь сработал Джеймс Хобарт, верно? – спросил он за мучительным обедом в “Гарвардском клубе”, с усмешечкой развалившись на стуле, водя пальцем по ободку стакана с содовой.

– Послушайте…

Я понял, что встреча на его территории была стратегической ошибкой, он тут знал всех официантов, писал заказ на бумажке, а я не мог великодушно советовать ему попробовать то или это.

– И не отрицаете, что он знал, что делал, когда взял резное навершие в виде феникса работы Томаса Аффлека – да-да, полагаю, это Аффлек, филадельфийская школа уж точно, – и прикрепил его к старинному, но ничем не выдающемуся двойному комоду того же периода? Мы ведь с вами об одном и том же предмете говорим, верно?

– Право же, позвольте мне только…

Мы сидели за столиком у окна, солнце било мне в глаза, я ерзал и обливался потом.

– Тогда как же вы можете утверждать, что обман не был намеренным? И с его стороны, и с вашей?

– Послушайте, – рядом с нами маячил официант, я хотел, чтобы он убрался, – я совершил ошибку. Я уже это вам говорил. Я предложил выкупить у вас комод по очень высокой цене, так что мне не слишком ясно, чего еще вы от меня хотите.

Говорил я холодно, но внутри у меня так и булькала тревога, которую еще сильнее подогревал тот факт, что прошло уже двенадцать дней, а Люциус Рив так и не обналичил мой чек – я как раз справлялся в банке, перед тем как повстречал Платта.

Я не знал, чего хочет Люциус Рив. Хоби, сколько работал реставратором, столько и мастерил эти лоскутчатые, собранные по кусочкам вещи (“подменыши”, как он их звал), склад на бруклинской верфи был забит доверху мебелью с бирками тридцатилетней – а то и больше – давности. Когда я в первый раз сам туда поехал и как следует там порылся, то чуть дар речи не потерял, наткнувшись на с виду подлинный “хеплуайт”, настоящий “шератон” – настоящая пещера Али-Бабы, которая ломится от сокровищ:

– Господи, да нет, конечно, – голос Хоби в трубке сотового потрескивал, на складе, как в бункере, сеть не ловила, поэтому, чтобы позвонить ему, мне пришлось выйти на улицу, встать посреди продуваемой насквозь загрузочной площадки, заткнув ухо пальцем, – уж поверь, если б это были подлинники, я уже давно связался бы с отделом американской мебели в “Кристис”…

Я годами восхищался подменышами Хоби, а кое-какие даже и помогал мастерить, но только после того, как и я сам попался на удочку, впервые увидев эти подделки, у меня (по любимому выражению Хоби) родилась безумная идея. В магазин то и дело попадали вещи музейного качества, но такие поломанные или поврежденные, что их было уже не спасти; Хоби горевал над этими изящными старинными останками так, будто то были голодные дети или замученные кошки, для него делом чести было сохранить все, что было можно сохранить (тут – парочку фиалов, там – элегантно изогнутые ножки), а потом, с его-то столярным и плотницким талантом, пересобрать их заново в прелестных юных детищ Франкенштейна, которые, бывало, выходили откровенно фантазийными, но, бывало, и настолько исторически верными, что ничем не отличались от подлинников.

Кислоты, краски, грунт для золочения и сажа, воск, грязь, пыль. Старые гвозди, проржавленные соленой водой. Азотной кислотой по молодому каштану. Одряхлить полозья у ящичков наждаком, дать новой древесине полежать пару недель под гелиолампой, чтоб состарить ее сразу лет на сто. Из пяти пришедших в негодность хеллуайтовских обеденных стульев он мог соорудить восемь штук новых – внушительных, совершенно аутентичного вида, просто разбирал подлинники на части, вытачивал копии (на это шли спасенные куски от другой порченой мебели того же периода), а затем собирал все заново – из старых частей и новых, половина на половину. (“Ножка стула… – он проводит по ней пальцем, – ножки обычно снизу оббиты, иззубрены, поэтому, даже если берешь старое дерево, по наново выточенным ножкам надо снизу пройтись цепью, чтоб все сходилось… легонько, лупить не надо… и снашиваются они очень приметно, на передних ножках вмятинок обычно больше, чем на задних, видишь?) Я видел, как он перекраивал превратившийся чуть ли не в щепки комод восемнадцатого века в стол, который мог бы сработать сам Дункан Файф. (“Ну как, сойдет?” – спросил Хоби, боязливо отступая назад и как будто не понимая, какое чудо он только что сотворил.) Или, как в случае с “чиппендейловским” двойным комодом Рива, он самую обычную вещь мог украсить уцелевшей виньеткой от какой-нибудь благородной старой развалины той же эпохи, так что ее будет почти не отличить от подлинного шедевра.

Человек более практичный или менее совестливый извлек бы разумную выгоду из этого своего умения и сколотил бы целое состояние (или, как красноречивее выразился Гриша: “драл бы жестче, чем шлюху за пять кусков”). Но насколько я знал, Хоби никогда и в голову не приходило продавать подменышей под видом оригиналов – или вообще их продавать; и поскольку делами магазина он и вовсе не интересовался, в вопросах поиска денег и оплаты счетов меня вообще мало что ограничивало. Одной-единственной “шератоновской” софой и набором стульев со спинками-ленточками, которые я загнал по расценкам “Израэля Сака” юной жене инвестиционного банкира из Калифорнии, я оплатил сотни тысяч долларов задолженности по налогу на дом. При помощи столового гарнитура и “шератоновской” козетки, которые я продал клиенту в другом городе – клиент мог бы и сообразить в чем дело, но был ослеплен безупречной репутацией Хоби и Велти в деле торговли антиквариатом, – я вытащил магазин из долговой ямы.

– До чего удобно, – любезно заметил Люциус Рив, – что всю деловую сторону вопроса он доверил вам. Он, значит, лепит в мастерской эти подделки, но когда нужно их сбыть, умывает руки и предоставляет вам свободу действий?

– Мое предложение вы знаете. Я не собираюсь сидеть тут и все это выслушивать.

– Так что ж сидите?

Я ни на секунду не сомневался – Хоби обомлеет, если узнает, что я продаю его подменышей как подлинники. Например, многие его придумки позатейливей изобиловали крохотными неточностями, так сказать, шуточками для своих, и материалы он подбирал не так придирчиво, как если бы действительно хотел смастерить подделку. Но я выяснил, что даже более-менее опытных покупателей можно одурачить, если продавать им вещь процентов на двадцать дешевле, чем стоил бы оригинал. Людям нравилось думать, что они заключили выгодную сделку. И в четырех случаях из пяти они сами закрывали глаза на то, чего не хотели видеть. Я умел привлечь их внимание к самым приметным частям мебели: к вручную обрезанному шпону, искусному чернению, почетным шрамам, я скользил пальцем по изысканным s-образным скатам (которые сам Хобарт прозвал “линией красоты”), чтобы увести взгляды от перекроенной спинки, чтоб не выплыло вдруг при ярком свете, что у древесины не совпадает зерно. Я не предлагал клиентам разглядывать донышки у мебели, что сразу кидался делать Хоби, горя желанием поделиться с клиентом своими знаниями и действуя, таким образом, в ущерб самому себе. Но если вдруг кто-то хотел и туда заглянуть, уж я заботился о том, чтоб пол вокруг был очень-очень грязным, а с собой у меня оказывался очень-очень слабый карманный фонарик. В Нью-Йорке была куча людей с кучей денег и еще больше декораторов, работавших на них в жестком цейтноте – покажешь им снимок похожей вещи в аукционном каталоге, и они, особенно если тратят не свои деньги, только рады заплатить, как им кажется, подешевле. Другой же трюк был рассчитан на то, чтоб завлечь покупателей поискушеннее – прячешь мебель в самом темном углу магазина, обдуваешь ее пылью из пылесоса (моментальная древность!) и даешь пронырливому покупателю самому ее там раскопать – вы только поглядите, под этим пыльным хламом – настоящая шератоновская козетка! С этими пронырами, которых я обжуливал с большим удовольствием, весь фокус был в том, чтоб косить под дурачка – зевать, не поднимать глаз от книжки, вести себя так, будто я вообще не знаю, что у меня тут есть в магазине, так чтоб они думали, будто обжуливают меня, даже если руки у них тряслись от возбуждения, даже если они всем своим видом показывали, что никуда не торопятся, когда мчались в банк, чтобы снять кучу денег со счета. Если же это был важный клиент или, например, кто-нибудь из знакомых Хоби, я всегда мог сказать, что это, мол, не продается. Сухим “это не для продажи” было еще очень правильно начинать разговор с незнакомыми клиентами: тех покупателей, которых я и подлавливал, это только раззадоривало – побыстрее купить, заплатить наличкой, а кроме того, у меня был повод прервать сделку, если что-то случится. Хоби вдруг решал в неподходящий момент выбраться наверх – вот что могло случиться. Миссис Дефрез, которая выбрала неудачное время заглянуть в магазин, – вот что могло случиться и случилось ведь однажды, когда мне в самый последний момент пришлось остановить продажу, взбесив тем самым кинорежиссерскую жену, которая устала ждать, ушла и так и не вернулась. Без ультрафиолетовых лучей и лабораторного анализа стряпню Хоби по большей части нельзя было заметить невооруженным глазом, и хотя к нему захаживало много серьезных коллекционеров, было много и тех, кто даже не подозревал, что, например, такой вещи, как псише королевы Анны, не существует в природе. Но даже если у кого-то и хватало опыта, чтоб заметить какие-то расхождения – допустим, резьба или тип древесины никак не вяжутся с эпохой или стилем мастера, – мне пару раз нагло удавалось уболтать и таких: я говорил, что мебель была выполнена по особому заказу, а значит, строго говоря, и стоила дороже.