Бита за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин (мир книг TXT) 📗
Луций Котта, старший в своем роду, прекрасно подходил на роль первой жертвы комиссии Вария — его положение было не столь высоким, как у консуляров, и не столь низким, как у заднескамеечников. Если бы Варий добился его осуждения, его суд превратился бы в орудие террора для Сената. Первый день слушания показал, что судьба Луция Котты предрешена, потому что среди присяжных было полно его сенатских ненавистников, а попытки защиты отвести состав жюри были отклонены председателем суда, чрезвычайно богатым всадником-плутократом Титом Помпонием.
— Мой отец неправ, — сказал Тит Помпоний-младший, стоявший в толпе, которая собралась, чтобы посмотреть, как комиссия Вария приступает к работе.
Его собеседником был еще один член группы юридических помощников Сцеволы Авгура, Марк Туллий Цицерон, который, будучи моложе Помпония на четыре года, казался старше его лет на сорок — по интеллекту, если не по здравому смыслу.
— Ты так считаешь? — спросил Цицерон, который потянулся к Титу Помпонию-младшему после смерти сына Суллы. Это была первая трагедия в жизни Цицерона: даже спустя много месяцев он все еще оплакивал своего дорогого умершего друга и тосковал по нему.
— Я имею в виду его неудержимое желание попасть в Сенат, — мрачно ответил Тит Помпоний-младший. — Оно его просто снедает, Марк Туллий! Каждое его действие направлено к одной-единственной цели — к Сенату. Оттого-то он так вцепился в наживку Квинта Вария и сделался председателем этого суда. Признание законов Марка Ливия Друза недействительными лишило его возможности наверняка быть отобранным кандидатом в Сенат, и Квинт Варий использовал это, чтобы заманить отца в свой суд. Ему было обещано, что если он сделает все, как ему скажут, то получит свое место в Сенате при следующих же новых цензорах.
— Но твой отец еще и занят делами, — возразил Цицерон. — Если бы он стал сенатором, ему пришлось бы бросить все, кроме владения землей.
— Не беспокойся, он бросит! — горько отозвался Тит Помпоний-младший. — Ведь это я, едва достигнув двадцати лет, веду большинство его дел — и почти не слышу слов благодарности! Уверяю тебя, на самом деле он стыдится заниматься делами!
— Так в чем же тогда твой отец неправ? — спросил Цицерон.
— Да во всем, остолоп! — рассердился Тит-младший. — Ему требуется попасть в Сенат! Но он неправ, желая этого. Он всадник, один из десяти самых важных всадников Рима. Лично я ничего не вижу плохого в том, чтобы быть одним из десяти самых важных всадников Рима. Он имеет общественную лошадь, которую намерен передать мне. Все спрашивают у него совета, он обладает большим авторитетом в комиции и является советником казначейских трибунов. Чего еще ему нужно? Стать сенатором! Одним из тех дураков на задних рядах, которым никогда не выпадает шанс выступить.
— Ты думаешь, он карьерист? — сказал Цицерон. — Что ж, я не вижу в этом ничего дурного. Я и сам такой.
— У моего отца и без всякого места в Сенате с общественным положением все в порядке, Марк Туллий! И по рождению, и по богатству. Помпонии в очень близком родстве с Цецилиями по ветви Пилия, и тут ничего лучшего не придумаешь. — Тит продолжал развивать свою мысль, не осознавая, как глубоко могут ранить его слова молодого собеседника. — Я еще могу понять, почему ты так хочешь сделать общественную карьеру, Марк Туллий. Если ты попадешь в Сенат, то станешь «новым человеком», а если сделаешься консулом, то вознесешь свою семью. Это значит, что нужно совершенствовать, взращивать славных людей, по мере возможности как плебеев, так и патрициев. Мой же отец, став сенатором-заднескамеечником, на самом деле сделает шаг назад.
— Вступление в Сенат никогда не бывает шагом назад, — с болью произнес Цицерон.
Слова Тита-младшего ранили его еще и потому, что в эти дни Цицерон понял: в тот момент, когда он сказал, что пришел из Арпина, он был немедленно измазан той же грязью, что была предназначена для самого главного гражданина Арпина, для Гая Мария. Если Гай Марий был италийским деревенщиной, по-гречески не разумеющим, то кем мог быть Марк Туллий Цицерон, как не более образованной копией Гая Мария? Туллии Цицероны всегда не слишком жаловали Мариев, несмотря на случавшиеся изредка межродовые браки. Но только после прибытия в Рим Марк Туллий Цицерон-младший научился ненавидеть Гая Мария. И ненавидеть место, где он родился.
— Во всяком случае, — продолжал Тит Помпоний-младший, — когда я стану pater familias, я буду совершенно доволен моей всаднической долей. И если даже оба цензора встанут передо мной на колени, они будут напрасно умолять меня стать сенатором! Потому что, клянусь тебе, Марк Туллий, я никогда, никогда не стану сенатором!
Тем временем отчаяние Луция Котты становилось все более заметным. Поэтому никого не удивило, когда суд, собравшись на следующий день, сообщил, что Луций Аврелий Котта предпочел добровольно отправиться в изгнание, не дожидаясь неизбежного обвинительного приговора. Эта уловка, по крайней мере, давала возможность забрать большую часть своего имущества с собою в изгнание. Если бы Котта дождался приговора и был осужден, его достояние было бы конфисковано по суду и последующее изгнание трудно было бы вынести из-за отсутствия средств.
Это было неудачное время для ликвидации капитальных владений. Пока колеблющийся Сенат и комиции были поглощены созерцанием действий Квинта Вария, деловые круги держали нос по ветру и уловили нечто скверное, а потому приняли надлежащие меры. Деньги немедленно прятались, долговые расписки упали в цене, мелкие группы коммерсантов собирались на экстренные собрания. Мануфактурщики и торговцы привозными предметами роскоши обсуждали вопрос о возможном введении налога на их товары в случае войны и строили планы, как исключить их продукцию из числа товаров, необходимых для военных целей.
Не произошло никаких событий, способных убедить Сенат в том, что объявление войны марсами было подлинным. Не поступало никаких сообщений о движущейся армии, а также о каких-либо военных приготовлениях среди италийских народов. Беспокоило только то, что Сервий Сульпиций Гальба, претор, посланный разобраться в обстановке на юге полуострова, до сих пор не вернулся в Рим. К тому же от него не поступало никаких вестей.
Комиссия Вария действовала все активнее. Луций Кальпурний Бестия был осужден и отправлен в изгнание, собственность его была конфискована; то же произошло с Луцием Меммием, который отправился на Делос. В середине января к суду был привлечен Антоний Оратор. Он произнес столь блестящую речь и удостоился таких приветствий толпы на Форуме, что присяжные благоразумно оправдали его. Разозленный таким переменчивым поведением, Квинт Варий отплатил тем, что обвинил в измене принцепса Сената Марка Эмилия Скавра.
Скавр явился в суд, одетый в toga praetexta, излучая устрашающую ауру своего dignitas и auctoritas. Вовсе не имея намерений отвечать на обвинения, Скавр с безразличным видом выслушал Квинта Вария (который сам каждый раз представлял обвинение), огласившего длинный список вредоносных действий Скавра в пользу италиков. Когда Варий наконец закончил, Скавр обратился не к присяжным, а к толпе.
— Вы слышали это, квириты? — прогремел он. — Полукровка из Сукрона, что в Испании, обвиняет Скавра, принцепса Сената, в измене! Скавр отклоняет это смехотворное обвинение! Кому из нас вы верите?
— Скавр, Скавр, Скавр! — скандировала толпа.
Присяжные в полном составе усадили Скавра на плечи и с триумфом пронесли вокруг Нижнего Форума.
— Какой идиот! — говорил позже Гай Марий Скавру. — Неужели он и вправду думал, что может обвинить тебя в измене? Поддерживают ли его всадники?
— После того как всадники осудили бедного Публия Рутилия, я подумал, что они смогут осудить любого, если только им представится возможность, — ответил Скавр, поправляя тогу, которая пришла в некоторый беспорядок после чествования.
— Варию следовало бы начать кампанию против более опасных консуляров с меня, а не с тебя, — сказал Марий. — Когда уехал Марк Антоний, появились серьезные признаки такого поворота событий. Теперь путь для этого закрыт наверняка! Могу предсказать, что Варий на пару недель поубавит свою активность, а затем начнет снова — с менее важных персон. Бестия не в счет, всем известны его волчьи повадки. И бедный Луций Котта не получил тех оплеух, что ему положены. Аврелии Котты сильны, но не любят Луция. Им по душе дети его дяди Марка Котты, рожденные от Рутилии. — Марий умолк, брови его непроизвольно задвигались. — Конечно же, реальное уязвимое место Вария — то, что он не римлянин. Я римлянин. Ты — тоже. Он — нет. Он не понимает этого.
