Тайная история - Тартт Донна (книги бесплатно без регистрации txt) 📗

— А, это ты… Отлично, — проговорил он, повернув голову на мой оклик, и, понизив голос, сказал что-то еще, чего я не расслышал из-за музыки и шума.

— Чего-чего?

— Денег, говорю, не одолжишь?

— Сколько?

Он принялся подсчитывать что-то на пальцах:

— Пять долларов.

Я протянул ему пятерку. Его кондиция еще не позволяла ему взять деньги без несчетных извинений и обещаний вернуть:

— Понимаешь, я просто в пятницу в банк не успел.

— Ничего страшного.

— Не, серьезно. — Нетвердой рукой он осторожно достал из кармана мятый чек. — Это мне бабушка прислала. В понедельник сразу получу деньги.

— Ладно-ладно, — сказал я. — Что ты тут вообще делаешь?

— Надоело дома торчать.

— А Камилла где?

— Понятия не имею.

Кондиция его, с другой стороны, еще вполне позволяла ему добраться домой самостоятельно, но «Гадюшник», как выяснилось, закрывался только через два часа, и мне решительно не нравилось, что все это время Чарльз просидит в баре один. В последнее время ко мне уже не раз подкатывались незнакомые люди — в том числе патологически охочая до сплетен секретарша с факультета общественных наук — и пытались вытянуть из меня подробности похорон. Я их отшил, применив метод, которому научился у Генри: ноль реакции, безжалостный взгляд — и любопытствующий отступает, что-то неловко бормоча. Эта тактика еще ни разу не подводила меня в трезвом виде, но прибегнуть к ней на пьяную голову я бы не рискнул. Пьян я, к счастью, не был, но сидеть в баре до тех пор, пока Чарльз не соизволит пойти домой, мне все равно не хотелось. Опыт подсказывал: любая попытка вытащить его из-за стойки приведет к тому, что он вцепится в нее мертвой хваткой и будет сидеть до закрытия — в подпитии им овладевал дух противоречия и, как капризный ребенок, он начинал делать все наперекор.

— Камилла в курсе, что ты здесь? — осторожно спросил я.

Держась за край стойки, Чарльз наклонился ко мне:

— Чего?

Я повторил вопрос громче. Чарльз помрачнел.

— Не ее дело, — буркнул он, отворачиваясь и пряча лицо за стаканом с пивом.

Принесли мой заказ. Расплатившись, я тронул Чарльза за плечо:

— Извини, я отлучусь на минутку.

Нырнув в вонючий коридор, который вел к туалету, я убедился, что Чарльзу меня не видно, и направился к автомату, но тот был занят — какая-то девица, прислонившись к стене, неспешно болтала по-немецки. Прождав целую вечность, я уже собрался махнуть рукой, но тут она наконец повесила трубку. Быстро достав из кармана четвертак, я позвонил близнецам. Ответа не было.

Близнецы, в отличие от Генри, обычно не игнорировали звонки. Снова набирая номер, я взглянул на часы: двадцать минут двенадцатого. Я не понимал, куда могла подеваться Камилла в такой поздний час, разве что она как раз отправилась на поиски Чарльза.

Я нажал на рычаг и, сунув в карман выплюнутую автоматом монетку, вернулся к стойке. Чарльза там не было. Сначала я подумал, что он пересел, но, поозиравшись, понял, что, пока я звонил, он просто ушел. Рядом с моей остывшей пиццей стоял пустой стакан.

Вопреки всем ожиданиям, Хэмпден вновь зазеленел, как райский сад. Почти все цветы, кроме распускавшихся не раньше мая сирени и жимолости, пали жертвой мороза, но деревья оделись листвой еще гуще. Заросшая тропинка, что вела через лес в Северный Хэмпден, навевала мысли о подводном царстве: воздух был вязок и тяжел, солнечные лучи с трудом пробивались сквозь изумрудную толщу крон.

В понедельник я пришел в Лицей чуть раньше обычного. Окна кабинета были распахнуты настежь. Я увидел Генри — склонившись над белой вазой, он составлял букет из пионов. Он похудел килограммов на пять — не так уж много для столь крупного человека, и тем не менее черты его лица как будто заострились; даже кисти и пальцы казались теперь более тонкими. Впрочем, приглядевшись, я понял, что на самом деле изменилось в нем что-то другое, но подыскать этому название не смог.

Генри и Джулиан с напускной, ироничной торжественностью обменивались репликами на латыни — ни дать ни взять священники, прибирающие ризницу перед мессой. Вокруг стоял густой аромат крепкого чая.

— Salve, amice, [125] — приветствовал меня Генри. По его лицу, обычно столь замкнутому и отстраненному, пробежал огонек оживления. — Valesne? Quid agis? [126]

— Хорошо выглядишь, — сказал я. Он и вправду вроде бы вполне поправился.

Скупым движением подбородка Генри обозначил кивок. Его глаза — когда он болел, от них, казалось, остались одни неестественно огромные зрачки, подернутые мутной пленкой, — теперь сияли пронзительной лазурью.

— Benigne dicis. [127] Мне гораздо лучше.

Джулиан убирал со стола остатки джема и булочек. Похоже, они с Генри только что расправились с весьма обильным завтраком. Рассмеявшись, он процитировал какую-то строчку в духе Горация, толком я ее не разобрал, но смысл был в том, что мясо — прекрасное лекарство от горя. Я с радостью узнал в нем прежнего Джулиана, благосклонного и безмятежного. Он питал к Банни совершенно необъяснимую симпатию, но бурные эмоции были противны его натуре, и вполне обычные по современным меркам проявления чувств казались ему шокирующим эксгибиционизмом. Гибель Банни, несомненно, потрясла его, но все переживания он, по-видимому, счел за лучшее оставить при себе. Впрочем, подозреваю, что бодрое, поистине сократовское безразличие к вопросам жизни и смерти попросту не давало Джулиану долго скорбеть о чем бы то ни было.

Подошел Фрэнсис, за ним Камилла. Чарльз так и не появился — вероятно, он лежал в постели, разбитый похмельем. Мы, как обычно, расселись за большим круглым столом.

— Ну что же, — сказал Джулиан, когда все затихли, — надеюсь, все готовы покинуть мир вещей и явлений и вступить в область высокого?

Теперь, когда опасность миновала, перед моим внутренним взором словно развеялась густая тьма. Мир предстал во всем своем великолепии — свежий, бескрайний, неизведанный. Часами напролет я гулял по окрестностям, особенно притягивали меня берега Бэттенкила. Нередко я заходил в бакалейный магазинчик в Северном Хэмпдене (лет тридцать тому назад его бывшие владельцы, мать и сын, по слухам, послужили прототипами одного знаменитого рассказа ужасов, который впоследствии включали чуть ли не во все антологии этого жанра), покупал бутылку вина, спускался к реке и там неспешно опустошал ее. Потом я до вечера бродил в восхитительном золотом мареве — что было конечно же непозволительной тратой времени. Я здорово отстал по всем предметам, мне предстояло сдать несколько письменных работ, впереди уже маячили экзамены, но я был молод, кругом зеленела трава, над цветами сновали пчелы, и меня, только что вернувшегося с порога хладной обители смерти, манил солнечный простор. Я был свободен — жизнь, казавшаяся загубленной, снова принадлежала мне, более драгоценная и сладостная, чем когда-либо.

В один из таких дней я проходил мимо дома Генри и на заднем дворе увидел его самого. Облаченный в одежду огородника — старые брюки, потрепанная рубашка, — он, закатав рукава, вскапывал грядку. Рядом в садовой тачке была приготовлена рассада: помидоры и огурцы, клубника, герань и подсолнухи. Три розовых куста, обмотанные снизу мешковиной, были аккуратно прислонены к ограде.

Толкнув калитку, я ввалился в садик. Только сейчас я заподозрил, что, пожалуй, порядком надрался.

— Привет садоводам-любителям!

Прервав работу, Генри оперся на лопату. На переносице у него розовела полоска загара.

— Чем занимаешься?

— Салат латук сажаю.

Оглядывая двор, я увидел папоротники, которые Генри выкопал в день убийства. Он сообщил нам тогда их название — костенец. Камилла еще заметила, что от этого слова так и веет ведовством. Высаженные на тенистой стороне дома, они уже успели разрастись и вскипали у стены прохладной темной пеной.