Бумажные города - Грин Джон (книга регистрации txt) 📗
Дом Бекки был слишком далеко, и увидеть его оттуда мы не могли.
Какое-то время Марго молчала, а потом подошла к стеклу и прижалась к нему лбом. Я сделал шаг назад, но она схватила меня за майку и потянула вперед. Я боялся, что стекло нашего совместного веса не выдержит, но Марго не сдавалась, и, ощутив, как ее кулак уперся мне в бок, я все-таки приложил лоб к стеклу — как можно аккуратнее. И осмотрелся.
Сверху было видно, что Орландо очень хорошо освещен. Прямо под нами, на перекрестке, был знак, запрещающий переход дороги, во все стороны безупречной сеткой разбегались фонари — до извилистых улиц и многочисленных тупиков бесконечных жилых районов.
— Красота, — сказал я.
Марго усмехнулась:
— Да ну? Ты серьезно так считаешь?
— Ну, может, и нет, — сказал я, хотя мне все же нравилось.
Из окна самолета Орландо был похож на конструкцию из «ЛЕГО» в океане зелени. А с такой высоты и ночью он казался настоящим городом — и я его как будто видел впервые. Я прошел по конференц-залу, потом зашел и в другие кабинеты на том же этаже и рассмотрел весь город: вон школа. Вон Джефферсон-парк. Вон там вдалеке — Диснейуорлд. Вон аквапарк «Морской Мир». Вон «Севен-Элевен», около которого Марго красила ногти, пока я пытался отдышаться. Там был мой мир, и я мог осмотреть его весь с одного этажа.
— Посерьезней впечатление, — сказал я вслух. — Ну, с такой высоты. Незаметно, какое все на самом деле уже потертое, понимаешь? Не видишь ни ржавчины, ни сорняков, ни потрескавшейся краски. Все выглядит как на проекте еще до постройки.
— Вблизи всё уродливее, — согласилась Марго.
— Нет, к тебе это не относится, — сказал я, опять не подумав.
Она продолжала стоять, прижавшись лбом к стеклу, но чуть-чуть повернула ко мне голову и улыбнулась:
— Дам тебе совет. Более привлекательны уверенные в себе люди. А неуверенные — менее. — И прежде чем я придумал, что ответить, она опять опустила взгляд вниз и снова заговорила: — Вот что некрасиво: да, ты отсюда не видишь ни ржавчины, ни потрескавшейся краски, ни чего-то там еще, но зато видишь весь город, как он есть. Насколько он фальшивый. Такой из пластмассы нетрудно сделать. Или из бумаги вырезать. Ну посмотри, Кью: все эти тупики, улицы, которые замыкаются сами на себя, все эти постройки-времянки. В бумажных домишках живут бумажные людишки и отапливают их собственным будущим. Бумажные дети хлещут пиво, купленное им каким-нибудь бомжом в бумажном гастрономе. И все помешаны на том, как бы заиметь побольше барахла. А барахло все тонкое и бренное, как бумага. И люди такие же. Я уже восемнадцать лет живу в этом городе и еще не встретила ни одного человека, который ценил бы что-нибудь стоящее.
— Я постараюсь это на собственный счет не принимать, — сказал я.
Мы оба смотрели в чернильно-темную даль, на тупики и участки в десять соток. Но ее плечо касалось моего, локоть тоже, и хотя я на Марго даже не смотрел, а стоял, прижимаясь к стеклу, мне казалось, будто я прижимаюсь к ней.
— Извини, — добавила она. — Может, все было бы иначе, если бы я тусила с тобой, а не с… ох. Господи. Я так себе противна из-за того, что эти мои так называемые друзья мне небезразличны. Ну вот, да будет тебе известно, я не то чтобы дико расстроена из-за Джейсона. Или из-за Бекки. Или даже из-за Лэйси, хотя к ней у меня были очень теплые чувства. Но просто последняя нитка оборвалась. Тонюсенькая конечно же, но она у меня единственная оставалась. А ведь каждой бумажной девчонке нужна хотя бы одна ниточка, так?
И я сказал следующее. Я сказал:
— Мы будем рады, если завтра ты пойдешь обедать с нами.
— Это мило, — едва слышно ответила Марго.
Потом она повернулась ко мне и легонько кивнула. Я улыбнулся. И она улыбнулась. Я в эту улыбку поверил. Потом мы снова вышли на лестницу и побежали. Внизу каждого пролета, спрыгивая с последней ступеньки, я щелкал каблуками, чтобы рассмешить ее, и она смеялась. Я думал, что я ее утешаю. Я думал, что она утешна. Я думал, что если смогу быть увереннее, у нас что-то получится.
Но я ошибся.
7
Мы сели в минивен, я вставил ключ и, прежде чем завести мотор, спросил:
— А во сколько, кстати, твои просыпаются?
— Не знаю, где-то в начале седьмого.
На часах было 03:51.
— То есть у нас еще больше двух часов, а выполнено уже девять пунктов.
— Знаю, но я под конец самое трудное оставила. Но мы все сделаем. Пункт Десятый — жертву выбирает Кью.
— Что?
— Наказание я уже придумала. А ты решай, кому именно мы обрушим бурю своего гнева.
— На кого именно мы обрушим бурю своего гнева, — поправил я, а Марго с презрением покачала головой. — Да и к тому же мне не на кого бурю своего гнева обрушивать, — добавил я, и это было правдой.
Мне всегда казалось, что враги есть только у значительных людей. Например, заглянем в историю: у Германии было больше врагов, чем у Люксембурга. Марго Рот Шпигельман была Германией. И Великобританией. И Соединенными Штатами. И Россией. А я — Люксембург. Я сижу на месте, пасу овец и пою йодлем.
— А Чак?
— Гм.
Чак Парсон действительно непрестанно меня изводил, пока его не взяли в узду. Тот случай, когда он бросил меня на ленту в столовке, был не единственным. Однажды он поймал меня на автобусной остановке и принялся выкручивать руку, повторяя: «Скажи, что ты пидор». Это у него было универсальное ругательство, типа «я всего двенадцать слов знаю, на разнообразие в оскорблениях не рассчитывай». Хотя это и выглядело до смешного по-детски, мне все же пришлось сказать, что я пидор, что было довольно-таки неприятно, поскольку, первое: мне кажется, так вообще никого не следует называть, уж особенно меня, потому что, второе: по факту я не голубой, и, более того, третье: Чак Парсон преподносил это так, будто назвать себя пидором — самое страшное унижение на свете, хотя ничего такого стыдного в нестандартной ориентации нет, что я и пытался ему втолковать, пока он выкручивал мою руку так, что даже лопатка топорщилась, но он все не унимался: «Если ты гордишься тем, что ты пидор, почему же не признаешься, что ты пидор, а, пидор?»
Аристотелевскими способностями по части логики Чак Парсон явно не отличался. Но зато в нем было шесть футов три дюйма роста и двести семьдесят фунтов веса, а это уже кое-что значит.
— Да, Чака есть за что наказать, — согласился я, завел двигатель и поехал в сторону шоссе. Я не знал, куда нам дальше, но в центре явно больше делать было нечего.
— А помнишь школу танцев? — спросила Марго. — Я сегодня как раз об этом думала.
— Ага. Да уж.
— Кстати, я извиниться хотела. Не знаю, почему я вдруг стала ему подыгрывать.
— Ладно. Все нормально, — ответил я, но все же воспоминания об этой проклятой школе меня разозлили, так что я добавил: — Хорошо. Чак Парсон. Ты в курсе, где он живет?
— Я знала, что смогу разбудить в тебе мстителя. В Колледж-парке. Сворачивай в Принстоне.
Завернув на пандус шоссе, я надавил на газ.
— Эй, эй, смотри не сломай свой «крайслер», — сказала Марго.
В шестом классе некоторых, включая Марго, Чака и меня, родители заставили ходить на бальные танцы в Школу Унижения, Деградации и Танцев. Происходило все вот как: мальчиков ставили у одной стены, девочек — у другой, противоположной, и по команде учительницы мы должны были подойти к девочкам и сказать: «Позвольте пригласить вас на танец». А девочка должна была ответить: «Пожалуйста». Им не разрешалось отказывать. Но однажды — когда мы разучивали фокстрот, — Чак Парсон подговорил всех девчонок сказать мне «нет». Этот его запрет касался одного меня. Я подхожу к Мэри Бет Шортц и говорю: «Позвольте пригласить вас на танец», а она отказывается. Потом я приглашаю вторую, третью, потом Марго, потом еще одну — все они сказали мне «нет», и я расплакался.
Хуже, чем быть отвергнутым всеми в школе танцев, может быть только одно: рыдать из-за этого. А хуже этого — только подойти к учительнице и пожаловаться сквозь слезы: «Девочки не хотят со мной танцевать, хотя это непоправилам». А я конечно же пожаловался, и все годы средней школы прошли под знаком стыда за тот ужасный инцидент. В общем, короче говоря, из-за Чака Парсона я больше не танцую фокстрот, что, по сути, не такая уж большая печаль. Я уже перестал злиться на него, я забыл про тот случай, как и про все остальные его издевки, которые претерпел за школьные годы. Но меня не расстроит и то, что он тоже теперь немножко пострадает.
