Царствуй на страх врагам! «Прогрессор» на престоле - Махров Алексей (прочитать книгу txt) 📗
Император мрачно насупился, подошел к накрытому столику и плеснул в фужеры коньяк.
— Твою записку я читал. Завтра Государственный совет. Пока по Столыпину: разрешение выхода из общины, создание Крестьянского банка, принудительное землеустройство и усиление переселенческой политики! — Ники чокнулся с моим фужером и выпил. — Да понимаю я, что этот вековой фугас когда-нибудь нужно разрядить, не надо на меня так смотреть! Но не могу же я завтра вот так просто взять — и отобрать шестьдесят процентов сельскохозяйственных земель! Это только у дворян! А если еще и церковные земли…
— Будешь ждать, когда помещичьи усадьбы жечь будут? Шестнадцать лет осталось…
— Не будут — поджигалки поотрываю… Дай мне годик. Я сейчас дворянство, эту «опору престола», повоспитываю — через год отчуждение земель пройдет «по многочисленным просьбам нетрудящихся» влет. Да и пойми — нам промышленность строить надо. А что я с этого крестьянина с его шестью десятинами возьму? Гусар в продотряды посылать буду? Ты извини, Григорий Васильевич, за цинизм — но державе сейчас нужно, чтобы крестьянин разорялся, шел на завод или ехал на целину. А кулак концентрировал площади, обрабатывал их с помощью батраков, кормил страну и гнал зерно на экспорт. И когда я у помещиков землю отберу — она не на куски должна быть порезана, а присоединена к большому, хорошо организованному хозяйству.
— Ну и в чем разница? Помещик, кулак… Про классовую борьбу в школе рассказывали?
— Рассказывали. Только батрак батраку рознь. Я не Столыпин. У него расслоение деревни происходило, а индустриализации не было. Разорившийся крестьянин превращался в люмпена — в деревне или в городе, неважно. Вот и накопили «революционные массы». А у меня он будет иметь выбор — и за кусок хлеба батрачить не пойдет. И будут не батраки, а хорошо оплачиваемые сельскохозяйственные рабочие. Которые позже станут механизаторами и прочими… доярами.
— Значит, как в девяносто первом году? Из социализма — в дикий капитализм, из патриархальных общинных отношений — в буржуазные: каждый за себя? Не жалко мужика-то?
— И ты туда же… Мне Димон уже всю плешь проел: «Землю не делить, общины превратить в колхозы», — а он им трактора и сеялки поставлять будет… А кто этими колхозами рулить будет, кто заработки делить будет, какую-никакую бухгалтерию вести наконец? Они ж там друг друга в вилы возьмут на первом же колхозном собрании. Большевики вон и то с заводов «двадцатипятитысячников» в председатели призывали. Потому как одно дело мужику какому-нибудь Давыдову, из города с наганом приехавшему, подчиняться — или своему соседу Петьке, дед которого моему деду при царе Горохе аршин веревки задолжал…
— Ну, были же недавно «народники»… Можно как-то грамотную молодежь в деревню привлечь?
— С непредсказуемым результатом, ага… Знаешь, Григорий Васильевич, я что-то в наши девяностые годы в социалистические идеалы веру-то подрастерял. И в «моральный кодекс», и в «единую общность — советский народ». Я уж лучше на мужицкий инстинкт собственника поставлю…
…Я смотрел на этого молодого — молодого в квадрате — человека. Вот странно — при общении со всеми «нашими» мне вполне комфортно обращаться с ними по «здешним» именам. Наверное, это оттого, что я не знал их ранее и моя память не конфликтует с памятью реципиента. Олег же обращается к нам, как правило, «настоящими» именами — при отсутствии посторонних, разумеется. Интересно, в нем от Николая вообще ничего не осталось? Или просто настолько сильная натура, что для второго сознания места просто нет?
— Скажи, Ники… Вот ты сейчас собираешься «строить» дворян. КГБ — «в лучших традициях» — ты создал, преданными полками обзавелся — короче, собираешься развернуть террор. Ни красным, ни белым его не назовешь — скорее, опричнина. Какими ты видишь пределы этого террора? Под какой идеологией? На кого будешь опираться? Силовики — это орудие, это не опора. Вот всю семейку романовскую к ногтю взял — зачем? Претендентов на престол боишься?
Император насупился:
— Во-первых, не всю семейку: младших не тронул, воспитаем. Во-вторых, претендентов на трон у нас половина монарших столов Европы — только свистни. А считаю я, уважаемый Григорий Васильевич, что семейка «наша», Романовы оказались недостойны той ответственейшей роли, которую возложила на них История. Не справились с управлением-с… Если пароход утонул и пассажиры погибли — капитан по-любому должен сесть, какой бы распрекрасной души человеком он ни был! Вот я их и приговорил. Не тебе рассказывать, какую роль в крушении «той» монархии они сыграли. А потом, знаешь, честно скажу — если бы хоть кто-то из них в Златоустовском монастыре себя человеком показал — ну хоть обматерил меня, что ли, — освободил бы, честное слово… Теперь об опоре. Я сейчас хочу из дворян сделать то, чем они по жизни и должны быть, — служилое сословие. Вернуть, так сказать, к истокам… Активные сторонники «вольностей дворянских» и всякие Обломовы при этом поедут к тебе — дорогу строить и Сибирь заселять…
— И за что ты Обломова репрессируешь? Как турецкого шпиона?
— Угу. Или уругвайского. В стране должна быть дееспособная элита. Прекраснодушные Обломовы сдали империю и в семнадцатом, и в девяносто первом. И опираться мне сейчас в этом, кроме как на крестьян, не на кого. Разрушая общину, я делаю крестьянина мобильным. Активная часть поползет вверх по социальной лестнице — и обязаны этим будут только мне. Это и есть моя опора.
— Из крестьян, поднявшихся по социальной лестнице, получаются разночинцы. Которые начитаются известных книжек и станут тебе не опорой, а могильщиком. И начнешь ты их давить с помощью тех же дворян. А там и пролетариат появится. И пошло по кругу… И когда же придем к всеобщему счастью и благоденствию? Или хотя бы к стабильности?
Моя ирония, по-видимому, вывела собеседника из равновесия. Встав из-за стола, Николай-Олег подошел к окну и с минуту стоял спиной ко мне, разглядывая что-то в зимнем кремлевском дворе. Повернувшись и пристально глядя мне в глаза, негромко произнес:
— К всеобщему? Тогда же, когда и к коммунизму… Я ведь, Григорий Васильевич, у вас учусь. У большевиков. Террор должен быть целевым и соразмерным, направленным на конкретный сегмент общества и достаточным для нейтрализации деструктивного потенциала этого сегмента. Как вы — в двадцатые годы «красный террор» против дворянства и Церкви, в начале тридцатых — крестьянство, в конце тридцатых — интеллигенция и переродившаяся красная бюрократия… А стабильность… В России самыми стабильными были царствования Александра III и Леонида Брежнева. И оба раза после «стабильности» сразу наступала смерть империи. — Накопившееся раздражение заставило его повысить голос: — «Россия беременна революцией» — это когда было сказано? Она уже беременна! И это не лечится! Так что я лечить не буду — я кесарево сечение сделаю!
Николай присел к столу и залпом допил коньяк.
— Ладно, Григорий Васильевич, извини. Давай к делу. Я предлагаю тебе завтра стать председателем Государственного совета. И начать реформы. Обязанности председателя акционерного общества Транссиба ты сможешь выполнять и из Москвы.
Я помедлил и тоже взял фужер с коньяком. Собственно, раздумывать особо не о чем, только как сформулировать…
— Понимаешь, Ники… Госсовет должен проводить твою линию. Все окончательные решения за тобой. Поэтому в должности председателя там должен быть проводник твоей воли — хороший исполнитель без самодеятельности. Этакий интерфейс без искажений. Я думаю, ты такого легко найдешь. А я, если ты не возражаешь, продолжил бы заниматься Транссибом там, на месте.
Николай внимательно посмотрел мне в глаза и поднял свой фужер.
— Ну, хорошо. Я введу должность наместника по Сибири и Дальнему Востоку. Делай инфраструктуру и строй там «общество будущего». Тем более оттуда народ ссылать некуда, — улыбнулся Николай, пригубив коньяк. — Слушай, а давай Ленинград построим? На Лене где-нибудь?
— На Лене не получится. Там Новосибирск, то бишь Новониколаевск, строить нужно — на пересечении Оби Транссибом. Кстати, о Ленинграде. После переноса столицы в Питере наверняка возникнет интеллигентско-дворянская фронда. Там будут концентрироваться все тобой недовольные.
