Осенние (СИ) - "Джиллиан" (книга бесплатный формат .txt) 📗
Как и предполагал Женя, сегодня, кажется, автописьма и в самом деле не ожидалось. Но… Ещё не вечер? Я строго следила за собственными руками и пальцами, старалась писать портреты медленно и стеречь каждое своё движение. Но один за другим подсаживались на камень «натурщики», и всё было просто замечательно.
Вскоре я улыбалась, хотя было ещё страшновато — не спугнуть бы удачу и счастье! Когда однажды бросила взгляд на Женю, выяснила, что он следит за мной. Кивнул сразу и, вскинув кулак, показал большой палец. Я улыбнулась.
И перевела взгляд на человека, только севшего на камень.
Константин.
Карандаш выпал из пальцев.
Он нагнулся и поднял, передал мне. Я вскочила и попятилась.
— Что вам здесь надо?
— Того же, что и остальным, — спокойно сказал он. — Мне хочется иметь свой портрет — пусть и написанный руками дилетанта.
За мной встали первокурсники. Женька насторожился, выглядывая меня за спинами людей, праздно бродящих по рядам ярмарки мастеров.
— Я не хочу рисовать вас. Здесь каждый волен рисовать или нет. Я — не хочу.
— Почему? — как ни в чём не бывало спросил он.
А я смотрела, смотрела на него и вдруг поняла, что уже прикидываю, как бы его нарисовать. Сердце стукнуло. А ведь мне хочется его рисовать… Очень хочется. Те портреты, которые дома, они какие-то не те. Слишком уж я с ними намучалась. А вот нарисовать его таким — каким-то лёгким в этой куртке нараспашку, очень свободным… Что за чёрт… Нашла о чём думать.
— У тебя проблемы, Алёна? — холодно спросил Женя, очутившийся рядом.
— Нет. Никаких проблем, — неожиданно надменно сказала я. — Сейчас нарисую этого типа — и закончу на сегодня.
— Свистнешь, если что, — в том же тоне сказал Женя и ушёл на своё место.
— Защитники? — невозмутимо спросил Константин.
— Защитники, — подтвердила я.
— Есть от кого защищать? — полюбопытствовал он.
— Как недавно выяснилось — есть, — сказала я, и мой карандаш коснулся чистого листа.
5
Накал первых дней, когда меня буквально бросило в пучину стремительно и круто меняющихся событий, к этому воскресенью почти прошёл. Я сумела взять себя в руки и задавить перманентное состояние на грани слёз. Сейчас, глядя на виновника всех моих бед, я твёрдо решила: никаких эмоций! Нарисовала, что вижу, — и хватит.
Если б не одно «но». Его лицо я помнила наизусть и могла бы даже не смотреть на «натурщика». И он мог бы удивиться не столько отсутствию взглядов художника на модель, сколько тому, как слишком быстро пишется портрет. А его удивление — лишнее внимание к моей когда-то скромной персоне. Поэтому, проведя несколько основных линий, я взглянула на Константина.
Правильно сделала. Он, в сущности, даже не смотрел на меня, а, по впечатлению, блаженствуя, грелся на довольно ярком сегодня солнышке и праздно и с каким-то удовольствием рассматривал ближайших мастеров и их поделки. Так что первый же взгляд на него заставил меня с неохотой, но притормозить с решимостью закончить рисунок в два счёта и раз и навсегда отделаться от «натурщика».
Лицо Константина изменилось. Оно уже не было подёрнуто той бессознательной мукой, которую я на своих домашних листах переводила хотя бы в безразличие. Сидевший передо мной человек мне раскрывался постепенно: сначала я увидела, что пропали отёки под глазами, затем — что исчезли резкие морщины вокруг рта. На камне сидел человек, внутренне светившийся радостью от осознания здоровья. Человек, который с глубоко припрятанным, по привычке, удовольствием воспринимал ликующий настрой деловито весёлой толпы на воскресном Арбате.
Привыкшая к форме болезненно сдвинутых бровей, к вялости умирающих глаз, я смотрела и не могла отвести глаз от этого совершенно незнакомого лица, принадлежащего счастливому человеку. А в сердце постепенно заползала горечь: значит, я могла бы спасти и первых шестерых? Почему я тогда не подумала о том, что есть возможность отвести от них беду? И значит ли излечение Константина, что мне нужно, необходимо постоянно бывать на воскресном Арбате, чтобы помогать тем, кому посчастливится сесть на каменный «подиум» передо мной?
Наверное, я слишком глубоко ушла в невесёлые мысли о своём… Хм… О своём… И опять не понимаю — о даре или проклятии? Слишком, потому что рассеянный, тёплый от ярких впечатлений взгляд тёмных глаз остановился на мне. И жёстко сосредоточился.
— Что-то не так?
— Нет, всё хорошо, — ответила я и поспешно принялась за рисунок.
Последнее, что я подумала о своём проклятом даре (я всё-таки соединила два определения!): надо же мне было прозреть и понять, нарисовав портрет человека, который тут же грубо вмешался в мою судьбу!
Нарисовала я его быстро, несмотря на то что довольно часто откладывала карандаш и встряхивала рукой, чтобы сбросить напряжение. Так выглядело со стороны. На деле — все эти движения были частью самоконтроля, чтобы автописьмо не настигло меня снова врасплох. И единственное, в чём пошла «против натуры», — не стала прописывать на портрете тонкие белые нити шрама, перечеркнувшего его глаз и слегка стянувшего кожу. Шрам, кстати, был почти незаметен. Уродства, как я боялась, не осталось.
Некоторое время я разглядывала получившееся. Неохотно усмехнулась: если б умела писать по-настоящему, нарисовала его идущим в осенне-лиственной метели. Мужчина-осень. Даже в рисунке мягким карандашом видна его потаённая, возможно, разрушительная сила и неуёмная, непредсказуемая стремительность. Совсем другой. Не тот тяжёлый, что приходил сидеть на моей скамье.
Подошёл Женя. Встал рядом. Я взглянула на него: не скажет, что приукрасила? Он испытующе взглянул на «натурщика», затем — на лист. Константин, следивший за ним с момента, как парень приблизился ко мне, усмехнулся. Но Женя одобрительно кивнул.
Рядом кто-то слишком громко заговорил. Едва Константин обернулся на голоса, я быстро дёрнула Женю за полу рубахи, ткнула пальцем в каменный «подиум» и быстро прошептала:
— Кого-нибудь!
Он сообразил сразу. Ни слова не говоря, ушёл к своему месту.
— Готово, — уже спокойно сказала я и протянула лист Константину.
Только он поднялся с места и шагнул ко мне — глядя на портрет, а не на меня, как за его спиной на тот же камень немедленно плюхнулась рыженькая девушка, с задорным носиком, со смешливым большим ртом и глазами, сияющими (интрига, тайна — ура!) глазищами. И тут же тоненько и весело заголосила:
— А теперь меня! А теперь меня! Я долго ждала!
Я бросила взгляд на Женю — еле заметно кивнул, победно ухмыляясь… На лице мельком оглянувшегося на рыженькую Константина появилось такое разочарование, что я удивилась. Что это он? Но Константин быстро совладал с эмоциями, забрал, уже не глядя, портрет и неожиданно бросил:
— Я — подожду!
Эт-то что ещё за заявочки?!
Проводила растерянным взглядом его спину, пропадающую в толпе.
— Не получилось, да? — пригорюнилась рыженькая.
— Ничего, — бодрилась я. — Он ушёл вниз, на площадь, а я пойду наверх, к остановке. А пока есть время — портрет вы всё равно получите.
Много ли для счастья надо? Рыженькая рассиялась — и вот уж кого я быстро и без проблем нарисовала!
Женю не хотелось снова просить об одолжении, тем более он и так привёз на Арбат целую компанию однокурсников. Поэтому мы с Таней, предупредив его на расстоянии, тишком-молчком смылись с ярмарки мастеров — ближе к обеду, когда подружке надо было явиться на воскресное дежурство — свою смену в библиотеке. Оглядываясь, как два террориста, мы добежали до остановки, где Таня, шутливо сетуя, что слишком худенькая, пыталась спрятать меня за своей спиной. В подъехавший троллейбус ломанулись так, что потом прыскали от смеха, засев на последнем сиденье. Не две взрослые женщины, а взбалмошные девчонки, да ещё напроказившие!
В библиотеке читателей было мало — и в основном среди полок детской литературы и две женщины у полок любовного романа… Сначала я хотела напроситься посидеть в пустом читальном зале, но суховатая заведующая библиотекой так строго взглянула на меня, что пришлось чуть не на цыпочках раскланяться перед нею и вылететь на улицу, едва распрощавшись с Таней.
