Лекции по русской литературе XX века. Том 2 - Быков Дмитрий (читаем книги онлайн txt) 📗
Что касается самого «Золотого телёнка», то, по сравнению со «Стульями», эта книга, конечно, гораздо более талантливая, гораздо более яркая и, что самое интересное, гораздо более трагическая. И смерть Паниковского, и неоднократное её предсказание, и судьба Балаганова, и любовная драма самого Бендера – всё это очень серьёзно. Но самое главное, что там есть, – это, конечно, образ миллионера Корейко. Дело в том, что Корейко (его лучше всех, на мой взгляд, сыграл Андрей Смирнов в блистательной экранизации Василия Пичула «Мечты идиота», хотя и Евстигнеев очень хорош), в сущности, это же типично советский человек. У него всё хорошо, у него нет никакого внутреннего содержания, он фактически людоед. В любую эпоху он законченный, гениально мимикрирующий хищник, он прекрасно работает в Черноморске, в Одессе, и никто никогда не заподозрит его в том, что он в иные, более жестокие времена попросту сотнями жрал живых людей. Он идеальный приспособленец, и это делает его образцовым советским гражданином. У Корейко всё складывается гораздо лучше, чем у Остапа. Понимаете, благородный жулик и весёлый авантюрист Остап теряет всё, хотя и знает 400 сравнительно честных способов облапошивания людей, минуя Уголовный кодекс. А вот что касается Корейко, ему ничего не угрожает, он всегда умудряется убежать, используя то советский идиотизм, то советскую доверчивость, то советское хищничество, которым он, кстати говоря, тоже заражён. И кто бы на самом деле ни окружал его, идиот ли бухгалтер Берлага, или такое же тупое начальство, или бедная Зося, которую он охмуряет, ему никто не может противостоять. Против Остапа у всех есть оружие, потому что Остап человек. А Корейко не человек, это герой новой формации. Это, в общем, свиная корейка такая, говорящая, абсолютно лишённая содержания. При этом он страшно здоров, он много занимается своим здоровьем, он бегает, он правильно питается, он очень силён физически, он чуть Бендера не убил, хотя Бендер вывернулся. В общем, это непобедимый персонаж, вот что самое страшное. Корейко дожил до нашего времени, я даже скажу, что Корейко сегодня по-прежнему управляет всем, до чего может дотянуться. Бендера больше нет, а Корейко, вот такой образцовый Иуда, который никогда не покончит с собой, тотальный предатель, он благополучно существует, и ничего ему не сделается. Не случайно же и роман называется «Золотой телёнок». Потому что главный персонаж этого романа, конечно, Корейко, вот этот золотой телец новой эпохи, которого пытаются пощупать за вымя. Бендер – это персонаж отживающий, такой же, как и благородный жулик Паниковский со своим несчастным гусем, такой же, как и бедный идеалист Балаганов, человек свободной профессии, такой же, как несчастный водитель Козлевич, который хочет всех «эх, прокатить!», а никому это не надо. Это всё живые люди, поэтому они больше не нужны. Пришло время Кореек. И в этом смысле «Золотой телёнок» – это великий трагический роман.
Не будем ещё забывать о том, что это очень плотно написанная книга. Когда-то Ильф и Петров выработали собственную литературную манеру, позволявшую им писать вдвоём. Фраза проговаривалась вслух, если один отвергал её, другой соглашался. Если какая-то мысль приходила в голову одновременно им, она отвергалась сразу, потому что Ильф говорил, что могут придумать двое, то могут придумать и двести – неинтересно. Потом они научились писать в одиночку, потому что они стали, по сути дела, единым писателем Ильф-и-Петровым, выработавшим собственный стиль. «Одноэтажная Америка» написана врозь, но тем не менее стилистической границы мы не видим. А вот «Золотой телёнок» – последнее, что они писали вместе, и последнее, что они делали с наслаждением, потому что после этого в России настало мрачное десятилетие абсолютно казённой литературы. Последняя вспышка веселья – это Ильф и Петров. И страшно сказать, это и последняя вспышка христианства. Когда Ильф и Петров писали о том, точнее, уже один Петров, без Ильфа, что мировоззрения не было, его заменила ирония, это и было самой точной характеристикой той эпохи, которая приводит Новый Завет. Потому что Новый Завет всегда начинается с иронии. И именно поэтому советское Евангелие, советская сатирическая книга стала такой трагической и в некотором смысле такой жизнеутверждающей.
Сознавали ли сами Ильф и Петров, что они пишут серьёзные произведения?
Сознавали, конечно, сознавали. Они писали его всерьёз, с максимальной самоотдачей. Они не были профессиональными писателями, ну а кто был профессиональным писателем? Они были газетчиками, это нормально. Кто был профессиональным писателем в то время? Пришло поколение людей, которые не имели прошлого, которые не имели образования, чья жизнь была уничтожена. У них за плечами была только гимназия. Они очень серьёзно относились к литературе, конечно, они относились к ней как к служению. И если газетная школа всегда подвергается осмеянию, то учтите, что это ведь и школа точного слова, знания деталей, остроумия, умения с полунамека понять, куда заворачивает эпоха. Ильф и Петров были, не побоюсь этого слова, самыми серьёзными писателями этого времени, и не случайно Набоков говорил, что две главные книги советской эпохи – это дилогия о Бендере, потому что всё остальное не выдерживает никакой критики.
Андрей Платонов
«Впрок», 1932
На календаре 1932 год, публикация в «Красной нови» повести «Впрок» Андрея Платоновича Климентова, более известного как Платонов.
Повесть эта сейчас более всего известна тем, что на её полях товарищ Сталин написал: «Сволочь». Поскольку сам экземпляр с начертанной «сволочью» не сохранился, есть вариант, что там было написано «талантливая сволочь» или даже «талантлив, но сволочь». Но в любом случае данная книга вызвала реакцию не случайно. Большинство прочло повесть «Впрок» именно потому, что она отмечена именно такой надписью. Есть даже замечательное стихотворение московского поэта Дмитрия Филатова о том, как современный автор надеется на резолюцию Сталина и умудряется как-то забросить ему в загробную реальность своё произведение: «Труд героя ровно в полночь гений и отец пролистал, но вместо “сволочь” вывел “молодец”». Это тоже очень точные слова, потому что надо уметь заслужить такое отношение Сталина.
Что же такого Платонов сумел сделать в повести 1932 года, которая, в общем, сломала его литературную судьбу, что она вызвала такую реакцию вождя? Это тем более удивительно, что, когда Платонов писал эту вещь, он давал её и Фадееву, который руководил «Красной новью» и писательской жизнью. Давал он её на почит и не меньше чем десятку редакторов и критиков. Все были в восторге. Когда в 1933 году Фадеев начал каяться и говорить: «Да как же это мы проглядели, товарищи, клеветническую вылазку подкулачника Платонова!», а идёт разгар коллективизации, как раз в этой повести упоминается статья «Головокружение от успехов», Платонов пишет и Сталину, и разным другим людям, влиятельным чиновникам от литературы, во всех этих письмах он пытается объясниться: «Товарищи, я мог написать произведение ошибочное, я это признаю. Но я не могу написать лживого произведения. Я не вредитель советской власти. Товарищ Фадеев читал моё произведение, рекомендовал его к печати. За него боролись два издания, “Новый мир” и “Красная новь”, в результате “Красная новь” его напечатала. Товарищи, наверно, здесь какая-то ошибка!» Платонов пытается достучаться, хотя никого не обвиняет, всю вину и ответственность берёт на себя.
Тут действительно произошёл парадокс. Стиль Платонова иногда кажется издевательским, что сделаешь. Юрий Левин, замечательный российский структуралист, очень подробно описал механизмы создания этого стиля. У Евгении Вигилянской была замечательная статья о том, как работает платоновский стиль: из целого ряда возможных синонимов берётся самый стилистически экстравагантный, далёкий от нормы. Скажем, вместо предложения «Я пошёл в пивную» получается «Я направил стопы в заведение по выдаче пива», условно говоря. Фразы Платонова всегда можно перевести на человеческий язык, но слова стоят сдвинуто, под углом друг к другу. Это создает иногда комический эффект. Например, в диссертации Ани Герасимовой, ныне прославленной как Умка, о природе смешного у обэриутов совершенно справедливо сказано, что комический подтекст обэриуты не имеют в виду, он возникает случайно – слово лишается привычного стилистического флёра, предстает в своей наготе. Точно так же и у Платонова, слова просто вырваны из привычного контекста, в результате получается откровенно комический эффект, который, кстати говоря, впервые по-настоящему опробован именно в повести «Впрок».
