Возвращение астровитянки - Горькавый Ник (первая книга txt) 📗
— Тебе надо купить книгу «Советы менеджера Глеба». Я её обожаю!
— Пусть этот твой Глеб своего проктолога жизни учит. Бульба, выглядевший почему-то раскисшим, хотя пил одну минералку, сказал грозно кому-то:
— Вы ещё будете кусать себя за лысину! Некоторым ещё хуже повезло!
— Эй, пьяналыги, пора по домам! — решил Матвей, и все согласились.
Игорь попрощался с ребятами и вышел на свежий воздух, глубоко вздохнул и посмотрел на тускло-перламутровое небо, засвеченное миллионом фонарей. И подумал:
«Я уже лет десять не видел звёзд…»
И ему стало грустно от этой потери.
Мара сегодня выкрасила волосы в скромный, консервативный для неё тёмно-фиолетовый цвет. Наверное, собралась с шефом на деловое совещание к издателю.
— Слушай, у меня беда!
Ксения вздохнула: у Мары день без беды — зря прожит.
— В каникулы мой сын Эммануил заявляет: отправляюсь в летний лагерь научного школьного общества. Я думаю: «Ха-ха! Знаем мы эти летние развлечения — экологические, бойскаутские и научные. Пестики, тычинки, сбор гербария в кустах вдвоём!» Сама говорю: «Езжай! Тебе уже пятнадцать лет, пропасть не должен». Пусть, думаю, действительно отдохнёт от этих учебников.
Мара, тараторя, успевала красить губы, причёсывать головной фиолет и ронять на пол разные вещицы.
— Возвращается. Мне сразу показалось — какой-то пришибленный. Эмик отрицает, говорит, всё в порядке. Но материнское сердце не обманешь! Наверное, думаю, влюбился.
Ладно — пусть попереживает. Говорят, это хорошо для обмена веществ. Тут я купила билеты на рождественскую премьеру «Розового цеппелина». Его любимая шоу-группа! У них такой электронный аранжировщик, они такое выделывают рэповыми синкопами! Залетаю к Эмману в комнату, мол, кричи «ура»!
Мара уронила сразу дюжину всячин на кафельный пол дамского туалета и нырнула под умывальники, оставив снаружи туго обтянутый броневыми джинсами зад, поэтому часть рассказа прозвучала глуховато.
— А он мне: «Не пойду!» Я так и села в новой юбке. Далее не посмотрела — куда… Гляжу — книжку какую-то странную читает. Мамочка моя! «Экспериментальная ядерная физика», какой-то кретин Мухин написал. Университетский учебник, то ли для ТИФА, то ли для МИФИ. Формулы звериные, схемы нечеловеческие. Чтоб он инсектицидом подавился, этот Мухин. Я как выхвачу книгу, как заору благим матом: «Эммануил, ты заболел?!»
Мара вылезла из-под умывальника и действительно зазвучала как медицинская сирена.
— А он мне с наглой улыбочкой: «Я здоровее всех, вот только знаю гораздо меньше, чем некоторые умники…» Книжку отобрал, пожелал хорошего концерта, а потом добил контрольным выстрелом — говорит: «Зови меня просто Михаил»! Ужас! Бот до чего научные лагеря доводят! Да я на них в детскую комиссию пожалуюсь. Калечат психику малолетних!
Мара взяла паузу опытного ритора, критически посмотрела в зеркало и сказала загадочно:
— Это не просто — дать поймать себя вовремя.
И тщательно улыбнулась, исследуя состояние прикуса.
— Вот выращу себе мужа из семечка — и буду пользоваться. Только где взять рассаду богатых мужчин?
Ксения усмехнулась:
— Богатый перестаёт быть мужчиной. Он становится кошельком, который никогда не узнает, как на самом деле относятся к нему женщины.
Мара вздохнула:
— Леди не должны чесаться! — и со вкусом поскребла левый бок. — Слышала, что такое старость? Это когда единственную норковую шубу начинаешь надевать даже в булочную. Хорошо, что у меня нет норки. И бриллиантов тоже нет, — грустно добавила Мара.
Ксения её утешила:
— Красивая женщина может носить в ушах не бриллианты, а канцелярские скрепки.
— Это да, но лучше всё-таки бриллианты. Ой! — вдруг спохватилась Мара. — Я же Эммануилу… Михаилу… про обед не объяснила!
Ксения смотрела на Мару, которая многословно рассказывала сыну-подростку что-то про суп в холодильнике и кекс в фольге, и вдруг с болью подумала: «О боги, какая Мара счастливая!»
Вечером Ксения снова сидела за компьютером и писала своему любимому Мушкетёру.
— Сартр восхитителен! Слушай: «Слова — своего рода ловушки, служащие для возбуждения чувств». «Каждая книга есть призыв».
Мушкетёр ответил:
— Книга — это лишь зафиксированный монолог одинокого рефлексирующего человека.
Ксения горячилась:
— Сартр думает иначе: «Говорить — означает действовать, любая названная вещь уже не та, какой была до того, она потеряла невинность». «Человек понимает, что слова — это «заряженные ружья». Когда он разговаривает — он стреляет».
Мушкетёр откликнулся:
— По-моему, настоящая литература — это лишь взрослая игрушка языка, плетение красивых и стильных словес.
Ксения даже обрадовалась.
— Сартр уже возразил тебе: «Конечно, стиль делает прозу более ценной. Но мы не должны его замечать. Слова прозрачны, и взгляд проникает сквозь них, нелепо пережимать его мутными стеклами».
Мушкетёр смолчал. Ксения возбуждённо набирала:
— А вот это просто гениально: «Архитектор может жить в построенном им доме, а писатель не может читать то, что он написал. Читающий человек предвидит, ожидает. Он предугадывает конец фразы, начало следующей, очередную страницу, они должны подтвердить или опровергнуть его предположения. Процесс чтения состоит из множества гипотез, фантазий и пробуждений, радужных надежд и горьких разочарований. Читатель забегает вперёд строки — в будущее, которое частично рушится, частично утверждается по мере приближения к финалу книги, оно отступает со страницы на страницу, словно подвижный горизонт литературного пейзажа».
Мушкетёр, видимо, растерялся от такого напора и вильнул, заявив немного невпопад:
— Литература социальна, она задаёт систему координат для людского многообразия. Встречаешься с девушкой: «А вам «Мастер и Маргарита» нравится? А Шекспир? А литгруппа «Бумажный перец»?» И по ответам понимаешь — близки ли вы с этой девушкой в интеллектуальном пространстве и стоит ли в неё влюбляться.
Мысль, что Мушкетёр может в кого-то влюбляться, очень не понравилась Ксении. Она снова перевела взгляд на строки Сартра:
«Произведения человеческого духа — это маленькие неприкаянные души, приобретённые по сходной цене… Послание — это душа, превращенная в объект. Душа, что с ней делать? Её следует почтительно рассматривать на расстоянии. Не принято без веских на то оснований раскрывать свою душу на людях. Но, по общепринятому согласию, при соблюдении известной сдержанности, кое-кому разрешено выставлять свою душу на продажу, и совершеннолетние могут её приобрести».
И неожиданно в Дюймовочке что-то сломалось. Она почувствовала себя маленькой неприкаянной душой, которую никто не хочет приобрести; посланием, которое летит в космосе уже сто тысяч лет, и никто его никогда не поймает.
Она, не прощаясь с Мушкетёром, выключила экран и зарыдала — как маленькая девочка, которую не взяли в балетную студию.
В сенях загрохотали сапоги. Они вошли, липкие и чёрные, и зашагали по чистому полу и домотканым половикам. И в лица вошедших смотреть не надо — по бесцеремонности грязных сапог в его доме Прокопу всё стало понятно. Сердце сжалось, и он посмотрел на детей, жмущихся к матери. Шестеро. Что же с ними будет?
— Прокоп! — слишком громко гаркнул главный из вошедших, сосед Демид. — Собирайся! Высылаешься на север, как есть кулацкий елемент. С семьей.
Жена Устинья заголосила как над покойником.
Бесполезно — этих пришельцев ничем не разжалобишь и не испугаешь: они уже испуганы до смерти. И топят других, спасая себя. Прокоп два года назад отказался вот так ходить и судить — и самого посадили на три месяца. В тюрьме он всё понял про этих, с винтовками. Винтовка — инструмент нехитрый, с ним легко управиться. Корову да пшеницу надо растить долго, да с трудом, да с умом. А тут — винтарь взял и всё у соседа отнял.
