Дом на городской окраине - Полачек Карел (читать книги регистрация txt) 📗

Бабушка лежала в постели, непривычно розовая, руки ее беспокойно перебирали бахрому одеяла. Черные брови быстро двигались, она смотрела в потолок и что-то бормотала.

— Что с вами, бабуля? — спросил бухгалтер. — Почему вы ничего не ели?

Она взглянула на говорящего, но, казалось, не узнала его.

— Есть необходимо, бабушка, — уговаривал ее Михелуп, — не будете есть — ослабеете. Вы заставляете нас волноваться. Хоть несколько ложечек супу… Руженка сварила вкусный суп, вы меня слышите, бабушка? С печенкой, вы такой любите…

Но бабушка не слышит, все перебирает бахрому, и ее пересохшие губы что-то шепчут. Вдруг, повернувшись к бухгалтеру, она сообщила ему с судорожной веселостью:

— Наконец-то мы дождались. Пришло письмо из Линца.

— Какое письмо, бабушка? — удрученно спросил бухгалтер.

— Пришел экипаж, из него вышла Ленорка и привезла детей. Подойдите ближе, дети, я хочу на вас взглянуть. Как вы выросли! Закройте глаза и откройте рот. Я припрятала для вас конфетки. Их привез Оскар…

— Боже мой, — испугался Михелуп. — Она больна…

— Бабушка! — закричал он. — Бабушка, вы меня слышите? Что с вами? Что у вас болит? Вы не должны хворать…

Старуха продолжала выкрикивать:

— Дети, давайте играть. Кто хочет со мной играть? — Хлопала в ладоши и тоненьким голоском пела: — Fuchs, du hast die Gans gestohlen, gib sie wiederher». [38] — Потом захныкала: Гедвичка не хочет со мой играть. Я пожалуюсь!

Михелуп побежал наверх и испуганно объявил:

— Скорее, Руженка, беги, осмотри, что там с бабушкой! Мне кажется, она заболела…

— Не может быть! — воскликнула жена. — Иди к ней и подожди меня. Я пока заварю ей чай.

Бухгалтер бросился к телефонной будке, чтобы вызвать врача. Поспешно набрал номер, из трубки отозвалось: «Алло, канцелярия Пражской промышленной ярмарки. Что вам угодно?» Он повесил трубку и снова набрал номер доктора Гешмая.

— Алло, алло… пан доктор дома? На визите?.. Это ужасно!.. Прошу вас, когда он вернется, пусть немедленно приедет ко мне… Позвольте, барышня, очень серьезный случай… Благодарю вас, я буду ждать…

Потом вновь, печальный и озабоченный, уселся возле бабушкиной постели, взял больную за руку.

Удрученного бухгалтера утешало одно: пан доктор Гешмай за визит ничего не возьмет. Сделает это по знакомству.

С чашкой чая вошла пани Михелупова. Бухгалтер, приложив палец ко рту, зашипел:

— Тссс! Она спит…

Старуха лежала с закрытыми глазами и тяжело дышала, в груди у нее что-то хрипело.

— Что за жизнь! — причитал бухгалтер. — Удар за ударом, а теперь еще и это…

— С чего бы вдруг? — размышляла его жена. — Еще вчера она была здорова. Обругала привратницу за то, что та пустила в дом чужую собаку…

Старуха открыла глаза, поднялась на постели и звучным голосом произнесла:

— Приветствую вас, мадам Шнабль! Благодарю за визит, мадам Шнабль! Отчего вы так редко показываетесь? Я уж думала, вы никогда не придете…

— Бабушка, — уговаривала ее пани Михелупова, — выпейте чаю. Это промоет вам желудок, и вы снова будете молодцом.

Старуха отворачивает лицо и обиженно бормочет:

— Гусыня вполне могла бы весить добрых семь-восемь кило. Меня никто не спросит. Каждый делает, что вздумается. Много жиру! Слишком много жиру! У вас уходит уйма сала!

— Бредит, — прошептал бухгалтер.

Пани Михелупова положила руку бабушке на лоб.

— Горячий, — сказала она.

— Боже мой, до чего я дожил… — простонал Михелуп.

К вечеру под окнами зафырчал автомобиль. Михелуп вышел встретить доктора.

— Что случилось? Что случилось? — пробасил доктор Гешмай. — Уж не собрались ли вы, бабушка, заболеть? Ну нет, этого мы не допустим… — Он посмотрел в лицо больной и вдруг умолк. Потом вложил старухе под мышку термометр и сел на стул против Михелупа.

С минуту стояла тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием больной.

— Ну, а в остальном как ваши дела? — спросил врач.

— Все так же, — отвечал бухгалтер.

— Куда нынче поедете летом?

— Сам не знаю, — вздохнул бухгалтер.

— Пани Кафкова говорила, что в этом году они скорее всего поедут в Седм Млыну, — вмешалась в разговор жена бухгалтера, — ей сказала пани Тауссигова, что была там в прошлом году. Места, говорит, великолепные. Леса, купанье, прекрасная природа, виды… И платили за все про все тридцать крон. Просто заслушаешься! А куда поедете вы, доктор.

Известный врач приуныл.

— Еще не решил, — глухо произнес он, — наверно, куда-нибудь поеду. Надо набраться сил. Все мне это говорят. — Он вздохнул: — Работы у меня выше головы. Кручусь, как белка в колесе. Даже ночью не дают покоя. Вот и не знаю, смогу ли выбраться…

— Этим летом, — сказал бухгалтер, поглядывая на больную, — мы возьмем бабушку с собой. На природе к ней вернутся и бодрость, и здоровье. Ведь она, бедняжка, совсем не знает радостей. Сколько раз я себя упрекал…

Доктор взглянул на термометр, покрутил головой и сказал:

— Этим летом бабушка никуда не поедет. У нее уже все заботы позади… — Он встал, взял шляпу и вышел в коридор. Михелуп проводил его до машины.

— Что с ней, пан доктор? — взволнованно спросил он.

— Плохи ее дела, — пробасил тот, — воспаление легких.

— Не говорите! — испугался бухгалтер. — А что… она поправится?

Доктор Гешмай пожал плечами.

— Острое воспаление легких в ее возрасте… — пробормотал он, — вы должны быть готовы ко всему. Я думаю, она продержится не более двух дней.

Михелуп заплакал.

— Пан доктор, прошу вас, спасите ее! Что я без нее буду делать?

— Ну-ну… — растроганно проворчал доктор, — уж вы, пожалуйста… я ведь… Наука тут бессильна… Мужайтесь, авось я ошибаюсь… но я не ошибаюсь…

— Бедная бабушка! — всхлипывал бухгалтер.

— Если что — позвоните, хоть ночью, я немедленно приеду, — сказал доктор и уселся в машину.

Когда бухгалтер вернулся к больной, жена встретила его вопросительным взглядом. Увидела его расстроенное лицо и все поняла. Нос у нее покраснел, по щекам покатились слезы.

Они сидели друг против друга, погрузившись в горестные мысли. Так, значит, бабушка их покидает…

— Наверно, простудилась во время прогулки, — прошептала жена.

Бухгалтер скорбно покивал. Разумеется, и в этом горе виноват мотоцикл, недруг их семьи. Не будь его, старушка была бы здорова и ее крик разносился бы по дому. Все осталось бы по-старому, и общность членов семьи ничем не была бы нарушена. Злая судьба воплотилась в этой коварной машине.

«Все она у меня отнимает, — размышлял бухгалтер, — ковер „шираз“, семисвечник из наследства ученого раввина, пуф, оставшийся после нотариуса, который застрелился, растратив деньги клиентов. Мои вещи, хранившие память о прошлом, уходят к торговцам. Машина опустошила квартиру и грозит мне гибелью. А теперь еще отнимает у меня и бабушку — память о прежних, лучших временах. Ничего у нас больше нет…»

Старуха перестала хрипеть, ее пересохшие губы быстро задвигались. И вдруг она заговорила звучным голосом. Супруги Михелуповы напряженно слушали. Что она говорит? Будто бы какие-то стихи…

— «Я смерть, — произносит она, — а ты кто, отвечай!» И гордо отвечает: «Меня не знаешь ты? Я — На-по-леон…» Куда вы дели мои очки? Вечно прячете мои очки, дурачье, я на вас очень сердита…

— Бабушка, мы здесь, хочешь чего-нибудь? — шепчет пани Михелупова.

К утру старуха умерла.

Траур по бабушке отвлек бухгалтера от неотвязных мыслей, даже принес облегчение; на некоторое время он забыл про нелюбезные, злые письма, про беды и заботы, которые прежде не давали ему покоя. Он целиком был занят мыслью о похоронах, которые должны стать свидетельством того, каким почтительным родственником был для бабушки Михелуп; должны были стать пышной и достойной демонстрацией семейного единения, смотром семейных чувств. Пусть никто не сможет дурно отозваться о похоронном обряде, сказать, будто родственники проявили скупость и небрежность. Михелуп хотел, чтобы друзья были удовлетворены и растроганы; чтобы каждый ощутил некую приподнятость духа и никто не ушел разочарованным.