Рыцарь Христа - Стампас Октавиан (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
— Иди-иди, смоляк! Смоляк — с печки бряк!
— Смоляк? — спросил я. — Ты что, из Смоленска?
— Из Смоленска я, добрый боярин, скажи им, чтобы они не прогоняли меня. Больно и мне хочется про Русалим послухать.
— Русалим обождет, — сказал я. — Садись, смоляк, выпей с нами.
— Да гони ты его, добрый боярин, — сказали остальные, — вор он, его каждая собака знает, каков он вор.
— Нет, пускай сидит, — стукнул я кулаком. — А давно ли ты из Смоленска?
— Из Смоленска-то? Недавно, — отвечал смоляк, с радостью припадая к чаше. — Почитай, вторую неделю тут околачиваюсь.
— Вот как? Пей, смоляк, пей. А скажи, каково поживает молодой князь Роман?
— Роман-то? Очень даже неплохо поживает. Грех ему плохо поживать. Мы, смоляки, народ веселый.
— Веселый, говоришь? Слыхал я про вашу веселость. А скажи, смоляк, Евпраксия Всеволодовна хорошо живет?
— Опраксимья? Это волочайка-то? И она тоже здорова, глаза ее бессты…
Он не успел договорить, потому что я тотчас вскочил, перевернул стол и, выхватив из ножен Мелодос, занес его над головой смоляка. Тот в испуге повалился на спину и громко заверещал:
— Святые угодники! Убива-а-а-ают!
Остальные мои сотрапезники всем скопом навалились на мои плечи, успокаивая:
— Э, немец, ты — того, не балуй! Он все же, хоть и вор, а душа християнская.
Горе и гнев ослепили рассудок мой, к тому же затуманенный хмелем. Поднатужившись, я разбросал всех по сторонам и принялся так размахивать Мелодосом, что одному из бражников отсек кисть левой руки.
— Братцы! — крикнул другой. — Что это он так за волочайку обиделся? Да не тот ли это немец, который ее обрюхатил да бросил? Эй, кликните с улицы кого-нибудь с оружием!
В эту минуту я понял, что сейчас зарублю их всех. И как тогда, в иерусалимской мечети, стоящей на поприще Соломонова Храма, будто кто-то ударил меня по лбу светлой ладонью. Я опомнился и ринулся к выходу. Догонять меня никто не решился. У двери я оглянулся, сорвал с пояса мешочек с деньгами и кинул его им с примечанием:
— Это тому, кто из-за меня без руки остался!
Отыскав дом Анны, у которой я оставил своего коня и скарб, я попрощался с нею и отправился вон из Киева, проклиная этот город, отдавший Смоленску мою Евпраксию.
— Теперь вы понимаете, Гийом, почему я так спешу? — сказал я, дойдя до этого места своего рассказа.
— Вы полагаете, что с Евпраксией произошло примерно то же, что тогда с вами, когда душа ваша летала в Киев?
— Да. В точности такое же явление. Она видела в зарнице мое лицо в ту минуту, когда я умирал от яда. И я видел ее лицо в светящемся облаке. Значит, с ней тоже приключилась какая-то беда.
— И вы простили ей измену?
— А разве я мог не простить? Особенно теперь, когда она стала монахиней. Конечно, простил. И мало того, хочу, чтобы и она простила меня, прежде чем я тоже приму постриг.
— Вы твердо решили стать монахом?
— Да, твердо. Я хочу принять русскую православную веру и стать монахом Печерского монастыря в Киеве. Одна встреча навела меня на эту мысль. Встреча с игуменом Даниилом во время его паломничества в Иерусалим. Но до этого мне суждено было многое пережить, в том числе и путешествие в страну Туле.
Глава VI. ТУЛЕ
На другой день спозаранку мы вновь отправились в путь по берегу Борисфена. Светило солнце, но с востока надвигалась темная туча, которая быстро росла и через час после того, как мы тронулись, заволокла все небо над нашими головами, скрыв солнце. От нее стало темно и ужасно холодно, будто в жаркий июльский день ворвался клочок ноября. Но мало того, что туча принесла с собой пронизывающий холод, из нее вдобавок вдруг обильно посыпался снег.
— Вот это да! — восхищенно воскликнул Гийом. — Слыхал я, что в Скифии среди лета зима может наступить, но, честно говоря, никогда этому не верил. Теперь вижу. И что, тут всегда так?
— Не знаю, — пожал я плечами. — Сколько мне ни доводилось бывать в здешних местах, никогда такого не бывало. Природа и климат здесь такие же, как в Германии или Франции. Там, дальше, на севере, края посуровее.
Снег продолжал сыпаться, покрывая степь белой скатертью. Мне даже подумалось, а не конец ли света наступает? Но, наконец, туча ушла на запад, вновь выглянуло жаркое солнце и очень быстро превратило снежную белизну в мокрое сверкание. Зима, не продлившись и получаса, вновь уступила права лету, и вскоре уже ничто не намекало на недавний снежный каприз. Проехав еще немного, мы увидели, что новая туча двигается нам навстречу, но на сей раз не по небу, а по земле — это была довольно многочисленная рать, и по форме знамен я быстро определил, что это русичи, и успокоил Гийома, который очень боялся встретить здесь диких куманов или пеценатов, как он называл половцев и печенегов. Мы продолжали сближаться, и я с радостью уже видел, что впереди войска едет доблестный Владимир Мономах. Встретившись, он сразу узнал меня, и это было мне очень приятно. Выяснилось, что рать движется в сторону Сарматии, чтобы там, на берегах Дона, как называли русичи Танаис, встретиться с половцами и дать им решительный бой.
— Проклятая погань! — возмущался Мономах. — В прошлом году только помирились с ними, мы с князем Олегом сыновей на ханских дочках поженили, а гадина Боняк со своим воеводой Шаруканом опять грабежи творят, русские стада и табуны уводят.
Мне, Христофор, конечно же, не терпелось узнать у Мономаха о Евпраксии, но вежливость требовала от меня для начала расспросить обо всех политических делах. Наконец, я не выдержал и спросил:
— Не томи, Владимир, скажи скорее, как там монахиня Евпраксия поживает?
— Очень даже нехудо поживает, — с улыбкою отвечал Владимир, — Жива и здорова, всеми почитаема и любима. Митрополит Никифор сам ее привечает, в обиду никому не дает, при Печерском монастыре отдельную келью для нее выделил.
— А давно ты виделся с нею?
— Позавчера утром и виделся, когда мы из Киева выходили. Она нас провожала с благословением и молитвою. Эх, рановато она из мира ушла, такая красавица писанная, могла еще замуж выйти… Ну, не буду тебя, рыцарь, с собой на войну звать. Поезжай, повидайся с монашкою нашей. Сам-то не женился еще?
— Нет, не женился.
— Ишь ты, как Добродея за сердце тебя держит! Ну а как там Иерусалимский король Бальдвин?
— Он, в отличие от меня, женился уже в третий раз.
— Да ну?!
— Точно. Вторая-то его жена, Арда, была похищена сарацинами и почти год провела у них в плену в гареме у одного богатого мусульманина. Патриарх Дагоберт развел его с ней и затем заключил брак Бодуэна с вдовой Рогера Сицилийского, Аделаидой.
— Что же он, воюет али нет?
— Воюет. Собирается Бейрут захватить, чтобы уж все побережье моря его короне подчинялось.
— Похвально. Ну а снег там, в Иерусалиме, средь жаркого лета случается?
— Этого не бывает, — улыбнулся я.
— А у нас, видишь, бывает. Как думаешь, дурной это знак или хороший? Может, в Киев возвратиться, погодить воевать с погаными?
— Прости, не знаю, что сказать. Говорят, если землетрясение или затмение солнечное, то знак дурной, воевать нельзя идти. А про снег ничего не слыхал.
— Ну и ладно, . Поедем, повоюем. Победим Боняка — значит, снег среди лета хорошее знамение, а не победим — значит, дурное. Так впредь и будем знать. Ну, прощай, рыцарь, авось еще свидимся. Храни тебя Бог.
С тем мы и расстались. Русская рать двинулась дальше в Сарматию, а мы с Гийомом продолжили свое путешествие в Киев. К концу дня стали попадаться первые русские селения и заставы. На ночлег мы остановились в небогатом, но крепком крестьянском дворе. Можно было надеяться, что к завтрашнему вечеру мы доберемся до Киева. Гийом попросил меня рассказать, что было дальше в моей жизни после того, как я получил письмо Евпраксии, и я в этот вечер закончил свое повествование:
Ненастным осенним днем я уехал из Киева с твердым намерением никогда больше не возвращаться сюда. Зиму я провел в Зегенгейме. Там все было спокойно и мирно, но семейное счастье, которое так и излучали из себя мой отец и моя мачеха Брунелинда, наводило меня на печальные мысли о моем собственном несчастии, и весной я решил отправиться куда бы то ни было. Я поехал в Париж, где никогда еще доселе не бывал. Столица Франции произвела на меня удручающее впечатление — это был грязный, неуютный и убогий городок, не отличающийся никакими архитектурными достоинствами. В Париже я встретился с Гуго Вермандуа, который собирал новое ополчение, чтобы идти в Святую Землю и биться с сарацинами и сельджуками. Я охотно принял командование в одном из его отрядов. Кроме Вермандуа вождями этого нового похода стали граф Гийом Пуатье и Стефан де Блуа. В начале лета мы прибыли на кораблях в Иерусалим. Новую армию крестоносцев привел и Раймунд Тулузский. Дойдя до Константинополя, он отправился со своим воинством в Анатолию и взял решительным приступом Анкару. Мы тем временем двинулись на север, чтобы присоединиться к Бодуэну, который доблестно дрался там с сельджуками и уже покорил крепость Арзуф и богатую Кесарию. Но на этом успехи нового крестового похода закончились. В августе Данишменд разгромил армию Раймунда под Мерзиваном, а в сентябре мне пришлось участвовать в страшном сражении под Гераклеей, где турки, вдвое превосходящие крестоносцев в численности, нанесли нам сокрушительное поражение. Увы, я попал в плен и вскоре встретился в Малатии с томящимся там Боэмундом. Турки обращались с нами вежливо, мы жили в просторных комнатах и получали хорошую еду, красивые турчанки посещали нас, и я принимал их ласки точно так же, как и Боэмунд. Я старался найти забвение своей любви к Евпраксии, но ничто не могло заглушить моего горя.
