Белогвардейщина - Шамбаров Валерий Евгеньевич (книги бесплатно читать без TXT) 📗
Впрочем, стоит к этому добавить очень четкую оценку причин партизанщины, данную одним из очевидцев событий, томским профессором А. Левинсоном:
"Что подняло их с пиками в руках против режима, утвердившего их собственные права? Отчасти бесчинства атаманов, поборы, побои, беспорядок и хищничество, чинимые самовольно местной воинской властью. Но лишь отчасти. Порядок колчаковской администрации, ее слабость в центре и бессилие на огромной периферии повредили ей меньше, чем ее добродетели, заключенное в ней организующее начало. Мятежная вольница тайги восстала против порядка, против порядка как такового".
Попытки усмирения партизанских вспышек ни к чему хорошему не приводили. Для решительного подавления на громадной территории сил не было. А полумеры, удары по отдельным очагам только подливали масла в огонь. Союзники-иностранцы, войска которых согласно первоначальной договоренности брали на себя обеспечение тыла, от действий против партизан отказались (кроме японцев на Дальнем Востоке). Части чехословацкого корпуса, сильно зараженные эсеровской пропагандой, даже отвечали на подобные просьбы, что они, мол, здесь для освобождения России, а не для подавления их руками русской свободы. Колчаковская милиция, гарнизонные и казачьи части, используемые против партизан, были слабыми и далеко не лучшего состава. Туда лезли те, кто стремился избежать фронта, а зачастую и сомнительные, темные элементы. Колчаковский военный министр барон Будберг называл их "тыловыми хунхузами, очень жидкими по части открытой борьбы с восстаниями, но очень храбрыми по части измывательства над мирным населением".
Хотя Колчак своими приказами категорически запретил бессудные расправы, реквизиции у населения, телесные наказания, чихать хотели на эти приказы в таежной глуши. До бога высоко, до Омска далеко. И пороли, и с имуществом в «партизанских» деревнях не особо церемонились. Когда в одной деревушке крестьяне сказали казачьему уряднику, что, дескать, Колчак не велел морду бить, тот подумал и глубокомысленно изрек "Колчак — Колчаком, а морда мордой"
— и тут же применил свое умозаключение на практике. Естественно, все это разжигало новые волны недовольства.
Впрочем, сведения о зверствах колчаковцев в партизанских районах были сильно преувеличены советской литературой. По крайней мере до тех репрессий, которые учиняли при подавлении крестьянских восстаний коммунисты, им было далеко. К тому же эта литература случайно или намеренно приписывала Колчаку то, что творилось всевозможными самостийными атаманами и на других территориях, не подконтрольных ему. Можно привести выдержку (взятую, кстати, из "политиздатовского исторического труда" "Антисоветская интервенция и ее крах") из приказа ген. Розанова, считавшегося самым свирепым из "колчаковских палачей":
"Возможно скорее и решительно покончить с енисейским восстанием, не останавливаясь перед самыми строгими и даже жестокими мерами в отношении не только восставших, но и населения, поддерживающего их. В этом отношении пример японцев в Амурской области, объявивших об уничтожении селений, скрывающих большевиков, вызван, по-видимому, необходимостью добиться успехов в трудной партизанской борьбе".
Уже из самой ссылки на японцев и некой попытки объяснить их методы видно, что на территории, контролируемой Колчаком, такие методы не практиковались. Кроме того, мы видим, что Розанов только пытался внедрить "даже жестокие меры". Думаете, Колчак его за это похвалил? Нет, снял с должности. В июле 19-го, в разгар этого самого енисейского восстания.
С каждым поражением сибирских белогвардейцев партизанское движение ширилось. Росло число питавших его дезертиров. Одно дело — служба с легкими победами, хорошей кормежкой, хорошим жалованием и обмундированием — почему бы не поспасать Россию? Другое дело — идти в отступающую армию на лишения и страдания. Создавались все более благоприятные условия для большевистской, эсеровской и анархической пропаганды — свержение Колчака представлялось все более легким делом. Таежное партизанство становилось все более безнаказанным. С середины лета формирование резервов для фронта оказалось почти полностью парализовано. Сибирская деревня больше не давала солдат. А пополнения, которые удавалось наскрести в городах, целиком поглощались борьбой с партизанщиной.
Явлением, противоположным партизанщине, но столь же уродливым и губительным, стала сибирская «атаманщина», которую колчаковский генерал А. Будберг образно окрестил "белым большевизмом". Даже на Юге объединение различных очагов Белого Движения происходило трудно и болезненно. А на огромных пространствах Востока полного слияния таких очагов так и не произошло. Находили компромиссы и объединялись силы хоть и разнородные, но патриотические. Однако обширные области остались под властью самостийных местных вожаков. Ничего общего с белой идеей спасения России атаманщина не имела, ограничиваясь узкими областническими и личными интересами, будучи порождением того же революционного безвластия и распада — но с другой, антибольшевистской стороны.
Самым ярким ее представителем стал Г. М. Семенов, 28-летний самозваный атаман Забайкальского Казачьего войска. Его претензии на атаманство основывались лишь на том, что в 17-м Временное правительство направило его в Забайкалье для формирования ударных казачьих и бурят-монгольских частей. Разбив летом 18-го красногвардейские отряды Лазо, он сел править в Чите. «Законность» в Забайкалье определялась только его желаниями и произволом его войск, набранных из казаков, бурят, баргутов и китайских хунхузов. Власти над собой не признавал никакой, став единоличным хозяином территории, включающей нынешнюю Бурятию, Читинскую область и часть Амурской. Впрочем, правление было не совсем единоличным. Большое влияние на Семенова имела его любовница, прогремевшая на всю Сибирь Машка Шарабан неизвестного происхождения. И японцы. Они финансировали Семенова, снабжали его немногочисленную армию, поддерживали военной силой. Для них такой ставленник на Дальнем Востоке, находившийся в полной зависимости, был выгоднее патриота Колчака, пекущегося об интересах сильной, единой России — их давней соперницы в этом регионе.
В результате на Транссибирской магистрали образовалась "читинская пробка". Семеновцы «досматривали» поезда, порой с грабежами. Грузы, следующие из Владивостока в Омск, Семенов пропускал или присваивал по своему усмотрению. Чуть не дошло до открытого столкновения — разбойничьи действия атамана, непризнание им верховной власти Колчак расценил как измену и готов был подавить ее войсками. Но японцы защитили своего протеже, выставив части у Верхнеудинска (Улан-Удэ). Затевать войну с Японией Колчаку было, понятно, не с руки. Вмешались союзники. США, Англия, Франция надавили на Японию, Япония — на Семенова. При международном посредничестве кое-как договорились миром. Семенов признал общероссийскую власть и подчинился ей, а ему простили прошлые грехи и назначили командовать Среднесибирским корпусом, состоящим из его войск, которыми он и раньше командовал.
Его представитель, полковник Сыробоярский, обосновался при Омском правительстве. Учитывая активную борьбу атамана против большевиков и забайкальский авторитет, надеялись на эволюцию семеновщины в здоровое русло, искренне хотели помочь встать на пути законности. Так, Омское правительство предлагало покрыть все его «семенизации», т. е. грабежи, и немедленно оплатить причиненные им убытки, для чего атамана просили откровенно подсчитать, сколько нужно на это ассигновать денег, каковые будут отпущены ему немедленно. На такую мелочь он даже не ответил. А безобразничать продолжал, разве что сократил масштабы и прекратил делать это демонстративно. Китайский консул постоянно жаловался на ограбления купцов при досмотрах семеновской контрразведкой на ст. Даурия. Американский консул предъявил огромный иск от фирмы «Вульфсон» за захваченные в Чите 2 вагона пушнины и т. д. Под влиянием японцев и Машки Шарабан рождались всевозможные бредовые идеи. Например, Семенов пытался сговориться с китайским генералом Чжан Цзолинем о создании двух независимых государств — Маньчжурии под властью Чжана и Монголо-Бурятии под властью Семенова.
