Доброключения и рассуждения Луция Катина (адаптирована под iPad) - Акунин Борис (читать книги без TXT) 📗
Видно, мне не написано на роду владеть златом, беспечально думал молодой человек. Пожалуй, это и к лучшему, ибо богатство досталось не вполне непостыдным образом. Червонцы пропали, однако на камзоле златые пуговицы, а в жилетном кармане часы, пускай испорченные водой, но тоже золотые. Главное – цела голова, хоть и украшена шишкой. Руки-ноги никуда не делись. Европа – вот она. Как-нибудь всё устроится.
Ободренный этой максимой, которая при кажущейся своей неумности является одной из мудрейших на свете, Луций оделся и обулся, не дожидаясь, чтобы платье и башмаки высохли до конца. Ему не терпелось скорее увидеть Европу.
Волосы он расчесал пальцами, перевязал сзади цепочкой от часов и обратился вполне приличным господином, каковой не должен был ни у кого вызывать подозрений. В своем немецком языке Катин был уверен. Конечно, туземцы услышат, что он говорит не чисто, но русского в нем не заподозрят. Откуда тут, в Пруссии, взяться российскому обитателю? Опять же немцы разделены на полсотни стран, и всякая изъясняется на свой манер. Можно назваться швабом иль, еще лучше, швейцаром.
Без колебаний он направился к видневшемуся вдали соляному амбару и нашел там солеваров, которые хоть и удивились невесть откуда взявшемуся кавалеру, но показали, в какой стороне расположен Кенигсберг. До города было двадцать миль. За одну пуговицу с камзола Луция согласились нынче же туда доставить, невзирая на близящиеся сумерки.
В повозке с сеном, под овечьей шкурой, путешественник отлично выспался, и утром был у ворот родовой вотчины прусских королей. Грядущие приключения его нисколько не страшили, а лишь пробуждали радостное волнение. Если б не война, Катин охотно задержался бы в этом прославленном городе, наполненном учеными людьми и книжными лавками, а также содержащем знаменитую Публичную библиотеку, в которой – о благая Европа! – всякий волен бесплатно сидеть хоть целый день, читая любую книгу.
Полюбовавшись видом реки Прегель, где у пристаней в ряд стояли купеческие парусники, молодой человек вышел на пышную Кнейпхофскую улицу, по-петербургски прямую и обстроенную добротными домами – те, уже совсем не по-петербургски, прижимались друг к дружке своими каменными этажами. Диковинными показались Луцию и темные, щелеобразные переулки, где вряд ли разошлись бы, встретившись, две полнотелые русские дамы – скажем, Анна Леокадьевна с Маврой Егоровной. Воспоминание о первой вызвало у нашего героя кислую гримасу, о второй – растроганную улыбку, но оба эти мимических движения были кратки, и мысль устремилась дальше.
Луция занимало всё. Присев на корточки, он щупал мостовую и тротуары, дивясь аккуратности масонской работы. В истинный восторг привели его общественные колодези. Они были почти на каждом перекрестке, построенные в виде башенок и снабженные насосами, так что качать воду легко могла даже ослабленная летами старушка.
У нас в Петербурге всё делается напоказ, чтобы поражать приезжего, а изнутри, куда не достигает чужой глаз, неустройство и грязь, думал Катин. Здесь же люди существуют для себя, помышляя о собственном удобстве. Вот чем русская жизнь разнится от европейской. Эта рефлексия пришла ему в голову, когда, заглянув в глухой дворик, он увидел там не помойку, а прелестный крошечный садик, созерцать который могли только тамошние немногочисленные обитатели. Цивилизация должна двигаться не так, как задумал Петр Великий – сверху вниз, от государства к народу, а противоположным образом – снизу вверх. От опрятности тела и духа каждого гражданина к опрятности и пристойности его жилища, двора, улицы, города, страны. Сия теория показалась Луцию такой глубокой, что он сам себе восхитился.
Прогулка по Кенигсбергу продолжалась до тех пор, пока требовательный зов желудка не побудил Луция прервать просветительную экскурсию.
На оживленной Альштатской площади, наполненной самыми разнообразными лавками, Катин продал свои часы, обменял нарядный, но не практичный камзол на удобный в дороге шерстяной плащ, шелковую рубаху – на две простые полотняные, серебряные пряжки с башмаков – на смену белья и кожаную треугольную шляпу, да еще остался с 35 талерами прибытка. Этих денег должно было хватить на то, чтобы пешком наискось пересечь Германию и добраться до заветного Тюбингена. К бережливости нашему герою было не привыкать.
Ночевать на сеновале, питаться хлебом и полезным для здоровья луком, пить воду из ручьев, согреваться у костра средь лесных кущ. Когда выпадет снег – проситься на ночлег к добрым поселянам, а буде они окажутся не очень добрыми, можно заплатить несколько грошей за кров и скромное пропитание.
Он решил не тратить более времени на исследование Кенигсберга. Впереди было много других европейских городов, не менее прославленных. Нетерпение подгоняло быстрее отправляться в путь.
Но перед дальней дорогой Луций решил напоследок побаловать себя трапезой в каком-нибудь трактире. Заведение он выбрал скромное, а пищу потребовал самую простую: яичницу с колбасой да кувшин воды – и оказался единственным, кто употреблял здесь сию смесь водорода с кислородом. Все прочие пили более крепкие напитки.
Слева потягивал пиво румяный господин с глиняной трубочкой в улыбчивых устах, при виде нового соседа приветливо коснувшийся края треугольной шляпы. Справа сутулился над графином шнапса некто мрачный, небритый, в зеленом засаленном кафтане. Этот обшарил Катина волчьим взглядом, на учтивый поклон не ответил. Что ж, стало быть, и меж немцев встречаются невежи, подумал молодой человек. Мысль была патриотическая и потому приятная, а то после прогулки по чудесному городу путешественник, сравнивая Европу с отчизной, совсем было опечалился за сию последнюю.
Напротив локоть к локтю сидели четверо солдат в синих мундирах. У каждого в руке кружка пива, которое они отпивали бережливо, маленькими глотками. Лица тощие, хмурые. Луцию припомнились слова господина фон Кауница о лучшей во всем свете прусской армии, служить в которой великое счастье. По этим воякам, однако ж, было непохоже, что они счастливы.
От открытого очага, где на вертелах жарились сосиски и каплуны, в помещении было дымно и тепло. Катин снял свой шерстяной плащ, остался в жилете.
– Что же вы, такой статный молодец, а пьете воду? – спросил улыбчивый сосед, являя охоту к разговору.
– Из экономии, – ответил Луций, тоже улыбнувшись. Он был не против приятной застольной беседы.
– Похвальная умеренность в вашем возрасте. По речи в вас слышен чужестранец. Из каких вы мест?
– Я швед, – отвечал Катин, солгав только наполовину. Он уже решил, что во время путешествия через Пруссию будет аттестоваться этой безобидной нацией.
– Неужто в Кенигсберге нет никого, кто угостил бы вас пивом?
– Я ни с кем здесь не знаком.
Господин приподнялся.
– Не позволите ли к вам подсесть? Не люблю пить в одиночестве.
Переместившись, он представился Михаэлем Райзнером, зубным лекарем.
– А я Луциус Катинсен.
– Улыбнитесь пошире, – весело попросил приветливый немец. – Я всю жизнь гляжу людям в рот и научился читать характеры по зубам.
Луций засмеялся, сочтя эти слова за шутку.
– Превосходные зубы! – восхитился господин Райзнер. – Вы совершенно здоровы, бодры и проживете долгую жизнь. По какому делу вы в Кенигсберге?
– Проездом. Я следую в герцогство Вюртембергское, в тамошний Тюбингенский университет.
– И путешествуете в одиночестве? Как это, должно быть, грустно! – огорчился за молодого человека сердобольный лекарь. – Мне желалось бы оставить у вас добрую память о кенигсбергском гостеприимстве. Эй, трактирщик, пива моему шведскому другу!
Хоть Катин и отказывался, но щедрый кенигсбержец настоял на своем.
Перед Луцием поставили увенчанную пеной кружку.
Смущенный и тронутый, он поглядел вокруг и вдруг заметил, что неприятный сосед слева, тот, что в зеленом кафтане, чуть покачивает головой – черт знает в каком значении. Должно быть, в ответ каким-то собственным мыслям, таким же кислым, как он сам.
