Дьявольское биополе - Родионов Станислав Васильевич (читать книги без регистрации полные .txt) 📗
– Так о чем просит коллектив?
– Узнать подробности.
– Про «профессора», что ли?
– Сережа, женщин интересует…
– Перстень с бриллиантом, – добавил я.
– Представь себе, нет. Зачем ему были нужны умершие?
– Не нужны.
– Почему же ходил?
– Мошенник, украсть что-нибудь.
– Сережа, ты непременно расспроси его об умерших.
– Сперва нужно поймать.
– Разве ты его не знаешь? – удивилась Лида.
– Ты спросила так, будто мошенник всем хорошо известен, в том числе и тебе, – пробубнил я, поскольку всегда бубню или бурчу, когда раздражаюсь.
– Мне известен.
– Откуда же?
– Ты рассказал.
– Как я мог рассказать, когда только сейчас о нем прочел?
– Сережа, это Смиритский.
Не знаю, сколько я молчал: телефонное время другое, и паузы кажутся гораздо длиннее. Не дождавшись моих слов, Лида виновато положила трубку. А ведь я хотел ей сказать что-то интересное и очень умное. Впрочем, говорил уже не раз…
Главные враги интуиции – дураки и ученые. Главные защитники интуиции – женщины.
8
Что самое неуправляемое в психике человека? Воображение. Лида положила трубку, думая, что перестала со мной говорить. Говорить-то перестала, но ее светлый минералогический кабинет вместе со всеми сотрудниками, с чистенькими столами и микроскопами, с запахом кофе и духов как бы въехал в мой кабинетик, вроде сказочной печки Ивана-дурака. Я увидел фиолетовый камень на Лидиной полке, глазастые окуляры, чистое полотенце и вечно начатую коробку конфет; увидел ее немного расстроенное этим звонком лицо – беспокоила по пустяку и говорила глупости. Я сказал «увидел», а ведь не то и не так… В словарях сотни тысяч слов, но попробуйте этими словами объяснить, что такое любовь, душа, интуиция, совесть…
Разве я только ее лицо видел?
Хотим мы или не хотим, но наши слова и мысли, манеры и привычки закрывают собственную душу. Она погребена под ними, как самородок под наносами. Мы бываем поглощены лишь приметами души, частенько так и не сумев до нее добраться. Но ведь истинное общение – с душой.
Лидины вездесущие волосы, почти всегда тревожные глаза, почти всегда тревожащие разговоры, родной запах тела, голос, походка и манеры – все это отвлекало меня от се души. Находясь вдалеке, я отбрасывал второстепенное и видел лишь душу; и тогда моя душа тихо обливалась кровью, меня толкало все бросить и бежать к ней, потому что увиденная обнаженная душа казалась брошенной и беззащитной…
И когда перед столом возникла женщина в ранней шубке и в каком-то меховом башлычке, я глянул на нее с неприязнью. Во-первых, она перебила мысли; во-вторых, не разделась; в-третьих, рано ходить в шубах; в-четвертых, под таким слоем меха не только души, но и тела не отыщешь. Я встряхнулся и сразу увидел в ее лице два почти взаимоисключающих настроения: скрытой обиды и открытой претензии. Это могла быть только гражданка К.
– Кутерникова Нина Владимировна. К вам?
– Ко мне. Милиция прислала?
– На машине привезли.
Я усадил ее, переписал из паспорта сведения и, сославшись на хорошее отопление, не только посоветовал снять шубу, но и помог. От такой галантности моложавое, вернее, молодое – сорок лет – полноватое лицо Кутерниковой разгладилось и в нем даже этой полноты прибыло.
– Нина Владимировна, почему вы пошли в редакцию, а не в отделение?
– Я рассказала про эту историю корреспонденту, он живет на нашей лестничной площадке. Он все и записал. Оказалось, им подобные случаи уже были известны.
– Искать-то бриллиант редакция не станет…
– Корреспондент сказал, что после фельетона органы забегают.
Корреспондент правильно сказал: мы с Леденцовым уже забегали.
– Нина Владимировна, теперь давайте по порядку и подробно.
– Мой отец лежал в больнице, рак желудка. Разрезали и опять зашили. Поздно. Ну, и выписали домой умирать. Он и сам хотел закрыть глаза в родных стенах. Я взяла отпуск, сидела при нем. И вот однажды звонит в дверь мужчина. Представился профессором медицинской психологии. Сказал, что его прислали понаблюдать за умирающим.
– Кто прислал?
– Он назвал организацию… Что-то вроде медицинской статистики.
– Документы вы глянули?
– Он полез в карман, но я смотреть не стала.
– Почему?
– Солидный, вежливый…
– Лысый, белое лицо с обвислыми щеками, черные, узкие глаза и пронзительный взгляд? – не удержался я от соблазна, чего делать не следовало, ибо выходил наводящий вопрос.
– Вы его знаете? – удивилась Кутерникова.
– Поверхностно, – сказал я и погладил след от бородавочки.
Смиритского я видел, допрашивал и был у него на квартире, но знал поверхностно, потому что я мужчина; Лида никогда его не видела, только слышала о нем от меня, но знала его глубже, потому что она женщина. Ее интуиция подтвердилась.
– Имя не называл?
– Да нет… Профессор и профессор.
Я хотел было попенять ей за легкомыслие, но вспомнил, что люблю простодушных людей. Да и как упрекать человека, пострадавшего за это простодушие.
– Что же он делал?
– Ничего. Сидел у кровати отца, смотрел на него, иногда что-то записывал.
– Извините, что спрашиваю… Отец умер при нем?
– Нет, через неделю.
– И сколько этот профессор просидел?
– Часа два.
– А потом?
– Попросил разрешения вымыть руки. Я отвела его в ванную. Вымыл и ушел.
– Так, дальше.
– Все.
– Как все?
– Больше он не приходил.
– А бриллиант?
– Пропал из ванной.
Я всмотрелся в нее, удивляясь несочетаемости узкого лица с пышными щеками. Нет, я удивился другому – легкости, с какой она сказала о пропаже бриллианта. У нее, у рядового инженера, их много, что ли, этих шеститысячных бриллиантов? Но мой вопрос, посланный в пространство, Кутерникова приняла:
– Знаете, после смерти отца мне плевать на все бриллианты.
– Почему бриллиант лежал в ванной? – спросил я голосом, который, помимо воли, сделался мягким, будто передо мной был ребенок.
– Наверное, мыла руки и сняла.
– Опишите его.
– Вправлен в перстень «белого золота», светлый, прозрачный, огранка «роза»; маленький, забыла, сколько карат… Подарок мужа.
Пожалуй, с первых наших дней я мечтал подарить Лиде что-нибудь необыкновенное. В молодости не было денег, а когда они приходили, не попадалось необыкновенного. Дарил цветы, ласковые духи, хорошие книги… Но то редкостное и загадочное так и осталось туманной и уже полузабытой мечтой. И сейчас я подумал: а почему бы не бриллиант? Красив, вечен, дорог и к лицу каждой женщине. Надо было откладывать по десятке из зарплаты – на бриллиант; продать все ненужное, например, телевизор, и купить бриллиант; взять в банке или где там ссуду и купить бриллиантик хотя бы в один карат. В конце концов, надо же иметь фамильные драгоценности. Вот и Смиритский так считает. Ну а если не имеешь своих, то ищи чужие.
– Нина Владимировна, вы пропажу сразу обнаружили?
– В том-то и дело, что дня через два-три.
– После похорон?
– Нет, до. Но отцу стало хуже, и было не до милиции.
– Перечислите состав семьи и всех, кто был у вас за эти три дня.
Она стала называть: муж и сын, приятель мужа и два приятеля сына, ее подруга и соседка, трое сослуживцев отца, да еще какой-то дядя Володя, заходивший отрегулировать холодильник. Получалось, что, кроме Смиритского, ради объективности следовало проверить больше десятка человек.
– Никого не подозреваете?
– Конечно, нет. Всех знаю давно.
– А дядя Володя?
– Он прошел на кухню и обратно.
Я хотел было возразить, что и «профессор» прошел в ванную и обратно, но дело следователя не спорить, а спрашивать.
– Как же этот «профессор» узнал, что ваш отец тяжело болен?
– Хотя бы у старушек возле парадного…
– А про бриллиант?
– Вы думаете, он специально пришел за бриллиантом?
– А зачем?
