Тайна любви - Гейнце Николай Эдуардович (читать книги полные txt) 📗
С графом Белавиным случилось то же самое.
Совесть зашевелилась в нем при мысли, как он посмотрит после того, что случилось вчера, в глаза своей жены.
Он старался заглушить этот голос, обвиняя ни в чем неповинную молодую женщину.
Это старание было так искренно, что граф стал испытывать муки ревности.
«Куда скрылась Конкордия из ресторана?»
«Домой… — отвечал он сам себе. — Но домой ли?.. Дома ли она и теперь?»
Он иронически улыбался.
Стоило, конечно, спросить прислугу, но, во-первых, подобные справки унижали его в собственных глазах, и во-вторых, и это было главное, граф был так пьян, что не мог дать себе положительного отчета, в котором часу он покинул свою жену, сколько времени провел в соседнем кабинете, и, наконец, когда обнаружил исчезновение графини.
Кроме того, в его уме жило все-таки некоторое сомнение, умеряющее муки ревности. Что если это сомнение исчезнет?
Что если прислуга скажет, что графиня вернулась домой утром, или что графиня еще не возвращалась.
А такой ответ возможен!
Так, по крайней мере, думал Владимир Петрович.
Оправдывая себя в своих собственных глазах, он строил это оправдание на все большем и тяжком обвинении своей жены.
В конце концов виновность ее казалась ему доказанной.
«Возможно ли, — уже воскликнул почти уверенно граф, — правдоподобно ли, чтобы эта женщина, такая молодая, такая прекрасная была чудовищем лицемерия и вероломства… Могли он так ошибиться, он — такой знаток женщин, умевший с первого взгляда, по мимолетному выражению их лиц определять их характер и темперамент».
Злоба против жены, подогреваемая сознанием своей вины, все сильнее и сильнее клокотала в сердце графа.
— Зачем она убежала? Куда она ушла?
Он чувствовал, что это необходимо ему узнать — иначе неизвестность была мучительнее самой горькой истины.
Граф стал одеваться и к двум часам — часу завтрака — вышел в столовую.
Комната была пуста.
— Где же графиня? — деланно равнодушным тоном спросил он у стоявшего около буфета человека.
Голос его все-таки был несколько хрипл и дрожал.
— Их сиятельство еще не изволили выходить из своих комнат… — почтительно отвечал лакей.
— А… — произнес граф и незаметно облегченно вздохнул.
Графиня была дома.
Владимир Петрович отправился в ее комнаты.
Он застал ее одетою всю в черном, стоявшею у окна и рассеянно смотревшую на улицу.
Комната, в которую он вошел, была маленькой гостиной графини, за ней следовал будуар, а затем спальня, через умывальную соединявшаяся с кабинетом и уборной графа.
Он ранее хотел пройти на половину жены через спальню, но дверь из его уборной оказалась запертою со стороны помещения графини.
Маленькая гостиная положительно была лучшим и уютненьким уголком всей великолепно отделанной квартиры.
Она была угловая и масса света лилась в четыре окна. День был солнечный — редкий в Петербурге. Розовая обивка стен и мебели, такого же цвета портьеры и занавеси, громадное венецианское трюмо, этажерки со всевозможными obgets-d'arts из фарфора, бисквита и бронзы, громадный во всю комнату пушистый ковер, — все делало этот уголок веселым и приветливым, какою была и сама хозяйка, только сегодня в своем черном платье со строгим выражением несвойственной ей серьезности на лице, она производила резкий контраст обстановке ее любимого уголка.
Граф Владимир Петрович остановился у порога.
Он почувствовал вдруг странное волнение.
Фигура даже не обернувшейся при его входе жены казалась ему воплощением его совести.
Но граф Белавин не был человеком, способным поддаться хорошим порывам, таившимся в глубине его испорченной натуры.
Напротив, то неприятное душевное замешательство, которое он ощутил перед беседой со своей женой с глазу на глаз, еще более озлобило его против нее, как главной причины хотя мимолетной, но все же сильной душевной боли, и он насильственно выдвинул на первый план все те подозрения, которые создал в своем уме относительно своей жены для оправдания своего поступка.
Надо заметить, чтобы быть справедливым, что он ничего не знал о разговоре с Конкордией Васильевной балетной Маруси и о нанесенном им его жене страшном оскорблении.
Конкордия Васильевна медленно повернула голову от окна и неотводно устремила свой взгляд на все еще стоявшего почти в самых дверях мужа.
Она показалась ему страшно изменившейся.
Горе, первое жизненное горе действительно ее преобразило.
Он, однако, меряя на свой аршин, в первую минуту приписал это тем же причинам, которыми объяснил недавно перед зеркалом и свое побледневшее, помятое лицо.
Он искал подтверждений своих подозрений, а если человек их настойчиво ищет, он всегда находит или создаст эти подтверждения.
Так было и с графом, хотя в глубине его души, надо сознаться, шевелилось сознание полной невинности его жены, но он не хотел прислушиваться к этому внутреннему голосу, так как иначе чем же был он перед этой «святой женщиной».
Признаться даже самому себе в своем нравственном ничтожестве казалось ему ужаснее, нежели быть обманутым, хотя и последнее жгло ему мозг.
Ему приходилось выбирать.
Он выбрал последнее, что, впрочем, не мешало ему желать, чтобы невинность его жены была доказана впоследствии, когда первое жгучее объяснение забудется и состоится примирение.
Поэтому он почти нежным голосом, даже с некоторой тревогой спросил:
— Отчего ты нейдешь завтракать? Ты себя нехорошо чувствуешь? Ты больна?
При первых звуках его голоса на ее лицо набежала еще большая тень, ноздри задрожали от подавляемого внутреннего волнения.
— Мне кажется, что мне надо было задать вам этот вопрос… — ответила она сквозь зубы.
— Довольно странная манера отвечать… — кинул он с деланной небрежностью.
Он понял, что жена хочет сделать ему историю и шел навстречу ссоре, которая, казалось ему, извинит его вчерашний поступок. Подозрения, которые он создал, все же были в его глазах так проблематичны, что замена их сценой ревности ему улыбалась.
Конкордия Васильевна гордо выпрямилась.
— Не думаю, чтобы это могло показаться кому-нибудь странным, кроме вас… Взгляните на себя в зеркало и решите вопрос, кто кажется нездоровее: женщина ли с утомленным лицом, которая не сомкнула глаз всю ночь напролет, или же мужчина с помятой физиономией, спавший до двух.
Граф деланно улыбнулся.
Он чувствовал, что это было явное нападение, открытое объявление войны.
— Поистине, моя милая, — начал он развязным тоном, усаживаясь на одно из кресел и даже закидывая ногу на ногу, — если вы ищете предлога к ссоре, то это бесполезно, так как согласитесь сами, что я имею больше вас прав сердиться, однако этого не делаю… Следует ценить такую рыцарскую вежливость мужа…
Конкордия Васильевна, продолжая стоять перед ним, отвечала таким леденящим душу голосом, что у графа захолодило сердце.
— Прошу вас, милостивый государь, относиться к моим словам несколько серьезнее. Вчера произошли такие вещи, что я приобрела неотъемлемое право говорить с вами именно так, как говорю. Вы спрашиваете о здоровье вашей жены, которая провела ночь, оплакивая разочарование брака и все-таки беспокоясь о здоровье своего мужа, возвратившегося в семь часов и не подающего признаков жизни до двух.
«Значит она вернулась сюда прямо от Кюба, — сообразил он. — Чтобы сказать с такою точностью час, в который он вернулся домой, надо было считать часы… Она и считала их. Несомненно, что она ни в чем не виновата»!
Это, однако, обращало его в окончательно побежденную сторону и далеко не входило в его расчеты.
Он решил сам обратиться в нападающую сторону.
— Все это, признаюсь, очень остроумно, — воскликнул он с гневом, вскочив с кресла, — и делает честь вашей находчивости, но мне хотелось бы, чтобы мы играли соответствующие роли. Позвольте спросить вас, по какому праву вы уехали одна оттуда, куда приехали в сопровождении вашего мужа?
