Корсар и роза - Модиньяни Ева (библиотека книг .txt) 📗
Конечно, нелегко жить, когда в твоей собственной семье тебя бьют, попрекают, смеются над тобой, но еще хуже выйти замуж за человека, который тебе совершенно не нравится. Лене очень хотелось все это объяснить, но она не находила слов.
— Надо выйти замуж, чтобы люди тебя уважали, — продолжала Эльвира, словно прочитав ее мысли. — В шестнадцать лет если можешь работать, значит, можешь и детей рожать. Дети — это расплата за то нехорошее, что муж заставит тебя делать ночью в спальне. И надо тебе знать, что все мужчины — хороши они собой или нет — в постели одинаковы. Тоньино славный парень, за юбками не гоняется. Значит, когда вы поженитесь, он не будет на тебя налегать больше, чем нужно, — пояснила она.
— Вы очень хотите этой свадьбы? — спросила Лена, всей душой надеясь услышать, что это не так.
— Я только желаю тебе добра. Опыт мне подсказывает, что Тоньино будет тебе хорошим мужем. Если ты согласишься за него выйти, я смогу умереть спокойно.
Лена поняла, что придется смириться с судьбой.
— Я выйду за него замуж. Обещаю вам. Но и вы мне обещайте, что будете жить. — Рыдания сдавили ей горло.
— Этого я обещать не могу. Рождение и смерть от нас не зависят, они в руках божьих.
Девушка сильнее сжала в пальцах стебелек увядающей розы и чуть ли не с наслаждением ощутила болезненный укол ее шипов.
— Пойди позови своего отца, — приказала мать.
Ей хотелось, чтобы Пьетро и все остальные узнали, что Лена согласилась стать женой Антонио Мизерокки. Потом она вновь потребовала, чтобы ее оставили наедине с младшей дочерью. Эльвира понимала, что ее конец близок, а присутствие Лены вносило в ее душу успокоение.
Настал вечер. Пришел дон Паландрана, чтобы причастить и соборовать Эльвиру. Пришел и сельский доктор: Пьетро позвал его для очистки совести.
— Может, она и переживет этот приступ, — сказал врач, выстукав ее грудь. Он сделал Эльвире укол и добавил, качая головой: — Но если ей станет хуже, я больше ничем не смогу помочь.
Будучи атеистом, доктор про себя заметил, что, если бог есть, пусть даст Эльвире поскорее умереть, чтобы она не мучилась.
Сквозь прикрытые ставни в комнате через правильные промежутки отчетливо слышался крик совы. Дети, не смыкавшие глаз в эту ночь, приоткрыли дверь бабушкиной спальни и принялись наблюдать за Леной. Она сидела, склонившись неподвижно, у постели умирающей. Комнату освещал зыбкий огонек свечи.
Детские голоса звучали приглушенно, когда они выводили старинную народную припевку.
Лена решительным жестом выставила их вон, но ей самой стало не по себе. Сова никогда не ошибалась. Дурное предзнаменование должно было сбыться.
Последний вздох Эльвира испустила на рассвете. Лена закрыла ей глаза со словами:
— Покойся с миром, мама. — Впервые в жизни она обращалась к матери на «ты». — Я сдержу свое слово, — пообещала Лена, складывая ей руки на груди и вложив между пальцев подаренную Спартаком белую розу.
Похороны состоялись на следующий день. Дон Паландрана исчерпал весь запас своего красноречия, превознося добродетели «возлюбленной дщери нашей» Эльвиры как примерной жены и образцовой матери. Пьетро в отчаянии рыдал в голос. Эрминию пришлось удерживать силой: она рвалась броситься в открытую могилу, прямо на гроб матери. В конце концов она лишилась чувств. Братья и их жены плакали, юные внучки на удивление дружно читали вслух заупокойную молитву и каялись в грехах, которых в глубине души за собой не чувствовали.
Одна только Лена не плакала и не заламывала рук. Ее лицо было необычайно спокойным, а глаза сухими, как истомившаяся по дождю земля. Она думала о белой розе, похороненной вместе с матерью, о едва расцветшей и безжалостно растоптанной мечте.
На несколько дней в семье утихли ссоры, крики, взаимные попреки и даже разговоры, однако плач детей, мычание и блеянье домашней скотины, работа в поле напоминали о том, что жизнь продолжается. В кухне на одной из полок установили портрет Эльвиры, и Эрминия ревностно следила за тем, чтобы с наступлением сумерек перед ним зажигали свечку. С молчаливого согласия всех она стала во главе дома после смерти матери.
Лена вновь начала работать в поле. Она трудилась с таким ожесточенным усердием, что вполне могла заменить любого из мужчин, а по вечерам жадно проглатывала миску похлебки и без сил валилась в постель, измученная усталостью, после чего мгновенно засыпала. Она заставила себя не вспоминать о Спартаке, о поцелуе, которым они обменялись. Никогда она больше не пойдет на берег реки в надежде, что белая роза упадет ей на колени. Через год ей предстоит идти под венец с Антонио Мизерокки. Ночью он навалится на нее и оставит в ней свое семя. И это будет повторяться снова и снова. Ей придется все стерпеть. Только одна мысль поддерживала Лену: она надеялась, что мать увидит ее с того света и поймет, какую жертву ее дочь приносит из любви к ней.
И в самом деле, со временем Лена чем дальше, тем больше начала утверждаться в мысли, что в словах, сказанных Эльвирой о мужчинах и о браке, есть какая-то ошибка. Как могла мать убеждать ее, что все мужчины одинаковы, если она, Лена, испытывает отвращение к Тоньино и влечение к Спартаку? Если бы в тот воскресный день Спартак попытался ее соблазнить, она отдалась бы ему без сопротивления. В этом она не сомневалась.
В следующее после смерти Эльвиры воскресенье, когда семья вновь собралась за столом, ей кусок в горло не шел при мысли о том, что Спартак ждет ее у реки. И тогда Лена сказала:
— Можете передать Тоньино, чтобы зашел меня навестить. Я с ним поговорю, как обещала маме.
Она говорила отрывисто и резко, как всегда, не поднимая глаз от миски с похлебкой.
По окончании обеда, когда женщины вымыли посуду и кухня опустела, Лена села за прялку. За работой она горько плакала. Никто на свете не мог бы ненавидеть ее сильнее, чем она сама: ведь ее счастье было так близко, совсем рядом, стоило только протянуть руку, чтобы ухватить его, но ей недоставало смелости взбунтоваться и отстаивать собственное счастье.
Она остановила колесо прялки и вышла во двор.
Ее отец сидел в тени фигового дерева в обществе нескольких крестьян, пришедших составить ему компанию, поскольку свежая утрата не позволяла ему заглянуть в сельский кабачок. Они пили скверное, неперебродившее вино, сидя верхом на колченогих стульях и сдвинув шляпы на затылок. Все толковали о местных делах и о мировой политике с шумной развязностью людей, хлебнувших лишнего.
— Мужчина без женщины — все равно что калека одноногий, — говорил Пьетро, удрученно качая головой.
— Да уж, конечно, хозяйка в доме что король в замке, — подхватил один из гостей.
— Когда в дом входит красавица новобрачная, это праздник для всех! — воскликнул старый Помпео Мизерокки, завидев направлявшуюся к ним Лену. — Вот она, невеста! — радостно приветствовал он девушку. Ему, видимо, уже сообщили о ее согласии.
Не удостаивая его ответом, Лена накинулась на отца чуть ли не с кулаками.
— Это неправда, что я не умею определить время на часах колокольни! — с вызовом сказала она. — А правда в том, что я ничего не вижу на расстоянии, потому что я близорукая!
— Что за бес в тебя вселился? — спросил Пьетро, вздрогнув от неожиданности и недоуменно оглядываясь на своих друзей, словно в поисках поддержки.
— Вы должны купить мне очки, вот что! — ответила Лена, топнув по земле деревянным башмаком.
Совершенно растерянный, отец сунул руку под шляпу и начал чесать в затылке.
— А ты другого времени не нашла, чтобы мне об этом сказать? Кто забивает тебе голову таким вздором? — взревел Пьетро, вскочив на ноги и глядя ей прямо в глаза.
В жизни такого не бывало, чтобы Лена обращалась к отцу подобным тоном, да еще в присутствии посторонних. Бог знает что подумают о нем люди, если он не заставит эту полоумную уважать себя.
