Письмо королевы - Арсеньева Елена (читать полную версию книги .txt) 📗

– Приношу свои извинения, Агафья Леонтьевна. Мадам по-французски – то же, что сударыня, госпожа. А ваш покорный слуга – это я, потому что всегда готов оказать услугу такой красавице, как вы.

– Ах, каково же ты дерзок! Да разве можно такое чужой жене говорить? Это ж распутство!

– Ах, мадам, как уныла жизнь в России! Если бы не служба при господине посланнике Сегюре, я бы давно воротился домой, в прекрасную Францию, duce France, где обычаи не столь тягостны. Любой кавалер может сделать комплимент прекрасной даме, не рискуя, что его обвинят в распутстве. Ведь красивое слово – это все равно что цветок, который можно по своему желанию подарить любой женщине. Тем паче если она так же прекрасна, как вы, мадам.

– Ах нет, я тебя и слушать более не стану. Речи твои опасны и прельстительны. Пойду подобру-поздорову! Ах… но что же яблоки?!

– Неужели кто-то, кроме русских, может называть яблоками сии странные плоды зелено-желтого цвета?!

– Да это ж моченые яблоки, неужто не знаешь? Нынче, в мае, какие ж плоды, кроме летошних мочеников?

– Мадам, мой лексикон не выдерживает такого количества новых слов. К тому же дела вынуждают меня спешить. Но если вы позволите… я хотел бы… как это… indemniser le dommage, возместить ущерб. Эй, торговка! Дай мне десять штук этих странных плодов.

– Барин, мочеников вам? Мочеников изволите? А плошка у вас есть?

– Мадам, что говорит эта женщина?

– Ах Боже мой, сколь вы непонятливы! В горстях вы моченики не понесете же и в полу не положите. Оттого и берут люди с собой посудину для них. Я тоже брала, да, когда вы на меня налетели, плошка моя глиняная упала и разбилась… видите, черепки валяются?

– Плошка… Да, понимаю… сей товар нуждается в посуде. О, вижу! Эй, potier! Potier!

– Да он же вас не понимает, горшечник-то! Откуда ему знать, что это он – potier? Ну и насмешили вы меня, сударь, или как это по-вашему – мсье!

– Что?.. Вы называете меня – мсье? Вы знаете, что такой potier? Но каким образом?! Смею ли я предположить, что вы знакомы с французским языком? Parlez-vous franзais, madame?!

– Ну уж прям парле! Я не парле, я лишь кое-какие слова знаю. А вот муж мой – он да, он по-всякому горазд, и по-французски, и по-немецки, и по-аглицки.

– Знание иноземных наречий – признак отменного ума и интереса к жизни. Увы, средь русских сие большая редкость. И где же служит ваш супруг?

– Курьером при Цифирном комитете. Ах, да это секрет! Что ж это я языком молочу, баба глупая! Узнает Петруша – прибьет.

– Что?! Что вы говорите? Неужто мыслимо сие варварство – хоть пальцем тронуть такую красоту?!

– Ах, ну что это ты опять говоришь… нашел тоже красавицу! И конопушки у меня, и волосы двухцветные… Али в самом деле хороша? Не лжешь?

– Клянусь небесами, мадам, вы прекрасны, как этот майский день! Тем паче не могу поверить, что можно даже помыслить о том, чтобы вас ударить.

– Не изволь волноваться, мужик мой добр и незлобив, отродясь на меня руку не поднял. Это я так… для красного словца. Однако Петруша не единожды сказывал, чтоб не распускала я язык, не болтала о Цифирном комитете, служба-то секретная. Так что, барин, ступай своей дорогой, а я своей. И спасибо тебе за моченики, у нас нынче гость, вот оно к столу и придется. Но погоди, неужто это верно, что ваша нация мочеников не жалует? Понимаешь, у нас нынче к столу француз зван, из числа лакеев господина Сегюра, посланника. Он на тайном жаловании у комитета Цифирного. Понимаешь? Шпионит за хозяином своим, а наши ему платят. Что ж, всяк по-своему зарабатывает! Жюлем его зовут, может, слыхал?

– Не имел чести. Не знаю такого никакого Жюля и не могу сказать, придутся ли ему по вкусу яблоки. Прощайте, прекрасная дама, дела вынуждают меня спешить. А где вы живете, сударыня? Далеко отсюда?

– Да ну, в двух шагах, на Обводном!

– Надеюсь, небеса будут ко мне благосклонны и я смогу еще хоть раз увидеть вас… хотя бы случайно…

– Ну до чего ж ты смешной, мсье! Небеса зачем-то приплел… Я каждый божий день на этот рынок хожу, и дом мой вон там, за углом, при чем тут небеса? Дела земные! А теперь и впрямь прощай!

Наши дни

Милонга, как уже усвоили все, кого жизнь хоть единожды сводила с Аленой Дмитриевой, это вечеринка, где танцуют только аргентинское танго. В Париже огромное количество милонг, побольше даже, чем в Москве, и, уж конечно, в разы больше, чем в Нижнем Горьком. Побывать на всех, конечно, невозможно, у Алёны были свои любимые местечки. Одно из таких местечек – «Retro Dancing» – находилось всего в получасе ходьбы от рю Друо, что необычайно удобно: ведь милонги почти всегда оканчиваются за полночь, не нужно спешить на метро, не нужно тратиться на такси. Опять же – моцион вечерний! Впрочем, танго – само по себе моцион не из последних, особенно когда везет с приглашениями и за три-четыре часа почти не садишься. Музыка этой милонги Алёне тоже нравилась: там редко ставили беспредметное нуэво, которое она терпеть не могла, звучали всегда хорошие классические оркестры, а главное, часто играли танго-вальсы, которые Алёна обожала. Партнеры танцевали в стиле старой школы – сначала осторожно выгуливали даму на простых шагах, корректно накручивали очос и молинете или медиа хиро, кокетничая своими ляписами и энроске, потом начинали поигрывать с барридами и парадами, любили ввернуть ганчо в самый неожиданный момент, а на волькады и кольгады [11] выводили, только если были совершенно уверены в том, что партнерша на это способна. Алёна свою способность не единожды подтверждала, а потому нередко зависала: была «свалена» или «подвешена» [12].

А самое главное, все кавалеры бесподобно музыкальны, а Алёна, которая давно уже излечилась от детской болезни танго-ногомашества и страсти к танго-эпатажу, именно больше всего ценила изысканное умение обыгрывать музыку на простых и изящных движениях. Собственно, к этому в свое время приходят все тангерос, оставляя танцевальную акробатику только для шоу, для танго-рекламы, для привлечения неофитов, которые начинают именно с пылкой страсти к изощренным фигурам и нуэвской музыке, а потом постепенно уходят в спокойный «салон» [13] и одухотворенную музыкальность старых оркестров.

– Элена! – бросился к ней мужчина лет сорока, стройный, подвижный, одетый в цветастую рубашку, джинсы и черно-белые танцевальные туфли – классика танго, хотя такие туфли чуточку походили на башмаки чикагских гангстеров, скажем, на те, которые носят гангстеры в фильме «В джазе только девушки». Его голова была окружена массой весело вьющихся волос, типично галльская смугловатая физиономия сияла улыбкой, темные глаза блестели: – Как я рад вас видеть, знал бы, что вы придете, и сам появился бы пораньше! Танцуете со мной? Слышите? Ваш любимый Ортис, я отлично помню, как вы говорили, что любите Ортиса!

Алёна не стала спорить. Она обожала классические оркестры и знала за собой эту особенность: стоило зазвучать, Карабелли, Ортису, Хуану Маглио Пачо, Ди Сарли, Д’Арьенсо, Фреседо, Донато, Канаро (Канаро, ах, Канаро!!!), как она начинала умиленно причитать: «Ах, как я люблю этот оркестр!», в самом деле искренне и от души любя его в это мгновение больше прочих.

Оркестр Ортиса звучал мелодично, однако голова Алёны сейчас была занята не музыкой. Она пыталась вспомнить имя партнера. Жоэль? Мартин? Себастьян? Оливье? Даниэль?

К счастью, он, как бы ни звался, не принадлежал к числу болтунов: предпочитал молчать во время танго, да и в паузах между ними помалкивал, улыбаясь с загадочным выражениям, как бы уверяя, что лично знаком с диджеем, и обещая, что следующая мелодия будет еще лучше. Ну что ж, обещания сбывались!

– Хотите отдохнуть? – спросил партнер, когда началась кортина. Так называются короткие музыкальные перерывы между тандами, ну а танда – это несколько, обычно четыре, танго, которые танцуются подряд, без перерыва.