Ушедший мир - Лихэйн Деннис (бесплатные версии книг .TXT, .FB2) 📗
– Сынок, не заботься о том, что думают посторонние.
– Папа, – сказал Томас, – а тебя волнует, что думает хоть кто-нибудь?
– Волнует, что думаешь ты, – ответил Джо. – И твоя мама.
– Она умерла.
– Да, но мне хочется думать, что она видит нас. – Отец Томаса опустил стекло и закурил сигарету. Он держал ее в левой руке, высунув руку на улицу. – Меня волнует, что думает твой дядя Дион.
– Хотя он и не твой брат.
– В некотором смысле он мне даже больше брат, чем мои родные братья. – Отец Томаса затянулся сигаретой, а потом снова свесил руку за окно. – Меня волновало, что думает мой отец, хотя для него это было бы новостью. Пожалуй, на этом список окончен. – Он грустно улыбнулся сыну. – Для большинства людей в моем сердце нет места. Я ничего не имею против них, но и для них у меня ничего нет.
– Даже для тех, кто сейчас на войне?
– Я незнаком с этими людьми. – Отец Томаса уставился в окно. – Честно говоря, мне плевать, выживут они или умрут.
Томас подумал обо всех погибших в Европе, в России, на Тихом океане. Иногда ему снилось, что тысячи их, окровавленных и искалеченных, устилают темные поля или каменные площади, руки и ноги вывернуты под неестественными углами, рты застыли в беззвучном крике. Ему хотелось схватить винтовку и сражаться за них, спасти хотя бы кого-то одного.
Его же отец, напротив, видел в войне, как и в большинстве других вещей, возможность нажить еще денег.
– Значит, это не должно меня волновать? – спросил Томас в итоге.
– Нисколько, – ответил отец. – Пусть хоть горшком называют и все такое.
– Ладно, я попробую.
– Молодчина.
Отец поглядел на него и ободряюще улыбнулся, как будто улыбкой можно все исправить, и они наконец-то въехали на парковку.
Они увидели Рико Диджакомо, который как раз выходил со стоянки. Рико был телохранителем Джо, пока тот не понял (лет шесть назад), что больше не нуждается в телохранителе и, даже если бы нуждался, Рико слишком умен и талантлив, чтобы прозябать на такой должности. Рико постучал костяшками пальцев по капоту их машины, улыбнулся Джо своей знаменитой улыбкой – такой улыбкой можно осветить ночью футбольное поле, и света хватит, чтобы сыграть финал. Вместе с Рико шли его мать Оливия и брат Фредди. Мать выглядела так, словно явилась из фильма с Борисом Карлоффом: зловещее видение, облаченное во все черное, которое парит над болотами, пока все спят.
Когда семейство Диджакомо удалилось, Томас спросил:
– А вдруг мест больше нет?
– Перед нами всего одна машина, – сказал Джо.
– Но вдруг она и займет последнее место?
– И как мне поможет, если я буду об этом думать?
– Просто мне кажется, ты должен учитывать такую вероятность.
Джо с изумлением уставился на сына:
– Ты уверен, что мы с тобой родня?
– Тебе виднее, – сказал Томас и сосредоточился на своей книжке.
Глава четвертая
Одиночество
В церкви Джо с Томасом сидели в последнем ряду, не только потому, что пришли, когда впереди скамьи были заняты, но еще и потому, что Джо всегда предпочитал держаться у дальней стены.
Кроме Диона (передняя скамья слева) и Рико Диджакомо (пятая скамья справа), Джо заметил еще немало знакомых – не раз отнимавших жизнь у людей – и подумал, чту должен был бы чувствовать Иисус, если бы в самом деле смотрел на них и читал их мысли.
«Погодите-ка, – подумал бы Иисус, – вы забыли про самое главное».
На амвоне отец Раттл говорил про ад. Он выложил все, что знал, про пламень, про чертей с вилами, про птиц, терзающих печень, после чего перенесся в неожиданную для Джо область.
– Но что же хуже всех этих казней? В Книге Бытия сказано, что Господь посмотрел на Адама и сказал: «Нехорошо человеку быть одному». И создал Господь Еву. Да, конечно, Ева внесла в рай смятение и предательство и обрекла всех нас на страдания и расплату за Первородный Грех. Все это так, и Господь должен был знать, что произойдет, потому что Он знает все. Однако же Он все равно создал ее для Адама. Зачем? Спросите самих себя: зачем?
Джо оглядел церковь, пытаясь отыскать хоть кого-нибудь, кроме Томаса, кто бы искренне задумался над его вопросом. У большинства прихожан вид был такой, будто они мысленно составляли список покупок или прикидывали, что приготовить на ужин.
– Он создал Еву, – сказал отец Раттл, – потому что Ему было невыносимо видеть Адама одиноким. Одиночество – вот самое страшное адское наказание. – Он рубанул по кафедре ребром ладони, и паства оживилась. – Ад – это отсутствие Бога. – Ребро его ладони снова ударило по резному дереву. – Это отсутствие света. Это отсутствие любви. – Он вытянул шею, оглядывая восемьсот душ, собравшихся перед ним. – Понимаете?
Они были не баптисты, им не полагалось отвечать. Однако над толпой прокатился рокот.
– Верьте в Господа, – сказал священник. – Почитайте Его, кайтесь в своих грехах, – сказал он, – и Он встретит вас на Небесах… – А что, если не покаетесь? – Он снова оглядел паству. – Тогда Он отвернется от вас.
Джо понял, что всех держит голос священника. Обычно он звучал сухо и благодушно, но в этой утренней проповеди голос был другой, сам святой отец был другой. Он говорил с такой страстью и горечью, словно предмет проповеди – ад как бесконечная, непроницаемая для света бездна – был слишком страшен для стареющего священника.
– Всем встать.
Джо с Томасом встали вместе с остальными. Джо никогда не испытывал трудностей с покаянием. Он каялся, насколько это возможно для человека с его грехами, жертвовал десятки тысяч долларов на больницы, школы, приюты, строительство дорог и канализации, и не только в Бостоне, где он вырос и где ему принадлежали несколько компаний, или в Айборе, где прожил почти всю взрослую жизнь, но и на Кубе, где проводил немало времени в западной части острова на табачных плантациях.
Он в самом деле поверил на несколько минут словам старого священника. Одной из самых больших тайн Джо был именно страх одиночества. Он не боялся остаться один – это он даже любил, – но это было одиночество, которое он создал сам, и его можно было развеять щелчком пальцев. Это одиночество он заполнял работой, филантропией, родительскими заботами. Он держал его под контролем.
В детстве он не умел держать его под контролем. Одиночество ему навязали, причем, по иронии судьбы, люди, считавшие, что так и должно быть, что ребенок должен расти в одиночестве, спали в соседней комнате.
Он посмотрел на сына и погладил его по голове. Томас взглянул на него вопросительно, немного испуганно, а потом улыбнулся. Потом повернулся к алтарю.
«Ты будешь очень во мне сомневаться, когда подрастешь, – думал Джо, опустив руку на плечо сына и задержав ее там, – но ты никогда не будешь нелюбимым, нежеланным и одиноким».
Глава пятая
Разговоры
После мессы никто сразу не расходился, и потом еще столько же толпились у церкви.
Выйдя на ясный утренний свет, мэр Белгрейв с женой остановились на церковном крыльце, и все тут же их окружили. Дион приветствовал Джо кивком, и тот кивнул в ответ. Потом Джо с Томасом пробрались через толпу, завернули за угол церкви и пошли к задним воротам. Там находилась приходская школа с огороженным школьным двором, где «парни» собирались каждое воскресенье, чтобы поговорить о делах. К первому двору примыкал еще один, поменьше, предназначенный для младшеклассников, где собирались мамы с детьми.
Джо остановился в первом дворе у выхода, а Томас пошел дальше, к детям. Джо охватило ощущение беспомощности и даже горечь, когда он смотрел, как уходит сын. Жизнь, конечно, череда потерь, – Джо это знал. Но в последнее время чувствовал острее, чем раньше. До университета его сыну оставалось еще восемь лет, но каждый раз, когда Томас куда-нибудь уходил – все равно куда, – Джо казалось, что тот уходит из его жизни.
Раньше Джо боялся, что мальчик, который рос без матери, вырастет чересчур жестким, чересчур грубым. Томаса окружали одни мужчины – даже мисс Нарциса, резкая, с ее суровым лицом, с ледяным презрением к сантиментам, была, как не раз замечал Дион, больше мужчина, чем многие из них. К тому же образ жизни у них был полувоенный и все мужчины ходили с оружием – а Томас же не слепой, чтобы за столько лет этого не заметить, как и порой исчезновения некоторых. Куда они подевались, Томас знать не мог, потому что никто о них больше не вспоминал. И Джо, наблюдая за сыном, изумлялся тому, что мальчик, в жизни которого нет нежности, растет спокойным и добрым. Если он находил на веранде перегревшуюся на солнце ящерицу (а летом они часто там попадаются, уже оцепеневшие), он подцеплял ее на спичечный коробок и нес в сад, опуская на сырую землю в густой тени листьев. Когда он был помладше, то постоянно сходился с мальчиками, которых обижали дома или в школе. Он не был особенно спортивным, – вероятно, спорт его не интересовал. Оценки у него были так себе, но при этом многие учителя отмечали, что он развит не по возрасту. Ему нравилось рисовать красками. Карандашом тоже. Красками он обычно рисовал городские пейзажи, где здания почему-то всегда выходили косо, будто стояли на осыпающейся земле. Карандашом он рисовал портреты матери. Дома была всего одна ее фотография, причем половина лица скрывалась в тени, однако на его рисунках она получалась необыкновенно похожей, особенно если учесть, что рисовал девятилетний художник, которому едва исполнилось два года, когда она умерла.
