Русская литература: страсть и власть - Быков Дмитрий (книги хорошего качества txt) 📗
Здесь у Пушкина был и личный мотив, поскольку Ольга списана с его сестры Ольги Сергеевны, впоследствии Павлищевой, с ее прелестными золотыми волосами, круглым лицом. Поэтому, когда Онегин говорит гадости об Ольге, он говорит гадости о пушкинской сестре. Пушкин не спускал таких вещей даже персонажу.
«Боюсь: брусничная вода / Мне не наделала б вреда» – все, что он может сказать о добрейшем семействе Лариных, где его принимают с наивным простодушием, стариковской кротостью. А все, что может Татьяне:
А после этого, в финале романа Пушкин произносит герою свой собственный приговор – в его голосе звучит настоящее железо:
Всё как с гуся вода. В результате вся история Онегина – это история катастрофического краха самовлюбленного, пустого человека, которого мы почему-то принимаем за провозвестника новой эпохи, – может быть, именно потому, что узнаём в нем собственные черты. Ведь презирать так легко, так соблазнительно.
Вот образ русского сверхчеловека, который потом воскреснет в Долохове, в Раскольникове, вот то, что Аксенов так точно назвал русским байронитом, байронитом-вырожденцем, если угодно. Это вызывает у Пушкина наибольшую враждебность.
Кто же положительный герой, кто же протагонист? Этой проблеме в русской литературе посвящено очень мало текстов. Пожалуй, наиболее серьезная работа об эволюции замысла «Онегина» – это замечательная статья Игоря Дьяконова 1982 года. Дьяконов был в пушкиноведении гостем. Он профессионально занимался Древним Востоком. Но тем не менее единственная статья, в которой сделана попытка реконструировать сюжет «Онегина» на основании пушкинских черновиков, – это статья Дьяконова и, может быть, соседствующая с ней по времени статья Татьяны Григорьевны Цявловской «Храни меня, мой талисман», в которой достаточно откровенно рассказано о гнусной роли Александра Раевского в истории с Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой. Расскажем бегло эту историю, чтобы не вдаваться в альковные детали.
Елизавета Ксаверьевна Воронцова лидирует по количеству женских портретов в набросках Пушкина. Он никого так часто не рисовал и, грех сказать, никого с такой силой, с такой обреченностью, с такой уязвленностью не любил. История их отношений с Елизаветой Ксаверьевной не описана толком. А вот отношения с Раевским, который приходился ей дальним родственником, известны. Предполагается, что дочь Воронцовой Софья, родившаяся в 1825 году, была ребенком Раевского. Во всяком случае, Раевский настаивал на этом громко и публично. Получив окончательно отставку, он устроил в Одессе скандал: остановил карету, в которой ехала Воронцова, и громко, нагло крикнул ей в окно: «Берегите нашу дочь». Эта история широко обсуждалась, но еще шире обсуждалась история, из-за которой, собственно, Пушкин переехал из легкой и приятной одесской ссылки «в сень лесов тригорских, / В далекий северный уезд, / И был печален мой приезд». Александр Раевский сделал все возможное для того, чтобы манипулировать влюбленным Пушкиным и чтобы главным врагом графа Воронцова оказался именно он. А сам Раевский действовал в тени, о чем впоследствии Пушкин написал гениальное по концентрации злобы, концентрации презрения стихотворение «Коварность»:
Так он увидел предательство со стороны бывшего друга. Так понял, что весь его демонизм – это цинизм, это поза самовлюбленного человека.
Чем еще интересна статья Дьяконова? Тем, что автор опровергает два главных мифа о романе «Евгений Онегин», которые бытуют в российском пушкиноведении.
Первое: представление о свободном романе. Пушкин любит миф о безумце, гуляке праздном, о вдохновении, которое осеняет внезапно. Он прячет свои мучительные труды. Разговор о том, что стихи пишутся трудно, – для него неприемлем: все должно осенять, даваться. Между тем пушкинские черновики показывают нам 11–12-слойную правку. После этого говорить о Пушкине как безумце, гуляке праздном довольно смешно.
Тем не менее миф о свободном романе самим Пушкиным активно насаждается и укореняется. «Начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено», как он сам писал в неопубликованном предисловии. Как получится, так и напишется. Мы вменяем Пушкину какую-то уже почти невероятную свободу взглядов, тогда как на самом деле ни к одному своему взгляду он не приступал без детально проработанного плана. Тем более если речь идет о произведении. Восемь, а предполагалось двенадцать песен, по сорок, пятьдесят строф каждая, то есть несколько тысяч стихотворных строчек очень плотного и насыщенного текста. Приступать к этому без плана, конечно, было невозможно.
Сюжет «Онегина» сформировался с самого начала. Почему у нас нет плана, понять достаточно легко. Пушкинские бумаги до 1825 года сохранились очень плохо по понятным причинам. Совершенно очевидно, что человек после грандиозного политического процесса в предчувствии обыска уничтожает все свои бумаги не глядя, всё, что может его скомпрометировать. Авторский список «Горя от ума» уцелел только потому, что слуга Грибоедова пожалел его сжечь.
У нас нет подготовительных материалов к «Онегину», у нас нет планов романа, но это не значит, что роман не имел четкого плана с самого начала. Более того, как все пушкинские фабулы, фабула «Онегина» симметрична, и симметрия совершенно четкая: два письма, два объяснения, победоносность и крах. Все это производит впечатление заранее продуманного текста. «Онегин» не мог сложиться сам, в результате свободного, непринужденного размышления. Что бы ни говорил о себе гений, мы знаем, что гений есть само терпение и труд.
Второе распространенное убеждение, которое Дьяконов блистательно разрушает, – мысль о том, что Евгений Онегин является главным героем романа. Дьяконов рассматривает в качестве прото-«Онегина» поэму «Кавказский пленник», где в герое тоже есть байронические черты Раевского. Совершенно справедливо мнение о том, что не герой, не пленник составляет фокус и центр авторского внимания. Все дело в героине, в черкешенке, которая своей любовью пытается его спасти. А сам герой не представляет из себя ничего.
Это, кстати, характерная пушкинская манера – называть произведение не по главному герою. Как писал Андрей Синявский в «Прогулках с Пушкиным», пушкинская мысль съезжает как бы по диагонали, то есть начиная с некоего предмета поэт уводит разговор от того, что действительно важно. А в название – может быть, чтобы обмануть читательское внимание, или наоборот, подстегнуть его, – выносится скрытая, тайная причина действия, но никак не главный герой. «Капитанская дочка» никоим образом не о капитанской дочке. «Арап Петра Великого» не о Петре Великом. «Полтава» не о Полтаве. Вынос главного героя в название – это не по-пушкински. Потому что для Пушкина мир неочевиден, мир не прозрачен. И именно поэтому большинство названий уводят нас от главного героя. И конечно, не Евгений Онегин главный персонаж этой истории.
