За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович (читаемые книги читать TXT) 📗
— Падлюка… — злобно процедил сквозь зубы Вихрь, и глаза его застыли, яростно уставившись в одну точку.
— Марко знает еще кое–что… Наверное, ты болтал ему пьяный?
— Пан советник, то подлый человек, — бурно дыша, сказал Вихрь. — Ему и вот столечко нельзя доверять. Подлый, завистливый человек.
— Ты сам рекомендовал его мне… Что теперь делать? Он подал на тебя донос в гестапо и, возможно, уже наговорил на тебя что–либо Вепрю. В гестапо я постараюсь замять это дело, а Вепрь… Не знаю… Вепрь может испугаться. Он не любит, когда его люди болтают. И я его понимаю.
На лбу у Вихря вздулась вена, он теребил пальцами кепку, дышал порывисто.
— Да, твой друг Марко может нагадить нам всем, — с отвращением сказал советник.
— Я его убью, собаку!
— Не кричи.
— Слово чести!
Хауссер сел верхом на стул, задумался, сердито шевеля толстыми губами.
— Хорошо, Вихрь, — сказал он решительно. — Я тебя ценю и постараюсь выручить еще раз. Ты прав, с Марком придется попрощаться. Опасный человек… Сегодня же поедешь поездом на Братын. Сойдешь на разъезде Дол. Жди там Марка. Скажешь, что есть дело, и поведешь его в лес… Только так — никаких следов.
— Я уж сделаю, — обрадовался Вихрь. — Не беспокойтесь, пан советник. Мне не первый раз, сделаю чисто.
Вихрь ушел. Хауссер закрыл дверь на ключ и, вынув кляссер, пинцет, сел за стол. Ну вот, кажется, сделано все, что можно было сделать. Ищите Еву, ищите того, кто ее уничтожил… Вихрь будет хранить тайну.
Советник раскрыл кляссер. Марки, милое сердцу занятие. Возня с марками всегда успокаивала его.
Довбня проклинал свою судьбу. Начиная с того злосчастного дня, как Вепрь задумал расстрелять советов, одна беда за другой непрерывно валилась на голову нового командира сотни. Не успели похоронить своих, как стало известно, что кто–то напал ночью на районное эсбе и перебил всю команду Месяца. Советские партизаны действовали, надо думать. Пани приказала вооружить вояк. И это было, по мнению Довбни, абсолютно правильным, потому что могли напасть и на сотню. Потом прибежали люди с Горяничей: «Помогите, приехали немцы и полицаи, забирают хлеб, скот, ловят хлопцев и девчат». Пани пошла к Вепрю. Как уже она там разговаривала с ним — неизвестно, а дала такой приказ: устроить засаду, немцев перебить, хлеб и скот вернуть крестьянам, пусть каждый берет свое. Тоже правильно.
С засадой вышло не совсем хорошо, потому что какой–то дурак не выдержал, выстрелил без команды, и немцы всполошились раньше, чем следовало. Пошла такая стрельба, как на фронте Все же обоз отбили, немцев перестреляли, несколько полицаев взяли в плен. Те, кого гнали на работу в Германию, разбежались кто куда. А в сотне трое убитых да человек двенадцать раненых. Вот и радуйся! Чтобы не было обидно, хлопцы завернули к себе пять подвод с пшеницей и десять голов скота. Вроде как трофеи. Ну, как же! Ведь хлопцы кровь проливали.
Вернулись в хутор, а тут скандал. Черт принес Софийку… Надо же! Ганка узнала, кто такая Софийка, вцепилась ей в волосы. Потасовка, крики на весь хутор. Набил им обеим морды, разогнал… Мало он им подарков давал? Так нет, срамить его перед сотней начали. Только разогнал дурных баб, как является сотенный из штаба куреня. Набросился: «Что у вас тут происходит? Почему не сообщали? Кто приказал обоз отбивать? Какая еще пани тут появилась? Как ее псевдо? Где она? Привести! У вас тут уже юбки начали командовать?»
Хватились пани, а ее нет, подалась куда–то с охранником. Второго охранника, Карася, она еще раньше куда–то отослала с девчонкой. Штабник из себя выходит — немедленно привести ему пани — и кончено. Довбне это надоело — сколько может терпеть человек? — и он начал огрызаться. В самом деле, чего к нему прицепились? Пани не к нему приехала, а к Вепрю. Ведь не только он, а и Могила, и охранник Сокол слышали, что сказал окружной: «Любое приказание… Беспрекословно!» У Вепря и спрашивайте, что это за пани.
Так у Вепря не спросишь… Дела окружного плохи, лежит без сознания. Лицо как яичный желток. Навезли докторов полную хату, даже акушерку где–то нашли Никто толком ничего сказать не может. Твердят: осколок, кишечник, рентген, операция… А Вепрь только на уколах держится. Вот и верь докторам! Говорил он, предлагал привезти бабку–знахарку. Куда там! Могила поднялся–так ведь и не был он такой уж смертельно раненый, холера, чтобы лежать — сказать ничего не может штабному сотенному, все пишет в тетрадке. Вроде правильно все пишет, а штабник орет на него: «Будете отвечать вместе с Довбней! Какое имели право подчиняться приказам неизвестно кого? Где эта пани?»
На этом не кончилось. Вдруг является Марко и не успел соскочить с подводы, как с ножом к горлу «Где пани?» А чтоб вас всех холера забрала! Но все–таки куда пани девалась? Надо искать. Вот беда. Устал он за эти дни как собака, ноги даже подкашиваются. А надо искать.
И пошли гонцы во все стороны. Где пани? Та самая, какую все видели, которая так долго разговаривала наедине с окружным, всеми командовала, выбирала себе охранников, произносила речь над могилой погибших в стычке с советами, которая дала от имени Вепря приказ отбить у немцев обоз. Где она?
Хутор Вишневый, хата под красной черепицей. Единственная хата с такой крышей в хуторе.
Хозяйка, маленькая женщина на сносях, не обманула — ее муж был дома. Оксана, сжимая в руке жетон, торопливо вошла в полутемную хату и, присмотревшись, увидела человека, развалившегося на кровати. Он лежал на спине в верхней одежде, в грязных сапогах, спустив ногу на пол, раскинув руки с большими тяжелыми кулаками. В его носоглотке клокотало и высвистывало, из открытого рта вырывались горячие струи водочного перегара. Хозяйка остановилась рядом с Оксаной и, положив одну руку на вздувшийся живот, другой подперев голову, скорбно смотрела на мужа. Классическая поза крестьянских баб, смирившихся со своей горькой долей.
У Оксаны еще теплилась слабая надежда на возможную ошибку, недоразумение.
— Кто это? — спросила она.
— Ну кто же, мой муж.
— Андрей Дудка?
— Так. По уличному — Коза, а пишемся — Дудки.
Теперь уже не следовало сомневаться — на кровати лежал мертвецки пьяный Андрей Дудка.
— Разбудите его.
— Э, пани, пусть его черти будят, — всхлипнула женщина. — Это уже до утра. Хоть из пушки над ухом стреляй.
— Давайте попробуем, — сказала девушка, снимая жакет. — Принесите ведро воды, полотенце.
Долго и настойчиво пыталась Оксана оживить Андрея Дудку. Он мычал, дрыгал ногами, чуть не укусил Оксану за руку. Кончилось тем, что он свалился на пол и снова захрапел.
— Пани, то все напрасно. Ведь я уже хорошо знаю эту свинью. Говорю вам — никакая сила не поднимет его до утра. Хоть хата гори, хоть пушка стреляй.
Непредвиденное обстоятельство… Казалось бы, Оксана все предусмотрела, все учла. У нее в руках был второй жетон, добытый с таким трудом. И вот на тебе!
— Прошлую ночь к вашему мужу приходили?
— Так, пани. Двое.
— Только двое?
— Может быть, их было больше. В хату вошли двое. Они что–то показали Андрею, и Андрей сразу же запряг коня и отвез их.
— Куда?
— Пани, разве он мне скажет куда. То большой секрет. Он никому не говорит. То такая служба у него.
До железнодорожной станции было больше двадцати километров. Поезд на Ровно проходил в десять утра. Можно было поспеть. Но этот путь был опасен. Ее, конечно, уже искали. Оставалось ждать до утра, пока Андрей Дудка проспится.
— Пани, я вам постелю в чистой хате. Вы поспите себе, отдохните, а как очухается эта свинья, я вас разбужу, — предложила хозяйка.
Не успела Оксана ответить, как в сенцах хлопнула дверь и в хату вошла женщина. По большому светлому платку Оксана узнала Ганку.
— Пани, вы здесь? А вас там ищут. Такой шум поднялся… Ой, как я рада, что вас нашла. Пани, побудьте со мной, послушайте мое горе, я вам все расскажу.
Ганка была пьяна. Оказывается, она знала хозяйку и не раз ночевала в этой хате со своим Иванком. Через несколько минут Оксана слушала ее рассказ. Они сидели за столом в горнице. Окна были завешены, на столе горел каганец. Ганка разливала в рюмки самогон.
