Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - Симонов Константин Михайлович (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
– Знаю, – сказал Лопатин.
– Оттуда налево – к соседям, а направо – к нам. Пока соседи колебались, могут ли принять, мы забрали все направо – к себе. Объяснили, что у нас теплей! Дольше можно на станках под открытым небом работать, прежде чем крышами накроем. – Он довольно усмехнулся, как человек, тогда, прошлой осенью, удачно перехитривший кого-то. – Понял из ваших очерков, что вы там, в Сталинграде, были на заводах, на Тракторном и «Красном Октябре». Так?
– Был.
– А сегодня у нас побудете. Есть у нас завод, на котором выпускаем мины для «катюш». Выдал две тысячи шестьсот мин сверх годового плана. Там через час начнется митинг, попросим вас поехать рассказать о Сталинграде. Выступите вы и Герой Советского Союза сержант Турдыев. Он здешний, у него на этом заводе жена и сын работают. Не слышали о нем в Сталинграде?
– Слышал, – сказал Лопатин, вспомнив фамилию разведчика-узбека, считавшегося погибшим. – Значит, он не погиб?
– Не погиб. Отдыхает здесь после госпиталя. Он по-узбекски расскажет, а вы по-русски. Хоп?
– Турдыев и по-русски неплохо рассказывает, – сказал молчавший до этого Сергей Андреевич.
– Может и по-русски. Это у него еще интересней получается, – усмехнулся Юсупов. – Он первый герой-узбек, который к нам после госпиталя приехал, – мы обедать не пошли, ждали, когда его прямо с поезда сюда привезут. Сидел на вашем месте и рассказывал нам, как в Сталинграде «языков» таскал. Такой же здоровый, похожий на меня. Только с большими усами. – Юсупов показал, какие усы у этого Турдыева. – Не только немца – буйвола может на спине притащить. Спрашиваю, как ты, Турдыев, там, во взводе разведки, – один узбек, все остальные русские, как с ними жил? Отвечает: «Хорошо жил. Узбек – узбек поругается, уже война кончится – помнить будет! Русский – узбек поругается, пять минут прошло, говорит: «Юлдаш, закуривай», – уже все забыл! Русский человек хороший», говорит. Спрашиваю: какая у тебя там работа была, в разведке? Тяжелая? «Очень тяжелая, – говорит. – Восемьдесят – сто килограмм – очень тяжелая». Я сначала не понял, почему восемьдесят – сто килограмм? Объясняет: «Иногда, бывает, такой тяжелый попадается, волокешь язык – тяжелый язык!»
Юсупов рассмеялся, и, когда он рассмеялся, Лопатин увидел, какие у него набрякшие подглазья. Забавное воспоминание было всего-навсего минутой отдыха среди бессонной, невпроворот, работы. Его лежавшие на полированном гладком столе большие рабочие руки тоже показались Лопатину в это мгновение усталыми, отдыхающими. И он вспомнил, что этот человек, ставший секретарем ЦК, в молодости был грузчиком на хлопковом заводе и таскал на своей широкой спине шестипудовые мешки. Когда-то начинал жизнь с этого.
– Сегодня утром были ваши товарищи с киностудии, просили лес для постройки декораций. Но мы им столько леса, чтоб Сталинград построить, дать не можем.
– Да этого и не нужно, – сказал Лопатин. – Только два блиндажа надо построить, чтобы было правдоподобно.
– Вижу, плохой вы дипломат, – улыбнулся Юсупов, – Подводите своих товарищей! Но немного леса все равно дадим, раз обещали… Отсюда послезавтра на Кавказ?
– Да.
– Недавно наша делегация с подарками туда ездила. Там старый наш земляк армией командует.
– Я знаю, Ефимов, – сказал Лопатин.
– Правильно, Ефимов. Откуда знаете?
– В начале войны был у него в Одессе.
– А здесь не бывали?
– Нет.
– Жаль. Его здесь до войны тоже интересно было видеть. Много лет здесь служил. Каждый наш обычай знал. Мог с красноармейцем на его языке говорить – с узбеком, с киргизом тоже, с туркменом тоже. По-таджикски не говорил, правда, но понимал.
Один раз спросил его: «Иван Петрович, откуда время берете – столько всего понимать?» Ответил мне: «Обязан все понимать по долгу службы». Неправду о себе сказал – не только по долгу службы! Очень умный, очень партийный человек. Не все так хорошо, как он, понимают! Принимал нашу делегацию у себя в армии, спросил у них, как здоровье, как доехали, сначала по-русски, потом по-узбекски. Думаете, этого не знают? Уже в каждом кишлаке знают! Когда посылали подарки, советовались со стариками, что послать. Кишмиш, урюк послали, кисеты женщины сшили из хан-атласа. А Ивану Петровичу несколько дынь послали зимних, хорезмских. Он дыни любит. Поспорили со стариками из-за халатов. Мы говорим: зачем на фронте халаты? А они говорят: как мы без халатов поедем? И оказались правы. Привезли сто халатов. Иван Петрович вызвал из частей снайперов и роздал им халаты. Там, на Кавказе, полушубков нет, а снег есть. Снайперы укоротили халаты и под шинели поддели. Передайте, если увидите, Ивану Петровичу салям! От Усмана Юсупова.
На столе зазвонил телефон, и Юсупов поднял трубку.
– Я. Да, второй день жду, когда перестанете от меня скрываться… – сказал он злым голосом и остановился, не захотел продолжать при постороннем. – Подождите у трубки. – Положив трубку на стол, Юсупов поднялся и, снова, как при встрече, округло, двумя руками пожал руку Лопатину. – Жаль, что так быстро уезжаете. Помните, как Маркс говорил про эксплуататоров? Эксплуататоры находят такие возможности для эксплуатации, которые не подскажет самый изощренный ум, а только бытие! А из нас, оказывается, плохие эксплуататоры. Слишком поздно про вас узнали!
Он сделал несколько шагов, провожая Лопатина, и, улыбнувшись, прижал руку к груди. Но улыбка далась ему с трудом. Он был уже во власти других чувств.
– Поехали на завод, – коротко, даже поспешно сказал Лопатину Сергей Андреевич.
Они пошли через длинный кабинет к дверям, а Юсупов вернулся к телефону. Лопатин невольно оглянулся. Юсупов шел к телефону медленно, но в его мягкой тяжелой походке чувствовалась сдерживаемая ярость. И последние его слова, которые услышал Лопатин, выходя из этого кабинета, начатые таким же, как походка, медленным от ярости голосом, посреди фразы перешли в крик:
– Ожидаете от меня, что соглашусь покрывать ваши безобразия? Побоюсь за свою шкуру? Не побоюсь! Будем судить! Судить будем как дезертира!
– Крут Усман! Но и ноша на плечах тяжелая, – сказал Лопатину Сергей Андреевич, пока они шли по коридору ЦК. – До войны было нас пять секретарей, а сейчас двенадцать. И на всех работы хватает. За полтора года войны приняли по эвакуации больше миллиона человек. И всем нужна крыша, а новой крыши – ни одной, кроме заводских. Да еще эта зима подгадила, потребовала топлива вдвойне против расчетного. Выдаем уголь только на производстве, по талонам, и в мизерном количестве. А многие гузапаей топят. И ее почти всю сожгли. Знаете, что такое гузапая?
