За живой и мертвой водой - Далекий Николай Александрович (читаемые книги читать TXT) 📗
— П–погоди, погоди, — заинтересовался Игорь. — Какая яма? Ты не спеши, д–давай все свои чудеса по очереди.
— Была яма… — в глазах Пантелеймона мелькнул испуг, и на мгновение его лицо стало осмысленным. Он проглотил слюну, сжался, недоверчиво поглядывая на Игоря, точно ожидая от него подвоха. — Не скажу где. Павлуше было внушение от господа — хоть на костре гореть, хоть смертную муку принять, а должны мы молчать о той яме… Поведал он мне, Павлуша–то, о господнем внушении.
Игорь дал Пантелеймону выговориться. В рассказе баптиста побег из лагеря и все дальнейшие события утратили реальность и выглядели чудесным и необъяснимым проявлением божественной воли.
— И тогда господь послал нам старца, чтобы утолил он голод наш. Старец пошевелил пустой костер палочкой — и веришь? — где взялась в костре том печеная картошка. Много! Наелись досыта. И обул нас старик, и сказал своей жене, чтоб отвезла нас. Среди бела дня везла она нас на телеге, не таясь, ибо людям не дано было нас узреть — глядели они на нас и не видели.
В общем получилось что–то вроде «жития» святого Пантелеймона. Игорь поначалу слушал внимательно, с любопытством, а затем заскучал и, нахмурившись, начал рассматривать рану.
— Все ясно и п–понятно, — сказал он, когда Пантелеймон закончил рассказ. — Раз такое дело, с–спорить не будем. Иди–ка сюда. Поближе. Наклонись над ногой и слушай.
Игорь начал надавливать пальцем на опухшие места.
— Н–ничего не слышишь? Не хрустит?
— Нет.
— Что делать? К–кажется, я рано п–паниковать начал. При газовой гангрене, когда нажимаешь пальцем на опухоль, п–появляется слабый хрустящий звук. Давай–ка, Пантелеймон, отложим операцию на завтра. А? Н–не будем горячку пороть. Как ты думаешь?
— А я тебе чего говорил? На все божья воля.
— П–правильно. А пути господни неисповедимы… Тут у нас с тобой разногласий нет и не может быть. Значит, сеанс полевой хирургии откладывается до более точного диагноза.
На следующий день Игорь убедился, что опухоль вокруг раны не только не увеличилась, но даже как будто спала. Пантелеймона снова охватило сильное возбуждение. Он ликовал.
— Дошла моя молитва господу. Я ведь ночью молился за тебя, Игорь. Ты спал, а я молился.
— З–значит, еще одно чудо?
— А что же? Ты ведь резать ногу хотел. Все не веришь?
Игорь поднял на него смеющиеся глаза.
— А ну–ка, п–поковыряй в золе палкой… Поковыряй, поковыряй.
— Зачем?
— Как зачем? Может, там картошки п–печеной прибавилось. Старец ночью приходил и подбросил нам на п–пропитание…
Пантелеймон вздохнул, пристально, с суеверным страхом уставился на Игоря и тут же осклабился, глуповато засмеялся, понял, что тот пошутил.
— Что, не п–приходил божий старец? А было бы неплохо, з–знаешь, если бы он п–подбросил нам ведро картошки. М–между прочим, дядя, ты веселый человек, с тобой скучать не будешь. Как же ты в плен п–попал?
— Как… Поднял руки, немец ударил, выбил зубы. И повели меня…
— Это тоже чудом надо с–считать?
— А как же! Сколько людей возле меня было побито, а я, считай, один в окопе уцелел. Пулемет был рядом, начал косить немцев, а в него снарядом ка–а–к трахнет.
— Но ты–то с–стрелял? Убил хоть одного немца?
— Зачем? Нам нельзя людей убивать. Сказано — не убий. Стрелять — стрелял, потому как сержант заставлял. Только я так пулял, куда попало.
Точно принимая доводы Пантелеймона всерьез, Игорь утверждающе кивал головой.
— А что? — продолжал баптист. — Если бы все люди держались божьей заповеди, не убивали, то и войны бы не было.
Игорь снял с себя ремень и показал на пряжку.
— Знаешь, что здесь п–по–немецки написано? «С нами бог». У каждого солдата такая пряжка. И убивают! С божьей п–помощью. П–понял?
— Не говори так, не хули господа, — убежденно возразил Пантелеймон. — Они не истинной веры, они идолопоклонники. На рукотворные иконы молятся.
На этом их религиозный диспут закончился. Игорь давно уже догадался, что баптист лишь благодаря нелепой случайности оказался среди двух бежавших из лагеря советских военнопленных. И хотя он только мешал им, затруднял их путь к своим, они не бросили его. Жалели? Наверное, нет. Они были бойцы, им было не до жалости. Просто не могли поступить иначе: настоящий человек остается человеком в любых условиях. Это высшая проба. Но как жестока судьба в своем слепом выборе: те двое погибли, а никому не нужный, не умеющий и не желающий отомстить за товарищей, остался цел и невредим. Не убнй… Игорь не боялся смерти, но он боялся умереть, не отомстив. А мстить ему было за кого. Иногда ему казалось, что это отговорка, что он хитрит со своей совестью, подличает. Там, на поляне, совесть сказала свое слово, и сейчас он уже не стыдился чужого мундира. Только бы отомстить, только бы удалось снова получить в руки оружие.
— Давай, Пантелеймон, съедим п–половину картошки. Согласно твоему принципу: даст бог день, даст и п–пищу. Полежим здесь до вечера, в–вославим господа и — в путь.
Как Пантелеймон учуял в хозяине крайней хуторской хаты «брата во Христе» и какой между ними был разговор, это оставалось для Игоря неизвестным.
Они наткнулись на хутор, расположенный у самого леса, когда уже хорошо стемнело. Собиралась 1роза, молнии озаряли далекую тучу, гром рокотал едва слышно. Решили поискать на огороде картошки. Пантелеймон пополз вперед. Игорь нашел грядку с морковью и задержался возле нее, пока не набил полную пазуху. Пантелеймона не было слышно, но во дворе вдруг залаяла собака. Игорь притаился, выждал, пока собака успокоится, начал отползать к лесу. Там он поднялся, несколько раз тихо посвистел.
Прошло несколько минут. Начал накрапывать дождь. Пантелеймон не давал о себе знать. Игорь окликнул своего спутника по имени и тут же при вспышке молнии увидел перед собой фигуру Пантелеймона.
— Идем, Игорь, — зашептал баптист. — Брат Василий возьмет нас на ночь, накормит. Идем, не бойся. Никто знать не будет, он нас в сарае, клуне этой, схоронит. А утром пойдем себе…
Соблазн переждать грозу под крышей, в тепле был велик. Игорь заколебался. Он начал расспрашивать Пантелеймона о хозяине, но тот твердил свое:
— Василий — брат во Христе. Не обманет, не выдаст, накормит. Только ты, ружье здесь оставь. Спрячь. Нельзя к брату с ружьем.
Расставаться с винтовкой Игорю не хотелось.
— Хорошо, я с–спрячу. Но не здесь, у сарая.
— Бросил бы ты ее совсем, винтовку–то, — почти плача, сказал Пантелеймон. — Зачем смерть с собой таскаешь? К людям с миром идти надо.
— Идем, — сказал Игорь, снимая с плеча винтовку. — Где он нас ждет?
— У сарая.
Игорь сунул приклад под мышку, прижал рукой винтовку к телу.
— Д–давай вперед.
Хозяин ждал их. Игорь успел незаметно сунуть винтовку под самую стену клуни. Вспышка молнии осветила низенького человека с круглым пухлым лицом.
— М–мир дому сему, — сказал Игорь, вспомнив приветствие молочницы–баптистки, появлявшейся в мирное время по утрам у них в доме.
— С миром при… — услышал он в ответ. Остальное заглушил гром.
Ударили крупные капли дождя. Хозяин торопливо, молча повел их в клуню. Здесь пахло сеном, пылью, мышиным пометом.
— Братья, — взволнованным дрожащим голосом зашептал хозяин. — Господь повелел нам сострадать… помогать страждущим и обездоленным… Прошу вас. Одну ночь могу держать. Рано утром разбужу, уйдете. Господь мне простит, не могу больше. Сам смерти не боюсь, избавление… Семья пострадать может.
— Мы уйдем, брат, — горячо заверил Пантелеймон. — Утром уйдем. Господь не оставит тебя, брат Василий.
— Вот там сено, спать будете. А вот тут на верстаке кисляк и хлеб. Не обессудьте. Что бог послал.
Хозяин не поскупился для «страждущих и обездоленных». Он приготовил каждому по огромному, в полкаравая бутерброду с медом и сливочным маслом. В большом кувшине было кислое молоко. Съели все. Пантелеймон икнул, сказал деловито, ободряюще:
— Ничего, что все съели. Хлебушка брат Василий даст на дорогу. Даст! Я попрошу.
