Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович (читать книги TXT) 📗
Матас подошел к Аляне, широко улыбаясь, присел у нее в ногах.
— Ну, как дела, крестная? — весело спросил он. — Что, ножки-то еще не держат?
— Это они меня уложили. Я бы встала, да не пускают, — сказала Аляна.
— А почему это «крестная»? — с любопытством вмешалась в разговор Наташа.
— А как же? — живо повернулся к ней Матас. — Вы что, не знаете? Один раз я совсем было помер, мне даже разные неземные голоса слышались и уже скрип райских ворот доносился. Отворяли меня принимать… А она тут давай меня теребить, кормить, в глиняный горшок носом окунать, так и не пустила на небо. Я из-за нее вроде как второй раз на свет родился и в ее глиняном горшке крещен!
Аляна, слушая, смеялась вместе со всеми, растроганная той громадной радостью, которая чувствовалась в каждом слове Матаса. Девушки всю эту историю знали, конечно, давным-давно. Теперь они со смехом стали допрашивать Матаса, как это он по скрипу догадался, что ворота были райские?
— За мою-то праведную жизнь куда же меня еще могли направить, как вы думаете? — самодовольно усмехнулся Матас и подкрутил ус.
Девушки взвизгнули от хохота.
— И ангелов видели? — выкрикнула одна из них, высунувшись из-за плеча подруги и тотчас спрятавшись. — Как они выглядят, опишите, товарищ комиссар.
— С крылышками, наверное?
— Крылышек, кажется, не было. Не припомню что-то!
— Так, может, они с рогами были? Не заметили?
— Рога?.. — точно припоминая, нахмурился Матас. — Погодите, погодите… Рога… Что было, то было, скрывать не стану. Верно, рога были. Да что вы хохочете? Вообразили небось уж вот какие? Нет, небольшие рога. Вроде как у двухгодовалого бычка!
Девушки валились друг на друга от смеха. Матас взглянул на Аляну и, встретившись с ней глазами, ласково и виновато улыбнулся, точно перед ней одной извиняясь за весь этот шум, поднявшийся из-за его глупых шуток.
«Просто удивительно, до чего хороший он человек, — подумала Аляна. — Я давно знаю, что хороший, но он, оказывается, еще гораздо лучше…»
— Ну, поправляйся скорей, — бодро сказал Матас. — Доктор говорит, что тебе надо руку понемножку упражнять. Ты его слушайся, он умный.
Доктор говорил Матасу, что с рукой у Аляны дело обстоит очень неважно, и, покосившись сейчас на эту лежащую поверх одеяла руку, Матас невольно стиснул зубы. Что пришлось вынести ей за эти месяцы, бедной! Ведь так посмотреть — совсем девочка, только очень уставшая. Она как будто и не возмужала, не выросла за это время. Нет. Но, минуя годы молодости, Аляна точно заглянула куда-то дальше, и на ее оставшемся полудетским лице внимательный глаз уже заметит те жестковатые, горькие черточки, какие у человека гладкой, спокойной жизни появились бы еще, быть может, через много-много лет…
Раненые дети и раненые старики — это самое невыносимое, самое противоестественное. И видеть эту полудетскую руку и эти ясные глаза Матасу сейчас тоже было невыносимо…
Он встал, непринужденно помахал рукой на прощание.
— Живо выздоравливай, солдат! Не то опоздаешь! Слыхала, как фашистов гонят? Теперь пойдет без остановки до самого Берлина!
Он поднялся по узенькой лесенке из землянки и почти столкнулся с искавшим его начальником разведки.
— У северо-западной окраины леса, товарищ комиссар, фашисты продолжают накапливаться. Отмечено пока до двух батальонов с минометами.
— Ладно. Это интересно. Я сейчас сам туда поеду, — быстро, точно обрадовавшись, сказал Матас, и командир батальона с удивлением заметил, что комиссар почему-то все время улыбается.
Глава семнадцатая
В ночной темноте землянки они лежали рядом.
— Ну, совсем ты плохо рассказываешь, — сердито шептала Наташа Аляне. — Я люблю с подробностями: кто что сказал, кто как посмотрел, и что на другой день с утра было, и что к вечеру, и какая погода, и чем тебя кормили, и чем покрывалась, когда спала, и что ты чувствовала, и о чем думала, — все, все! А ты раз, два — и рассказу конец… Ну что хоть за люди тебя подобрали?
— Да так, крестьяне самые обыкновенные…
— Здорово! — с иронией заметила Наташа. — Крестьяне! А я-то думала, какие-нибудь помещики приютили тебя в своем роскошном будуаре.
— Хорошие люди… — устало продолжала Аляна. — Сколько времени они меня прятали, а ведь как боялись! Они же на мне пистолет нашли и догадались, кто я такая. Как только я понемножку ходить научилась, я объявила им, что ухожу. Вижу, душа у них от этих слов просто расцветает. Бабка меня давай угощать, хозяин повеселел, на жену больше не кричит, не ругается. Стала я собираться в дорогу, они косятся, молчат. Молчали, молчали да вдруг как возмутятся, как в меня вцепятся — не пускать: «И куда ты пойдешь, такая слабая! Тебя убьют! В тюрьму посадят! В гестапо заберут! Не пустим, лучше свяжем тебя, чем такой грех принимать на душу. Поживи еще недельку, там видно будет…»
Так я у них и прожила еще полтора месяца… Совсем их замучила.
— Вот это хорошо, вот это я буду потом тоже рассказывать! — жадно слушая, волновалась Наташа. — Ну еще, еще! А когда наши ребята за тобой пришли, что тогда?
— Ну, тут уж все было. И целовались и прощения просили, если что не так… В общем, говорю же я тебе, обыкновенные хорошие люди — народ!.. Я себе так представляю: народ вокруг нас — это как море. Народ за нас, и нам можно держаться и драться с фашистами, мы в народе, как рыба в воде. Выпусти воду, и мы как на сухом месте останемся, мы недели не продержимся, никакие леса не помогут. Думаешь, фашисты такие слабенькие?
— Они, черти, даже очень сильные, — убежденно подтвердила Наташа. — Только ничего им не поможет. Капут ихнее дело, аминь… Ты спать небось хочешь?
— Надо поспать.
— Ладно, спи, хотя ты, наверное, врешь, будешь лежать и про него думать.
— Спать, спать, — настойчиво шепнула Аляна.
Она и вправду заснула почти мгновенно, глубоким, полным тревожных картин и мыслей сном. Среди ночи чутко дремавшая Наташа услышала, что она глухо всхлипывает во сне, и потихоньку погладила ее по плечу, чтоб разбудить, не испугав.
Аляна еще раз всхлипнула, тяжело перевела дыхание, приходя в себя.
— Успокойся, ну, проснулась? Кто тебя напугал? — как ребенка, утешала ее Наташа, продолжая поглаживать.
Аляна нашла ее руку и крепко сжала в своей влажной от слез ладони.
— Сон такой страшный… — немного погодя сказала она и передернула, точно от озноба, плечами. — Будто за нами погоня. Мы в санях мчимся, а кругом лес, все темней, все глуше, и просека все уже делается, никак нам не уйти… А потом это оборвалось, и я вижу: он лежит молча, навзничь, а они над ним низко наклонились и что-то с его лицом делают. Не знаю что, только ужасное… с лицом. И я будто подхожу, а он мне рукой делает знак: отойди, не мешай! Понимаешь, не мешай, а то еще хуже будет… И опять все исчезло, и я будто плачу одна и повторяю: «Я тебя так любила… так любила»… Вот ты разбудила, спасибо…
— Ну, теперь все прошло, все прошло, — успокаивающе говорила Наташа. — А завтра и он вернется, все хорошо будет, и ты будешь счастлива.
Аляна долго молчала, и только по руке, сжимавшей ее руку, Наташа знала, что она не спит.
Потом, еще сильнее стиснув руку подруги, Аляна торопливо зашептала:
— Нет, не будет счастья. Я сама когда-то так думала: вернется домой — вот и счастье. Про себя-то я все время повторяю, как заклинание: «Только бы вернулся, только бы вернулся!», а ведь знаю, что и этого мне мало… Если у тебя за стеной, где-то рядом, мучают человека или плачут голодные дети, — можешь ты целоваться с любимым? А если даже не рядом? Если за сто верст от тебя, в лагерях, в эту минуту люди мучаются и гибнут, и где-то по темным полям тяжело шагают усталые солдаты, и многие падают и уже не встают, хотя дома их тоже ждут и тоже по ночам повторяют: «Только бы вернулся!..» Что ж? Значит, все наше счастье в том, что мы не слышим, как раненые стонут, как плачут голодные? Все счастье, что стенка толстая и нам не слыхать? И, зная все это, я вдруг одна, среди всех мучений, стану счастливая?.. Ну, хватит… Давай спать.
