Побратимы (Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
Он морщит лоб, хочет сказать еще что-то, но не успевает.
— Бежим!.. Падай!.. — вдруг кричит Сендецкий и с силой расталкивает нас в стороны. Падаем за бревно, а рядом взрыв.
Поднимаемся, все разом находим взглядами свежую, еще дымящуюся воронку — как раз там, где был наш КП.
— Да, Василий Иванович. Вышло у тебя. Молодец. Значит, еще повоюем, — улыбается Мироныч. — Теперь ты доводишься нам вроде как спасителем.
Видимо, надо предупредить все отряды о новых происках врага. К Петру Романовичу послать: может, из центрального штаба тоже направят гонцов в отряды с предупреждением.
Но вот грохот боя катится ниже, к руслу Суата. И, к великому нашему счастью, все гуще плотнеют сумерки. Звуки боя постепенно утихают. Ночь, как всегда, работает на партизан.
Проходит короткое время, и над горной грядой встает медный диск луны, словно любопытствуя, почему столь круто изменилась обстановка. Луна старается, вовсю высвечивает лес. Наступила первозданная тишина. Только в горном лесу бывает такая. Треснет ли сук на колене лесного кочегара, бросит ли часовой: «Стой!» или заорет насмерть перепуганный козел, спустившийся к водопою, — все слышно, все множится и разносится чутким эхом.
Но вдруг тишину нарушают выкрики:
— Пар-ти-сан-лар! Пар-ти-сан-лар, ставайтись! Савтра ка-а-пут тепе! Ка-пу- ут!
Чуткое эхо подхватывает, и по всей долине катится:
— Ка-а-а-пу-у-ут!
Какое-то время Яман-Таш молчит. Но потом кто-то кричит в ответ:
— А ежа задом вы били? Ежа-а! Задом!
И тут же:
— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Теперь эхо служит партизанам. Да как служит! Хохочет весь лес… вся долина…
— Ха-ха-ха!
Подходим к партизанским кострам:
— Кто это тут переговоры с противником ведет?
Выясняется: отвечал Балацкий.
Сашка Балацкий — парень по натуре добрый. Щедрость его сердца можно делить на сотню — всем хватит. Бывало, возвратясь из разведки или боевой операции, он обязательно одарит группу трофеями: тому флягу, тому пистолет. Пару резиновых сапог и ту поделил с Калашниковым. И они долго ходили, как клоуны: одна нога в сапоге, другая в ботинке — это, чтоб удобнее переступать через горные речки. Словом, Сашка Балацкий — человек душевный. Но на подлецов он зубаст. Вот и сейчас озлился парень не на шутку, когда услышал призывы врагов.
С юга и запада надвигаются тучи, плотные, будто из ваты свалянные. Опять не прилетят наши авиаторы. И сегодня не сбросят нам патроны…
Об этом же и радиосигналы партизанского леса.
Лес: «Четверо суток ведем тяжелые бои. Несем большие потери. Боеприпасов нет. В первую очередь, нужны шкодовские, ППШ, гранаты».
Большая земля: «Самолеты ежедневно пытаются летать к вам, но сплошной туман, обледенение. Просим командарма Петрова выделить боевые самолеты для поддержки вашей обороны».
Лес: «Положение наше тяжелое. Помимо всего прочего, маневрировать не можем по причине большого количества гражданского населения и раненых. Обязательно, повторяем, обязательно сбросьте патроны, гранаты. Строго на гору Яман-Таш».
2 января 1944 года. День немецкого наступления седьмой.
Седьмые сутки люди леса не выпускают из рук оружие.
А напор фашистов не ослабевает. Вот что записал в этот день летописец штаба 1-й бригады:
«В 2 часа 2 января 1944 года 2-й и 18-й отряды 1-й бригады, сменив 6-ю бригаду, заняли оборону на высоте Яман-Таш. Противник, силами более двух батальонов пехоты при поддержке артиллерии, минометов и эскадрилий штурмовых и пикирующих самолетов, после двухчасового ураганного обстрела со стороны Суата, Малой площадки, Голубиной балки в 11 часов 30 минут начал атаковать Яман-Таш… атаки поддерживались ураганным огнем артиллерии и минометов, а также штурмующими и пикирующими самолетами. Но несмотря на это, 2-й и 18-й отряды, упорным оборонительным огнем и решительными контратаками отбили все атаки противника, нанеся ему большой урон в живой силе». [93]
Потеснив партизан на Яман-Таш и опоясав его силами всего корпуса, немецкие генералы, видимо, надеются, что этот партизанский бастион падет. Оттого и атакуют со всех сторон.
Читаю записку от Федоренко.
«Тов. тов. Ямпольскому, Луговому.
Несу большие потери. Скоро некому будет отбиваться. Избегая потерь при огневом налете, отвожу бойцов с ключевой назад. Не можете ли поддержать нас резервом?
Ф. Федоренко, Е. Степанов».
— Ваня, куда ранило Федоренко? — спрашиваю вестового Бровко.
— Чепуха, Мыкола Дмытрович. В каблук.
— Как в каблук?
— А так. Як йшлы в контратаку, вин биг попереду. И упав. Ну, звисно, уси ахнулы: Фэдора Ивановича ранено! А вин схватываеця и знов побиг. «Впэрэд!» — крычить. А сам шкандыбае. А як отбылы, то зразу кынулись до нього. Зтягнулы чобит, а нога цила. Тильки каблука нэма — и всэ. Не взяла пуля нашого Фэдора Ивановича.
Раскрываю планшет. Пишу:
«Федор Иванович!
Бегать в контратаку тебе лично запрещаем. Это — приказ.
Шестаков, Луговой!»
И ниже:
«Р. S. Федя! Комбриг Федоренко очень нужен партизанам. Понимаешь, Федор? Нужен!»
На ключевую в помощь бригаде Федоренко шлем группу партизан 3-го отряда. Ее повел Иван Дегтярев. Вскоре его имя летит по лесу — он схватился с целой сотней немцев. На ключевой же опять группы Балацкого и Калашникова. Там и 17-й отряд во главе Октябрем Козиным. Прошлой ночью их сменила 1-я бригада. Но к полудню они уже вновь в бою, опять на ключевой, грохочущей жестокими стычками.
Держимся… А время тянется до отчаяния медленно.
И все-таки продержались до конца дня. Вечереет. Время это — партизанское, вот- вот полегчает. Но огневой нажим врага не ослабевает. Наоборот, он усиливается. Бьют изо всех батарей. Атакуют. И все еще прибывают раненые; то с одного участка, то с другого доносят об убитых.
Рядом связные переговариваются:
— Ребята! Крылов убит!.. Юра Крылов!..
— А у нас Кулявин и Курсеитов ранены… Уже по второму разу…
— В нашем отряде восьмерых одной бомбой. И ранена Наташа Гришанкова. Это совсем тяжело, когда девчонку калечит.
А это еще что? Песня? Да. Кто-то тянет хриплым прерывающимся голосом:
— Мед… сестра, до… ро… гая Анюта…
Под…пол…зла и шеп…ну. у…ла: «жи…вой!».
И никакой жизни в песне! Чувствуется, что каждое слово поющему дается с большим трудом. Кто же это?
Ваня Швецов докладывает:
— Это Ваднева понесли.
— Ваднева? Опять ранен!?
— Угу. Весь израненный — в ноги, в руки. По голове тоже попало. Он и поет это.
— Ваднев?!
Ваня высказывает свои соображения:
— Может, он от контузии. А может, оттого, что Вера рядом плачет, убивается. Может, он ей и поет. Смотри, живой, дескать.
Вместо Ваднева восемнадцатым отрядом теперь командует комиссар Клемпарский, но и он уже дважды ранен.
Кого же дать отряду?
Иду к Петру Романовичу. Сквозь чащобу пробираются санитары. Еще кого-то несут. С тяжелым сердцем справляюсь:
— Ребята, кого несете?
Санитары виновато отводят взгляды. Подхожу и столбенею.
— Мироныч! — бросаюсь к нему с единственным желанием увидеть живым. — Что с тобой? Куда тебя, Мирон?
— В ногу… черт. В колено.
Четвертый раз ранен наш Мирон за эти два года. И все в ноги.
— Ну, вот что, товарищи! — говорю санитарам. — Несите его в медпункт нашего штаба, к подполковнику медслужбы. Двое из вас чтоб были при Мироныче неотступно. Передайте подполковнику: пусть он подберет вам еще двух бойцов. И будете переносить Мироныча в тех местах, где на лошадях неудобно. Поняли?
— Все ясно.
— Мироныч! До свидания, дорогой! Жмем друг другу руки.
…Ночь. А лес в огне и тревоге. Бой продолжается. Он то утихает, то вспыхивает с новым ожесточением. Его горячее дыхание чувствуется и под скалой, где собрались обкомовцы.
Командиром 18-го отряда назначили Ивана Сырьева, взяли его из 21-го. А Мироныча заменить у нас некем.
