Обратной дороги нет (cборник) - Карпов Владимир Васильевич (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Каждый раз, когда Иван видел свою машину, он испытывал волнение и гордость — действительно, она была не только грозным и надежным оружием, она была очень красива и изящна. Даже в состоянии покоя самолет представлялся как бы наполовину в полете.
Его машина была новеньким, сверхскоростным, всепогодным истребителем-перехватчиком и поэтому пользовалась особым вниманием технарей.
Уже пришло время рассвета. Здесь, за Полярным кругом, нельзя было сказать о рассвете «рождается» — зари нет, утреннее сияние словно растворено в воздухе, в каждой частице. Постепенно воздух светлел, уже холодно поблескивали на летном поле округлые тушки фюзеляжей, уже вычерчивалась легкая, застекленная башня стартового пункта.
Ревели граммофонные глотки двигателей, горячие струи, бьющие из турбин, подметали выпавший за ночь снежный пух. Соседний истребитель задрожал от огненного усилия турбины, его носовое, вогнутое внутрь, чуть срезанное акулье сопло со свистом втягивало воздух. Механик, стерегущий опасную зону у сопла, предупреждающе поднял флажок.
Картина предполетной суеты, в которой был свой особый, строго размеренный ритм, развертывалась перед глазами Соболева. Он радовался ей и в то же время сожалел, что не может первым, как подполковник Демин, вылететь на разведку погоды, открыть это утро учебных полетов. Вот машина командира вырулила на взлетную, вот отпущены тормоза.
Резкое и вместе с тем легкое движение-бросок, неудержимое, нарастающее, мягкое скольжение вперед — и вот уже он вошел, ввис в воздух со свистом, ловко подобрал под крылья шасси и исчез.
— Славно, — вслух произнес Иван. — Славно!
Он пошел в дежурку. Сегодня он был одним из тех пилотов, которые обязаны быть наготове для всякого непредвиденного случая.
Сигнал тревоги прервал это дежурство. Иван бросился к самолету.
Как только прозвучал сигнал, время, спокойное, тихое и плавное, время, которое мы зачастую меряем в нашей повседневности часами, не замечая, как груба эта единица измерения, теперь распалось на секунды, и каждая секунда была весома, отгранена, взвешена.
— «Залив»-пять, я — тридцать первый, разрешите запуск.
— Тридцать первый, запуск разрешаю, — прозвучал в шлемофоне знакомый голос успевшего вернуться Демина.
Соболев не знал, была ли это учебная, проверочная тревога или боевая. Да и не положено было знать, в любом случае он должен действовать стремительно и четко. Случалось ведь и так, что сюда, к северным нашим границам, залетали чужаки, посланные чьей-то злой волей для того, чтобы испытать зоркость и сноровку наших воздушных часовых. Что ж, если такой чужак вторгнется в наше небо и не пожелает подчиниться приказу о посадке или огрызнется светящейся трассой, тогда разговор будет коротким и жестким.
— Тридцать первый, взлет!
Иван ощущал то трепетное состояние слитности с машиной, которое хорошо знакомо каждому летчику: будничные заботы ушли куда-то назад, остались за пределами взлетной полосы; пилот словно растворился в боевой машине, стал ее разумом и сердцем, ее нервами.
Промелькнула последняя «земная» мысль: жаль, что он не успел купить Сереге, сыну, подарок. У мальчишки послезавтра день рождения. А через четыре дня годовщина Октября. Двойной праздник. Успеет ли выскочить в город? Но тут же эта мысль, связывающая его с домом, с семьей, спряталась в глубине сознания. Теперь он весь был устремлен вперед, в небо; глаза мгновенно схватывали показания многочисленных приборов, движения рук были расчетливы.
Внизу промелькнул стартовый пункт, автофургон с вращающейся радиолокационной антенной. Вариометр отмечал быстрый набор высоты, спустя мгновение истребитель выскочил из густой, клубящейся серой массы, и стекла фонаря озарились розовым светом.
Солнце! Он видел солнце, которого еще не было для тех, кто остался на земле. Казалось, он даже был выше придавленного к облакам светила. Клочки одиноких, забравшихся в самую высь облаков проносились мимо, светясь под лучами, словно обрывки подожженной ваты.
— «Залив»-пять, я — тридцать первый. Взлет произвел. Задание? Задание?
Прошло несколько секунд полета, прежде чем ответил командный пункт. Иван услышал сквозь атмосферный треск:
— Тридцать первый, я — «Залив», выходите на перехват противника, ваш курс сто двадцать, набор высоты до моей команды.
Соболев, продолжая набирать высоту, лег на указанный курс. Круто задранный нос истребителя вонзился в небо — оно казалось сейчас пустым, безжизненным, но где-то в голубом пространстве крался чужой самолет, и перехватчик должен был во что бы то ни стало обнаружить его. Это нелегко: «нарушитель», чувствуя близость погони, будет менять курс и высоту, лавировать. Иван знал: земля следит за ним; там, на командном пункте, среди светящихся, огромных, во все стены, карт, у штурманских столов, у экранов с их неярким и таинственным мерцанием, его командиры планировали предстоящий бой.
Чужак уже схвачен в паутину линий на индикаторе, его зеленая тень легла на матовый экран, и земля нацеливала перехватчик на «противника», подсказывая пилоту курс, высоту и скорость. И если тридцать первый не сумеет выйти на «нарушителя», тотчас маневр осуществит его дублер, который мчится следом, готовый прийти на выручку товарищу. Иван слышал в наушниках, как земля вызывала тридцать седьмого, оба они сейчас были словно две пули, выпущенные в цель метким стрелком.
По обрывкам разговоров, донесшихся из эфира, Соболев понял, что в воздухе развертывается учебный, тренировочный бой и роль чужака играет кто-то из его товарищей, но это отнюдь не уменьшило боевого азарта и чувства ответственности. И он, пилот-перехватчик, и его новая машина проходили сейчас серьезное испытание. Им обоим следовало действовать, как в настоящем бою.
Интересно, кто сегодня играет роль нарушителя? Если Крамцов, то справиться с ним будет нелегко, немало придется потрудиться, прежде чем цель попадет в прицел фотопулеметов…
Он уже испытал воздействие перегрузок, преследуя ускользающий самолет. «Противник» отчаянно хитрил, он ловко маневрировал, и земля усложняла и усложняла задачу, заставляя летчика выжимать из машины все, что она могла дать.
Сейчас он видел перед собой белую, тающую в небе нить — инверсионный след «нарушителя», но тот, резко увеличил скорость, забираясь все выше и выше, в самую пустоту разреженной бездны.
Небо здесь было уже темным.
— Тридцать первый, тридцать первый, курс девяносто, режим «максимал-форсаж».
Он дал полные обороты турбинам и вошел в вираж, занимая новую позицию для атаки. Перегрузка прижала его к спинке сиденья, сдавила голову.
И тут произошло неожиданное. Самолет взбунтовался, задрожал, завибрировал каждой своей частью до последней заклепки. Облака, плоской равниной лежавшие внизу, вдруг косо встали в стекле кабины. Началось падение!
Иван попытался взять на себя ручку, работал педалями, чтобы подчинить себе машину. «Спокойно, — сказал он себе. — Спокойно. Следи за приборами». Он знал, что надо делать в таких случаях, и не нервничал.
Самолет не отзывался на его усилия, он продолжал падать, словно бы заклинило одновременно все тросы управления.
— Я — тридцать первый, я — тридцать первый, самолет неуправляем!
— Повторите! — послышался в шлемофоне голос с командного пункта. — Повторите!
Соболев ответил не сразу.
Плоскость облаков медленно поворачивалась перед глазами.
Самолет терял высоту, он падал, выписывая ту самую нелепую пилотажную фигуру, которую летчики в шутку называли «кадушкой».
— Повторите! — кричала земля. — Тридцать первый, вас плохо слышу.
— Самолет неуправляем, высота десять пятьсот! Надо было во что бы то ни стало прекратить падение.
Ручка подрагивала в руках, противоборствуя его усилиям, словно бы машина сама управляла собой, не принимая в расчет пилота. Иван что есть силы рванул ручку на себя. Недаром он несколько лет занимался борьбой, недаром говорили в части, что мышцы у него свиты из морских канатов. Он справился с сопротивлением металлической махины, ручка подалась.
