Весь невидимый нам свет - Дорр Энтони (лучшие книги TXT) 📗

Каково было стоять там внутри?

Теперь они забросаны пакетиками из-под чипсов, окурками, мятыми бумажками. Над вершиной холма посреди парка развеваются американский и французский флаги. Здесь, гласит табличка, немцы окопались в подземных тоннелях, чтобы сражаться до последнего человека.

Трое подростков проходят смеясь, Макс внимательно следит за ними взглядом. На изъеденной замшелой стене маленькая каменная табличка. Ici a ete tue Buy Gaston Marcel age de 18 ans, mort pour la France le 11 aout 1944 [54]. Ютта садится на землю. Море неспокойное, темно-серое. Табличек в память о погибших немцах нет.

Зачем она приехала? Какие ответы надеялась отыскать? Утром второго дня в Сен-Мало они сидят на площади Шатобриана, напротив исторического музея, там, где жесткие скамейки смотрят на клумбы, окруженные металлическими полукольцами. Под навесами туристы перебирают тельняшки и акварели с изображением корсарских кораблей; отец, что-то напевая, обнимает дочку за плечи.

Макс поднимает глаза от книги и спрашивает:

– Mutti, что путешествует вокруг света, но остается в углу?

– Не знаю, Макс.

– Почтовая марка.

Он улыбается.

Она говорит:

– Я скоро вернусь.

За информационной стойкой музея сидит бородатый сотрудник, лет пятидесяти на вид. Из тех, кто по возрасту должен помнить. Ютта открывает сумочку, разворачивает частично раздавленный деревянный домик и говорит, стараясь как можно лучше произносить французские слова:

– Это лежало в вещах моего брата. Я думаю, он нашел это здесь. Во время войны.

Сотрудник музея мотает головой, и Ютта закрывает сумочку.

Тут он просит разрешения посмотреть домик еще раз. Подносит макет к лампе, разворачивает нишей входной двери к себе.

– Oui [55], – говорит он наконец и жестом показывает Ютте, чтобы она подождала на улице.

Через несколько минут бородатый сотрудник выходит из музея, запирает дверь и ведет Ютту с Максом по узким крутым улочкам. Десяток поворотов, и они стоят перед домом – увеличенным подобием того, который Макс вертит в руках.

– Номер четыре по улице Воборель, – говорит музейщик. – Дом Этьена Леблана. Уже много лет как разделен на апартаменты для отдыхающих.

Камень покрыт лишайником, от выщелоченных минералов осталась темная филигрань потеков. На окнах ящики с пышно цветущими геранями.

Мог сам Вернер сделать этот макет? Купить его?

– А была здесь девушка? – спрашивает Ютта. – Вы ничего не слышали про девушку?

– Да, во время войны здесь жила слепая девушка. Мне рассказывала про нее мама. Сразу после войны она уехала.

Перед глазами у Ютты прыгают зеленые пятна, как будто она долго смотрела на солнце.

Макс дергает ее за рукав:

– Mutti, Mutti!

– Зачем моему брату понадобилась уменьшенная копия этого дома? – спрашивает Ютта, из последних сил вспоминая французские слова.

– Может быть, вам ответит девушка, которая тут жила? Я найду ее адрес.

– Mutti, Mutti, глянь, – говорит Макс и дергает ее сильнее. Ютта опускает взгляд. – Мне кажется, домик открывается. И я, наверное, сумею его открыть.

Лаборатория

Мари-Лора Леблан заведует небольшой лабораторией в Парижском музее естествознания. У нее за плечами заметный вклад в исследование моллюсков: монография по эволюционному обоснованию формы западноафриканских Cancellaria cancellata и часто цитируемая статья по половому диморфизму карибских волют. Она дала названия двум новым подвидам панцирных моллюсков. Работая над диссертацией, побывала на островах Бора-Бора и Бимини, бродила по рифам в панаме, изучала улиток на трех континентах.

Мари-Лора не собирательница в том смысле, в каком был собирателем доктор Жеффар, коллекционер, торопящийся сбежать по лестнице отряда, семейства, рода, вида, подвида. Ей нравится чувствовать рядом живых существ – не важно, на рифах или в лабораторных аквариумах. Находить улиток на камнях, где эти крохотные влажные существа вбирают кальций из воды и преобразуют его в узорчатые грезы у себя на спине, – ей ничего больше не надо.

Они с Этьеном путешествовали, пока у того были силы. Побывали на Сардинии и в Шотландии, катались на втором этаже лондонских автобусов. Он купил себе два новых транзисторных приемника, умер тихо в ванне, дожив до восьмидесяти двух, и оставил ей много денег.

Несмотря на то что Мари-Лора с Этьеном наняли специалиста, потратили тысячи франков и перерыли тонны документов в немецких архивах, они так и не узнали, что именно случилось с ее отцом. Удалось подтвердить, что в сорок втором году он и впрямь был заключенным лагеря Брайтенау. Сохранилась запись, сделанная лагерным врачом в Касселе, что в начале сорок третьего года некий Даниэль Леблан заболел гриппом. И больше ничего.

Мари-Лора по-прежнему живет в квартире, в которой выросла, по-прежнему ходит в музей. У нее было два любовника: первый – приглашенный лектор, который уехал и не вернулся, второй – канадец по имени Джон, который разбрасывал вещи – галстуки, монеты, носки, мятные леденцы – в любой комнате, куда входил. Они познакомились в аспирантуре. Джон порхал с кафедры на кафедру, демонстрируя редкую любознательность и неумение сосредоточиться на чем-нибудь одном. Он любил океанические течения, архитектуру и Чарльза Диккенса, и его разносторонность заставляла Мари-Лору чувствовать себя ограниченной, чересчур узкой специалисткой. Когда она забеременела, они с Джоном расстались спокойно, без обид.

Элен, их дочери, сейчас девятнадцать. Коротко стриженная, миниатюрная, талантливая виолончелистка. Очень собранная, как почти все дети слепых родителей. Элен живет с матерью, но все трое – Джон, Мари-Лора и Элен – каждую пятницу вместе обедают в кафе.

Наверное, у всех во Франции, кто застал первую половину сороковых, война остается центром, вокруг которого вращается вся остальная жизнь. Мари-Лоре и сейчас становится дурно от запаха вареной репы или от слишком больших туфель. И еще она не может слышать перечисление фамилий. Состав футбольной команды или редколлегии, представления на конференциях – все они кажутся ей обрывками тюремных списков, в которых снова нет ее отца.

Она по-прежнему считает канализационные решетки: тридцать восемь от дома до лаборатории. На ее крохотном ажурном балкончике растут цветы, и летом она определяет время суток по тому, как раскрылись лепестки энотеры. Когда Элен уходит к подружкам и квартира кажется слишком тихой, Мари-Лора отправляется в ресторанчик, всегда в один и тот же, «Виляж Монж», напротив ботанического сада, и заказывает жареную утку в память о докторе Жеффаре.

Счастлива ли она? По большей части, да. Например, когда стоит под деревом и слушает, как дрожат на ветру листья, или открывает посылку от собирателя и чувствует такой знакомый океанский запах выброшенных на берег раковин. Когда вспоминает, как читала Элен Жюль Верна и та засыпала, привалившись к ней сбоку тяжелой и теплой детской головой.

Однако бывают часы, когда Элен опаздывает и Мари-Лора от волнения не находит себе места; тогда она наклоняется над лабораторным столом и внезапно чувствует все другие помещения музея – кладовки с заспиртованными лягушками, угрями и червяками, кабинеты с гербариями и насекомыми на булавках, полные подвалы костей, – и ей кажется, что она работает в мавзолее, что отделы – кладбища с пронумерованным могилами, что все вокруг – ученые, смотрительницы, посетители и сторожа – гуляют по галереям мертвых.

Но такое случается редко. У нее в лаборатории умиротворяюще булькают шесть аквариумов с морской водой. У дальней стены стоят три шкафа с четырьмя сотнями ящичков каждый, перенесенные много лет назад из бывшего кабинета доктора Жеффара. Каждую осень она ведет занятия у студентов. Они приходят, пахнущие солониной, или одеколоном, или бензином от своих мотоциклов, и Мари-Лора любит расспрашивать их про жизнь, гадать про их прошлое, про то, какие страсти и причуды таятся у них в груди.