Военные рассказы и очерки - Иванов Всеволод (книги бесплатно без TXT) 📗
— А нас — мильен, сволочь ты! — сказал ему Васька Окорок, показывая почему-то на свою рану.
— Обожди, Васька, не торопись, — проговорил Вершинин и, повернувшись к японцу, сказал: — Мы ваши двадцать тысяч не потрогаем, а только есть среди вас ротмистр Рыбаков, вы его нам выдайте. Иначе нейтралитет кончен. Как?
— Нетю Рыбаков, — ответил японец.
— Это — ваша воля. Нету, ну нету. И нейтралитета, значит, нету.
— Нетю. Нас двасать тысисв, да!
Японец, круто повернувшись по-военному, весь какой-то ненужный и чужой, ушел.
Вершинин, тоже круто повернувшись, повторил слова Васьки:
— А нас — мильен, сволочь ты.
И в ладонь свою зло плюнул.
— Еще руку трясет, стерва!
— Одно остается: повесить их всех!
— Хватануть из всех наших пушек!
Голоса партизан поднимались:
— Приказывай атаку, Никита Егорыч!
— Пали!
Вдруг Вершинин, весь замирая от восторга, указал в конец перрона:
— Узнаёте?
— Рыбаков?!
— Отдали ротмистра!
— Никита Егорыч, — слышалось в конце перрона, — карателя ведем!
— Ну, поговорим. Э, обожди!
Плачущего, с девичьим розовым личиком, вели офицера. Плакал он тоже по-девичьи — глазами и губами.
Хромой, с пустым грязным мешком, перекинутым через руку, мужик подошел к офицеру и свободной рукой ударил его в переносицу:
— Не ной!..
Тогда конвойный, точно вспомнив что-то, размахнулся и, подскочив, как на ученье, всадил штык офицеру между лопаток.
Станция.
Желтый фонарь, желтые лица и черная земля.
Ночь.
— Мы — нейтлалитетны.
— Верю. Отправляйтесь-ка вы лучше всего к себе на острова.
— Пликаз микадо.
— Тоже правильно! Прощенья просим, торопимся.
— Прощайте, господин командующий, — ответил японский офицер, улыбаясь какой-то странной, жалобной улыбкой.
«Чего это он? Неужели мы их так пуганули? Даже и самому не верится. Нет, он просто хворый», — подумал Вершинин, идя в канцелярию бронепоезда.
Толстому писарю он сказал:
— Запиши!..
Был пьян писарь и не понял; да и кто поймет?
— Чего?
Вершинин постоял, подумал. Нужно что-то сделать, кому-то сказать что-то…
— Запиши… — проговорил он с усилием.
И пьяный писарь толстым, как он сам, почерком начал:
— «Приказ. По постановлению…»
— Не надо приказа! Запиши: «Раз дали слово — через пять часов — сами через свой труп перешагнем, а в городе будем! Ты только подержись, Илья Герасимыч!» Верно?
— Куда верней! — согласился писарь и уснул, положив толстую голову на тоненький столик со следами кнопок и закапанный фиолетовыми чернилами.
Так слова Вершинина и не были записаны, как, впрочем, и многое другое, что случилось в эти удивительные дни.
Мимо депо — по-прежнему со своим узелком — уныло шагал старик Филонов. Слесарь Лиханцев преградил ему дорогу.
— Филонов, тебя в депо. Почетное дело!
— Какой мне почет? От кого? — печально спросил Филонов. — Сыну принес нынче шаньги — не пускают. Куда там к коменданту: в крепость даже не допустили.
Лиханцев быстро подвел Филонова к гудку депо:
— Ясно?
— Чего?
— Филонов! Тебе, как более всех обиженному белогвардейцами, депо поручило гудеть. Восстание!
Филонов отрицательно покачал головой.
— Не буду гудеть. Сам Пеклеванов приди, я все равно скажу — не буду.
— Очумел!
— Вы очумели, а не я! У меня в крепости сын. Будете брать крепость — интервенты сына моего расстреляют. Что вам, мово сына не жалко?
— На самом деле нельзя ему гудеть, убьют сына его!
Толпа рабочих шумит и сочувственно и с негодованием:
— Нельзя ему!
— Гуди, Филонов! Соображай все-таки!
— Гуди, старик! Что поделаешь: война.
Филонов, схватив валяющийся на полу тяжелый молот, подошел вплотную к гудку, загородил его собой, поднял молот и хрипло сказал:
— И сам не буду, и вам не дам!
Старый железнодорожник Васин достал револьвер:
— Мы с тобой, Филонов, рядом двадцать лет работали, ни разу не ссорились, — я первый и сказал, чтоб тебя позвали к гудку, а ты?.. Отказываешься?
— Сам Пеклеванов придет, и перед ним откажусь!
Ну, наконец-то огороды и пустыри кончились! Пересекли торопливо железнодорожную линию, подлезли под какую-то платформу, посмотрели с гневом и возмущением на убитую кем-то старуху, которая лежала на рельсах, уткнувшись растрепанной седой головой в длинную ковровую подушку. «Кто она? — подумал грустно Пеклеванов. — В чем она может быть виновата? Чья шальная пуля сразила ее? И скоро ли будут наказаны все эти преступники? Моего негодования мало, я прямо задыхаюсь от него… Нужен, действительно, параллельный центр…» Мысли, как видите, были у него довольно беспорядочными, и, чтобы беседой привести их в порядок, он обратился к Знобову:
— А что слышно о параллельном центре?
— Илья Герасимыч, я не понимаю.
— Это я говорил о параллельном… Семенов.
Депо было совсем близко.
— Вот мы и дома, — сказал Знобов. — Слава богу, все, кажись, благополучно.
Из-за угла — действительно из-за угла — раздался невыносимо громкий выстрел. Знобов, мгновенно повернувшись, выстрелил. Вывалился японец, быстро, почти стремительно, словно его вытолкнули. Но упал он не от выстрела Знобова: с револьвером из-за угла выбежала Маша.
— Я опоздала?..
— Ну что ты, Маша! И зачем ты сюда?
— Ты ранен, Илья?
— Да, кажется, меня слегка задело, — сказал с виноватой улыбкой Пеклеванов. — Поддержите меня, Семенов. Я еще вполне смогу сказать заготовленное… Прошу вас, побыстрее открывайте митинг, и мне — первому… Вообще, депо должно начать восстание…
— Не буду гудеть!
Через двери депо на носилках несут умершего Пеклеванова.
Филонов оторопело глядит в лицо Пеклеванова. Молот падает у него из рук, Филонов, ощупывая тело, кричит на все депо:
— Убили! Убили Пеклеванова!
Над депо и станцией проносится гудок.
Рабочие, стреляя и бросая гранаты, пробиваются по железнодорожным путям к артиллерийским складам.
— Пеклеванова убили!
— Товарищи, они хотели нас запугать…
— Да не те им подвернулись!
— Юнкера!
— Где?
— К бою приготовиться, товарищи!
Ворвались в склады. Когда выбили юнкеров и те убежали в крепость, — с удивлением переглянулись:
— Постой, ребята, что-то неладно!
— А что, Знобов?
— Как же это, утекая, они складов не взорвали?
— Перепугались!
— Юнкера-то?
— Я все могу объяснить, товарищи! — завопил Семенов. — Снарядов-то в складах нету! Выходит, их генерал Сахаров действительно все увез.
— Ну и бандиты ж!
— Белогвардия, одним словом.
— Знобов, Знобов, сюда!
— Бегу.
— Снарядов нету, Знобов!
— Знаю. Вершинин доставит.
— Вершинина и не слышно и не видно.
Город встретил их спокойно.
Еще на разъезде сторож говорил испуганно:
— Никаких восстаний не слышно. А мобыть, и есть — наше дело железнодорожное. Жалованье маленькое, ну и…
Борода у него была седоватая, как истлевший навоз, и пахло от него курятником.
На вокзале испуганно метались в комендантской офицеры, срывая погоны. У перрона радостно кричали с грузовиков шоферы. Из депо шли печально рабочие.
— Вершинин?
— Он.
Сердце замерло. С тоской поглядел Вершинин в бледно-серое морщинистое лицо рабочего:
— Чей будешь?
— Филонов. Убили Пеклеванова-то, Никита Егорыч. В депо он лежит, жена его с ним тама… А ты в депо или на крепость? Сын у меня там арестованный…
Из вагонов выскакивали с пулеметами, с винтовками партизаны. Были они почти все без шапок, с усталыми, узкими глазами.
— Нича нету?..
— Ставь пулемету…
— Машину давай, чернай!
Подходили грузовики. В комендантской звенели стекла и револьверные выстрелы. Какие-то бледные барышни ставили в буфет первого класса разорванное красное знамя.
