Испытание на верность (Роман) - Клипель Владимир Иванович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
На нем добротный овчинный полушубок, ватные штаны, шапка-ушанка. Одет плотно, потому что неизвестно, сколько придется просидеть в этом «вороньем гнезде», а погода самая отвратительная. Ствол, ветки дерева, за которые приходится держаться, мокрые, холодные, от них уже стали скользкими рукава полушубка и полы, сырость пробирается дальше, и озноб пробегает по плечам от одного вида промозглой погоды.
Нет сомнения, гитлеровцы замышляют недоброе.
— Пятая! — окликает он по телефону комбата. — Доложите готовность.
Командир пятой откликается сразу: батарея на огневых, к бою готова.
— Всем находиться на местах! — быстро распорядился Селиванов.
Еще вчера он приказал всем батареям сменить огневые. Противник мог засечь их расположение, чтобы потом нанести потери в первые минуты боя. К тому же держать все орудия на прямой наводке в обороне значило бы ослаблять себя: артиллерия будет лишена возможности маневрировать огнем, сосредоточивать его в нужную минуту по решающей цели. Это раз. Второе — противник может потеснить пехоту первым натиском, и она останется без поддержки. Все это очень хорошо продумал Селиванов.
— Как самочувствие? — интересуется он, слыша на другом конце провода близкое от трубки дыхание комбата.
— Не мешало бы… — многозначительно отвечает командир пятой и смоется: — А как у вас, товарищ капитан?
— Ты это брось, всему свое время. Фриц что-то затевает, смотреть надо в оба. Понял?
— Да я сам на «глазах», — вижу! Тут ясней ясного — полезет скоро…
Вчера Селиванов с комбатами обходил Толутино. Хотелось посмотреть, что там захвачено из трофеев, заодно увидеть результат своей работы. Артюхин — командир стрелкового батальона, который они поддерживали, сидел в избе, заваленной трофейным оружием и разным барахлом. Он был рад как-то отблагодарить «богов войны» за поддержку, поэтому не скупился: выбирайте, что понравится. А что выбирать — оружие свое есть, бинокли тоже. Вот разве зажигалку?
Артюхин выдвинул ящики с «железными крестами» — высшими гитлеровскими орденами:
— Берите на память, сколько кому требуется.
— Кинь их в огонь! — посоветовал Селиванов.
— Нельзя. Приказано доставить в штадив. Трофей… Может, тогда шнапсу?
Селиванов и комбаты взяли по бутылке: «Погода собачья, можно и погреться».
Потом они не спеша шли по деревне, заглядывая из любопытства в автомашины, приподымая брезенты на огромных фурах. Повсюду были видны следы хозяйничанья пехоты, все перерыто. От дома к дому они обошли всю деревню, глядевшую на них развороченными стенами, сорванными кровлями, сожженными и покореженными остовами машин, мотоциклов, десятками вражеских трупов, застывших в самых неожиданных позах. На них глядело лицо войны, и отвести взгляд, пройти равнодушно мимо было свыше сил человеческих.
За деревней, на отшибе, накренившись, стоял в кювете автобус. В кабине, за рулем, валялся убитый шофер. Снаряд прошил боковое стекло, тело гитлеровца и стенку кабины, оставив за собой круглые отверстия.
— Чистая работа, — сказал Селиванов, оглядывая кабину. — Из сорокапятки, бронебойным.
Обойдя автобус, он дернул на себя задние дверцы и, распахнув, отпрянул: на груде чемоданов сидел рыжий верзила с длинными волосами в офицерском мундире.
Втянув голову в плечи, он затравленно глядел на Селиванова. Встреча была столь неожиданной, что ни тот ни другой долго не могли произнести ни слова. Лишь спустя минуту-две гитлеровец вскинул кверху руки и хрипло промолвил, как прокаркал:
— Гитлер капут!..
Все пальцы верзилы были унизаны золотыми кольцами и перстнями, на руках браслеты. Заметив, что Селиванов глядит на его руки, гитлеровец стал поспешно сдергивать с себя кольца и браслеты.
— Мародер! — жестко и зло сказал Селиванов. — Не торопись, с тебя все снимут…
Видимо, гитлеровец хотел отсидеться до темноты, чтобы потом удрать, и приходилось только удивляться, как пехота, все обшарившая, оставила без внимания этот автобус. До сих пор стоят перед глазами Селиванова застывшие в животном страхе глаза гитлеровца и белые, как алебастр, пальцы, с которых никак не снимались перстни. Мародера расстреляли. Селиванов об этом не сожалел ни минуты: сволоту надо уничтожать! Солдаты, какие б они ни были, убегали, гибли, живые часом позднее шли в контратаку, а офицер трясся за свое барахло. Надо же столько нахватать! Пришлось составлять целую опись, когда сдавали ценности начфину. Сдали все, кроме шоколадных конфет в какой-то красивой коробке и двух бутылок коньяку, найденных в чемодане, среди белья. Знать, припас какой-то офицеришко, чтоб отпраздновать взятие Москвы. Трофей законный! Они оказались сейчас очень кстати, в добавление к шнапсу, чтобы отметить коллективно победу.
Отмечали прямо на НП, совместив это с ужином. Получилось неплохо: выпили, поговорили по душам, как товарищи. На войне это тоже необходимо — поговорить, потому что иногда дружеское слово значит не меньше, чем приказ. Правда, долго засиживаться не пришлось, комбатам необходимо было идти проверять, как готовятся новые огневые. Сейчас все они на своих НП. Все бы ничего, да снарядов маловато, не особо разгонишься. Но и тут Селиванов надеется на свою меткую стрельбу, опыт артиллериста.
Вдали гулко ударили вражеские орудия. Свист, вой снарядов и сизо-черные клубы разрывов вырастают по деревне. В сыром промозглом воздухе дымки выстрелов растекаются не сразу, и Селиванов стал отыскивать в бинокль позиции стреляющих батарей, чтобы отметить на своем планшете. Хотя контрбатарейную борьбу вести ему не по силам, а привычка старого артиллериста и тут берет верх: надо засечь!
В орудийную пальбу вплелись минометные выстрелы, разрывы плотно обкладывают южную окраину деревни Толутино. Дома окутало и закрыло дымом. Минометы бьют из Некрасово; это такое оружие, что для него позиция за любым сараем, стеной, в любой подворотне. Что миномету, что самовару — места нужно немного.
Однако налет интенсивный. Началось…
Селиванов стоит, прильнув телом к стволу елки, чтобы меньше быть заметным на фоне темных ветвей, упираясь ногами в перекладины. Ему видно, как под гул пальбы из деревни густо валит гитлеровская пехота, на ходу разворачивается в цепи. Ого, порядочно! Не менее полка…
Он переводит взгляд на Толутино: как-то там Артюхин, сумеет ли удержать свою пехоту на месте, не драпает ли кто? Так и есть, бегут. Ах, черт!..
Селиванов обкладывает крепким словцом бегущих, но потом, приглядевшись в бинокль, видит, что драпают те, кто оказался в Толутино по случаю: кого привлекли туда трофеи, любопытство, всякие порученцы, то есть тот люд, которого всегда полно возле воюющих, когда на поле боя не свищут пули. Поток бегущих жидковат и вскоре иссякает. Между опушкой леса и деревней становится безлюдно. Значит, основные на месте.
Но шутки в сторону. Контратака не похожа на вчерашнюю, а много серьезней. Гитлеровцы не прекращают огня, а их пехота между тем подвигается к Толутино. Селиванов мысленно прикинул на каком рубеже накрыть ее огнем дивизиона, чтобы сразу взбодрить своих, и, склонившись над планшетом с циркулем и линейкой, стал готовить данные для стрельбы.
Телефонист из своей норы под деревом следит за ним взглядом, чтобы нс прозевать ни секунды и тут же продублировать команды на батареи. Наконец сверху доносятся четкие, раздельные слова команды. Телефонист передает их и ждет, когда батареи доложат о готовности.
— Четвертая — готова! Пятая — готова!..
И тогда сверху падает веское, емкое, единственно необходимое в эту минуту слово:
— Огонь!
Земля вздрагивает от близких залпов батарей, снаряды поют, высвистывают свою смертельную песню над наблюдательным пунктом, и разрывы стеной ложатся в боевых порядках наступающей пехоты. Селиванов приник к биноклю, в зубах торчком трубка; черная, блестящая от оседающей мороси борода лопаткой вперед. Хорошо! Он скалит в улыбке зубы, блестят передние золотые, дает поправку, и снова команда «огонь!».
В боевых порядках противника смятение. Толутино откликается частым пулеметным и минометным огнем.
