Очень хотелось жить (Повесть) - Шатуновский Илья Миронович (первая книга txt) 📗
«Поглядите, — сказал он торжественно, — у меня чуть ниже спины будет две луны. Одна красная, а другая синяя…»
Глаза его светились радостью. Я удивился:
«Ну и что ж с того?»
«Ни один клоун не появлялся на манеже с двумя лунами, — объяснил сосед. — Все выходили с одной. А вот я придумал. Зрители наверняка обратят внимание».
В пути он часто вынимал свой клоунский наряд, гладил пришитые куски материи и тихо радовался:
«Как здорово, я придумал лишнюю луну!»
Отец прошелся по веранде, тяжело опустился на табуретку.
— Потом я часто вспоминал этого клоуна. Свирепствовал голод, дома не отапливались, заводы стояли, детишки не ходили в школу. А моему попутчику виделось то время, когда вновь откроется цирк и он выбежит на ковер с двумя лунами — красной и синей… Нет, конечно, он не проник в тайны мироздания, не открыл новых физических законов. Клоун просто сообразил пришить лишнюю луну, до чего не додумался никто из его коллег. А это уже творчество, без которого человек, любящий свое дело, не может быть счастливым…
Отец, видимо, хотел привести меня к какой-то важной мысли, но на веранде появилась вторая жена отца, бывшая подруга моей мамы, которая долгие годы ходила к нам в дом. Она спала в комнате, ее разбудили наши голоса. На нее мне было противно смотреть: толстые, слоновые ноги с узлами выступающих вен, под глазами синие круги, на щеке пролежень от подушки…
— О, кто к нам пришел! — запела она приторно-сахарным голоском. — Сейчас чаек пить будем. Ты с каким любишь вареньем: с клубничным, с персиковым, с виноградным?
Я чуть ли не кубарем скатился с веранды, схватил велосипед. Отец молча протянул руку, пытаясь меня удержать. В его взгляде я прочел боль сердца…
Мама раскатывала скалкой тесто. Она вздрогнула, когда я появился на пороге.
— Чего так скоро? Не застал отца?
Я рассказал все, как было. Мама обняла меня локтями, ее ладони были в муке.
— Спасибо тебе, сынок. Конечно, мне было бы больно, если б ты сидел с ней за одним столом, ел ее приготовленье. Но ты простился с отцом по-хорошему?
Я сделал неопределенный знак рукой.
— Ты хоть сказал отцу «до свиданья»?
— Да, сказал, — соврал я маме для ее же спокойствия.
Мама, я думаю, в бога не верила, но была суеверной. Она боялась, что если отец не благословит меня на дорогу, то со мной может приключиться плохое на войне…
В соседских комнатах вспыхивал свет. На небосклоне всходил месяц. Я вспомнил рассказ отца о клоуне, придумавшем вторую луну, и улыбнулся. Я вышел во двор, встал у абрикосового дерева. Воздух был мягким и теплым. Ветви деревьев успокаивающе шептались в вышине. Только вдруг завыла, выбежав из своей будки, наша цепная собака Беляс.
— Цыц! — испуганно крикнула мама и с тревогой посмотрела на меня. Ей показалось это плохой приметой.
Беляс успокоился, спрятался в своей будке. Я начал укладываться на своем сундуке. Наступала ночь. Последняя ночь рядом с моей мамой. Мне кажется, что она не сомкнула глаз…
Когда мы прошли Русский базар, мама опять спросила меня:
— Так отец поцеловал тебя на дорогу?
Она, видно, чувствовала, что мы с ним расстались плохо.
— Конечно, все было как надо, — ответил я.
Первым, кого я увидел у дверей военкомата, был Яшка Ревич. Похожий на испуганного цыпленка, он стоял в плотном окружении своих многочисленных родственников: отца, матери, бабушек, дедушек, дядюшек, тетушек. Остальные ребята тоже подходили с родителями. У меня отлегло от сердца. А то я смертельно боялся прослыть оригиналом, попершимся с мамашей на войну. Теперь же, уже не боясь пересудов, я стоял рядом с мамой. На нас, конечно, никто не обращал внимания, каждый был занят своими разговорами.
В одиннадцать появился знакомый нам старший лейтенант — артиллерист. Нас построили, пересчитали; все тридцать оказались налицо. Артиллерист назначил старшим нашей команды Ивана Попова, единственного, пожалуй, парня, которого я прежде не знал. После чего объявил, что мы свободны до часу дня.
Некоторые родители помчались на Русский базар. Им казалось, что дети еще недогружены съестным. Мама поступила рассудительней, она дала мне двадцать рублей.
— По дороге купишь себе фруктов или чего захочешь.
Деньги еще не успели подешеветь, и двадцать рублей значили немало.
Ровно в час нас опять построили, пересчитали.
— Нале-во! — скомандовал старший лейтенант. — Шагом м-арш!
Тридцать подстриженных под нолевку призывников двинулись в путь. Суматошные родители увязались за строем, на ходу выкрикивая напослед пришедшие им в голову теперь уже никому не нужные советы. А в строю было тихо. Каждый из нас в эти последние минуты старался запечатлеть в сердце облик родного города, который мы оставляли надолго, если не навсегда. Мы шли мимо кинотеатра «Художественный», куда мальчишками бегали по многу раз смотреть «Чапаева», мимо стадиона профсоюзов, где играли в футбол и занимались в легкоатлетической секции у мирового рекордсмена метателя молота Сергея Тихоновича Ляхова, который привез из Антверпена приз рабочей олимпиады — быстрый, как птица, мотоцикл, поражавший наше мальчишеское воображение.
— Что закручинились? — Зычный голос артиллериста резанул ухо. — Запевай!
Видимо, чтобы немного развлечь товарищей, Яшка Ревич затянул песенку, недавно появившуюся в городе: «Быстро мчится поезд скорый, в дальней дымке тают горы, Ашхабад остался позади. Если б знать теперь могла бы, как мы стали все крылаты — птицами парим на высоте…»
— Отставить эту песню, не строевая, — оборвал его старший лейтенант из военкомата. — Запевай другую…
Но петь нам так и не пришлось. У Центрального парка культуры и отдыха мы свернули на широкую Октябрьскую улицу, откуда уже была видна привокзальная площадь. Оставив в стороне здание вокзала, мы через служебную калитку вышли на пустой перрон. Старший лейтенант распустил строй, разрешив покурить, размять ноги.
Я заметил, что Яшка Ревич и Люська Сукнев о чем- то перешептываются, подошел к ним.
— Старшему команды Попову дали конверт, — заговорщицки сообщил мне Яков. — А на конверте надпись: «Вскрыть перед станцией Урсатьевская». Значит, поедем не на запад, к Красноводску, а на восток…
Люська махнул рукой:
— Ах, какая разница! Две пути-дороженьки, выбирай любую…
Сукнев был мрачен. Я знал, что его старшего брата — чемпиона республики по боксу — убили в боях у озера Хасан.
— Все-таки интересно, далеко ли едем, — суетился Яшка. — Ни от кого не слышал, что под Урсатьевской есть летная школа. Наши аэроклубовцы едут учиться в Борисоглебск, в Энгельс, в Батайск…
— От Ташкента дороги ведут куда угодно: на Москву, в Сибирь, на Урал. Так что ориентир весьма условный, — мрачно заметил Люська. — Куда повезут, неважно. Важнее, чтоб привезли назад. Давайте, друзья, дадим клятву: если когда-нибудь вернемся, то первым делом опустимся на колени и поцелуем вот этот асфальт перрона. Договорились?
Провожающие, отсеченные от нас на привокзальной площади, отыскали какой-то лаз и, спеша обогнать друг друга, высыпали на перрон. Я увидел маму в окружении Артюшки, Виталия, Артема, Вовки, Николая. С ними были наши девчонки. Все были возбуждены. Я уходил в армию первым из класса. Друзья обступили меня со всех сторон. А где же мама? Ее белый платочек мелькнул и исчез. Но вот он появился снова, Клава Колесова, лучшая подруга Зои, заметив, что я оглядываюсь, привстала на носки и шепнула мне в самое ухо:
— Она не придет. Зою уговаривали не ехать в Одессу. Но билет уже был у нее на руках. И вот рискнула. Где-то застряла в пути. Родители в страшной панике…
— Я тебе напишу, Клава. А ты сообщишь, что о Зоей…
Показался Рубен Каспаров. В одной руке он держал бутылку, другою вел мою маму сквозь толпу низом, словно играл в детскую игру «веревочка». Он протянул лимонад:
— Возьми, в дороге захочется пить. Смотри, какая жарища.
— Береги себя, не лезь в самое пекло, — это уже говорила мне мама.
