Красноармеец Краснофлотец № 21-22<br/>((ноябрь 1937)) - авторов Коллектив (бесплатные версии книг txt) 📗

Иван заступился.

— Им же из Кронштадта — на ледоколе… Я с Петровского района нынче видел ребят; говорили: льду по заливу наворочено: никакой ледокол не пройдет…

Петроградские комитетские — все в сборе, здесь же ходят, по платформе. А из Центрального Бюро товарищей не видать. Спросили.

— Товарищ Сталин с Молотовым в Белоостров выехали: они первыми встретят.

Время тянется, тянется. Полчаса — много ли… А кажется — вечность прошла.

Цветы принесли; Иван засмеялся.

— Товарищ Василий. Назначьте Марину цветы товарищу Ленину поднести. Я в книжке читал: на такие случаи — полагается красивую девушку — королеву мая.

— Красивая?.. — Мариша посмотрела на Ивана. Иван понял: будет ему от Мариши за это слово, когда время подойдет.

Василий заметил взгляд, усмехнулся, несмотря на заботу.

— У нас цветам значенье другое. Цветы поэтому поднесет Комитет.

Розы — огромные, красивые. В цвет знаменам.

По всему перрону колышутся полотнища.

А на площади — все поют, поют.

Наташе странно это. И все — странно: отчего и знамена, и караул, винтовки, люди — все сейчас другое какое-то? Сколько раз за этот месяц видела — и точно сейчас видит в первый раз.

С площади — крик ура-а!.. На перрон, полным ходом, бегом вбежали матросы. Черные ленточки вьются по воздуху. Патронташи, винтовки со штыками… Бегут, как на штурм. И сразу — от разгоряченных, разрумяненных, молодых, здоровых радостных лиц полыхнуло по затихшему ожиданием вокзалу бурей.

И какие они все подобранные, ладные…

Василий, смеясь, качает укоризненно головой.

— Чего? Видишь, не опоздали… Как это может быть, чтобы моряк опоздал?!

Никита со своими посторонился, дал место. Построились. Оркестр на фланге. Знамя.

Никита прикрикнул на своих:

— Равняйсь!.. На моряков смотри — чтоб нам не хуже… Игнатьев, подбери живот, чорт… С Егорова пример бери, — у него ревматизм в колене, а фельдмаршалом смотрит.

Егоров отозвался тотчас же:

— А как иначе… Мы, брат, в девятьсот пятом…

— Идет!

Сразу замерли ряды. Бегом пробежал комитетский, махнул рукой.

— Дальше, дальше вперед, товарищи… Товарищ Ленин в первом вагоне.

— Товарищ Ленин в первом вагоне!

Уже отдувался паром на завороте черный, грудастый паровоз. Перед шеренгой матросов четкая, по застылому тихому воздуху прозвучала команда.

— Слушай! На кра-ул!

И тотчас Никита крикнул своим, по-командирски отступая на шаг.

— На кра-ул!

Взметнулись, выравниваясь, винтовки. У матросов — по нитке.

С площадки первого вагона в сбившуюся у подножки толпу уже сходили люди. Быстро. Только Сталина успел разглядеть Никита. Толпа у вагона все нарастает… И откуда набежали?.. Ведь только что было свободно, а сейчас — сплошная стена.

Марину оттиснули в этой набежавшей толпе… Но она увидела все- таки и сразу узнала, хотя… ни портрета, ни рассказа, какой он… ни разу не слышала… Он, наверно! Лоб высокий, широкие скулы… лучики тонких морщинок у быстрых, пристальных глаз… На секунду только — мелькнуло перед глазами… Запомнилось…

А и запоминать же не надо! Здесь! С нами… Теперь — все время, все дни, навсегда…

Василий подошел. Ленин обнял. Василий-же давний. С Искровских времен. Обнял — так хорошо, так просто, что у Мариши выступили слезы.

— Сюда, Владимир Ильич… К почетному караулу… Матросы просили обязательно… Хоть несколько слов.

Ленин повернул к гремящей с фланга медью труб и приветственным криком, черной, ощеренной штыками шеренге. Парча знамени взметнулась навстречу и медленным наклоном легла, шурша и переливаясь отблесками огней, к ленинским ногам.

Он нахмурился… Нахмурился, да!.. Никита стоял в двух шагах, он видел ясно… Нахмурился, а в глазах… влажность. И чуть дрожат губы.

Но голос прозвучал твердо. Негромкий, чуть-чуть хриповатый — с дороги, наверное. Он приветствовал матросов, говорил глубоко-волнующе о мире, хлебе, земле, призывал к борьбе за социалистическую революцию…

Снова грянул оркестр. Морской офицер на фланге недоуменно моргал, держа опущенную в салюте саблю. За спиною Марины кто-то прошептал:

— Вот это человек! Только ступил на землю и — в бой.

Из рядов рабочегвардейцев вырвался, без винтовки уже, Егоров.

— Ильич… родной… С девятьсот пятого…

Но его заслонил плечистый горбоносый Богданов, из Центрального Исполнительного.

— Товарищ Ленин, пожалуйте в царские комнаты… Там ждет делегация Центрального Исполнительного Комитета.

Быстрым шагом, колыша огромный, тяжелый комитетский букет, Ленин прошел в распахнутые настежь двери. На ходу, негромко, спросил шедшего рядом Василия:

— А нельзя ли… без этой… официальщины?..

Вопрос запоздал: на пути уже стоял со шляпой в руке Чхеидзе.

Он улыбнулся невеселой, натянутой улыбкой и начал приветственную речь. Ильич не слушал. Он осматривался по сторонам. Несмотря на караулы, на комитетских, охранявших порядок, вдоль стен, вкруг комнаты накапливался и накапливался народ. Ильич разыскал знакомое лицо, сощурился — заиграли у глаз лучики, — подмигнул ласково и приветно. И только на последних словах Чхеидзе — насторожился.

Чхеидзе говорил, и голос звучал тоскливо и нудно.

— Я полагаю, что нам надлежало бы идти сомкнутыми рядами для сделанных революционным народом завоеваний и для дальнейшего успешного развития и победоносного завершения революции.

Ленин отвернулся. Он ничего не ответил — поискал глазами вокруг.

Тотчас в глубине распахнулась незаметная, невидная дверь.

— Сюда, Владимир Ильич.

Он прошел. Подъездик — маленький, боковой. У ступенек — синий автомобиль.

— А я по дороге, за Выборгом, Надежде Константиновне выражал опасения, что за поздним временем извозчика не найдем, придется пешком идти на Широкую.

Уже щелкнула дверца… Но сесть в машину не дали. Сквозь цепь охраны с криком ура набежала толпа.

Василий развел руками.

Требуют слова. Придется пройти на главный подъезд. Там, со ступенек, высоко.

Прожекторы с четырех углов площади наклонились, скрещивая лучи. Белым заревом залились низкая стена вокзала, застекленные двери, толпа на приступках, башня броневика, штыки матросов, смешавших строй.

— На броневик! Самое место!

Подняли на руках. Ильич стал — на защитном, желтозеленом звонком железе, над дулами пулеметов. По площади прокатилось ура — многотысячное, громовое. Ильич снял шляпу, махнул.

— Товарищи!

Тихо. Так тихо, что до самых далеких закраин слышен негромкий — ленинский голос.

Что он говорил? Ни Иван, ни Наташа, ни Никита, ни Мара — все они опять сошлись вместе, у каменной стены, далеко от броневика, — ни один из них не смог бы повторить. Не потому, что не было слышно, а потому, что слышна была — вся площадь. Вся — тысячами лиц обращена к Ильичу. Она вся говорила — с Лениным вместе. Говорила — без слов.

— Да здравствует социалистическая революция во всем мире!

Опять поднялась, приветом, шляпа — над крутолобой, мудрой, упорной головой. Опять дрогнула кликами площадь.

— Да здравствует!

Броневик сдвинулся. Широким просветом раздалась перед ним толпа. Заспешили прожекторы, рассекая перед броневиком путь, выхватывая острыми лучами из потеми алые знамена, рабочие кепки, яркие женские платки, солдатские бескозырки. И винтовки, винтовки, винтовки…

Гремел победным, походным маршем оркестр. Броневик плыл среди людского моря под прибоем бивший, немолчный приветственный гул.

Никита снял кепку и обтер лоб.

— Вот это… встреча!

Иван кивнул ответно и радостно.

— Это день себе на вечные веки отметь. Детям и внукам на память. Третье апреля.

Никита осклабился хитро.

— Небось… И без меня… отметят.

С. Мстиславский

Рис. С. Зелихмана